> XPOHOC > БИБЛИОТЕКА > НИКИТЫ ХОНИАТА ИСТОРИЯ >
ссылка на XPOHOC

Никита Хониат

 

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

XPOHOC
ФОРУМ ХРОНОСА
НОВОСТИ ХРОНОСА
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ
СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ
ЭТНОНИМЫ
РЕЛИГИИ МИРА
СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ
МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ
КАРТА САЙТА
АВТОРЫ ХРОНОСА

Византийские историки,

переведенные с греческого при Санкт-Петербургской Духовной Академии

Санкт-Петербург

в типографии Григория Трусова.

1860.

Миниатюра из рукописи, хранящейся в Венской национальной библиотеке.
1-я половина XIV века.

Никиты Хониата

История,

начинающаяся с царствования Иоанна Комнина

Том 1.

Перевод под редакциею профессора В. И. Долоцкого.

Царствование Мануила Комнина

КНИГА 4

Мануил I. Иперпирон, золото.

1. Намереваясь опять говорить о делах пэонийских, для ясности рассказа скажу наперед вот что. У тогдашнего правителя гуннов Яцы* было два родных брата, Стефан и Владисфлав, и двое сыновей, Стефан и Вела. Один из братьев, Стефан, вырвавшись из родственных рук, готовых погубить его, убежал в Константинополь и, ласково принятый самодержцем Мануилом, не только нашел у него самое {159} радушное гостеприимство, но и женился на племяннице его Марии, дочери севастократора Исаака. Немного спустя и третий брат, Владисфлав, по следам Стефана, также явился к Мануилу, не столько оттого, что не был любим Яцей, как бы следовало, или боялся его козней, сколько увлеченный слухом о счастливой жизни брата Стефана и желанием побывать у него. Не обманулся в своих надеждах и Владисфлав: и он был принят царем сообразно с достоинством его происхождения, и вообще нашел все так, как предполагал. Он мог бы и жениться на любой женщине, и даже женщине царской крови; но удержался от брака, опасаясь, что, привязанный ласками жены, он забудет о возвращении в отечество и через то повредит своим делам. Что же потом? Умирает король гуннов Яца, и умирает смертью спокойной: сама природа расстроила гармонию настроенного ею инструмента и разобрала его на составные части. Власть его переходит к сыну его Стефану. Царь между тем, обрадовавшись этому неожиданному случаю, сообразил, что если сатрапия гуннов перейдет к зятю его по племяннице Стефану,— так как он действительно имел на то право,— то, во-первых, это ему самому доставит славу, а во-вторых, и римское царство через это, может быть, будет получать оттуда часть доходов и уж во всяком случае будет бесспорно владеть Зевгмином и Франгохорием. Вследствие этого он стал стараться о приведении в исполнение сво-{160}их соображений. Тотчас же отправлены были в страну гуннов послы с тем, чтобы они условились с гуннами о предоставлении царского венца Стефану; а спустя немного времени прибыл и сам царь в Сардику. Но гунны при первом слухе о Стефане отказались от него, даже не хотели слышать его имени, ссылаясь как на другие причины, почему отвергают его, так особенно на то, что он женился у римлян. Они находили совершенно невыгодным для себя допустить к правлению человека, который по браку состоит в родстве с римским царем, опасаясь, как бы не вышло того, что, тогда как гунны будут находиться под его управлением, сам он будет под властью и в зависимости у римского царя. Поэтому они и к Стефану, отправившемуся было туда, не оказали никакого расположения, и бывших с ним царских послов отпустили ни с чем. Тогда царь, признав необходимым оказать Стефану более действительную помощь, и сам выступает из Сардики и приходит к берегам Дуная, именно в Враницову и Велеград, и в то же время вместе со Стефаном высылает с войском племянника своего Алексея Контостефана. Эти, прибыв в Храм*, делали все, что только было можно, для того, чтобы добиться царства: подкупали вельмож пэонийских дарами, обольщали ласками, увлекали большими обещаниями, но успели только в том, что гунны признали своим правителем Владисфлава — родного брата Стефана. Когда же и Владисфлав спустя немного {161} времени после получения власти скончался, они опять склонились на сторону Стефана, сына Яцы. Царь не мог перенести этого равнодушно; да и Стефан, брат Яцы, при содействии царя, стал употреблять всевозможные усилия, чтобы как-нибудь добиться власти. Это было причиной многих войн. Когда же царь просватал дочь свою Марию за сына Яцы Велу, которого предполагал даже сделать наследником своего царства, то противники Стефана из гуннов, чтобы пресечь и уничтожить всякую надежду на успех и избавить самих себя от хлопот, оставив прежний образ противодействия окольными и дальними путями, решились обманом извести ненавистного им Стефана. Яд показался им самым лучшим средством для того, чтобы лишить его жизни. Они стали искать человека, который согласился бы поднести Стефану смертоносную чашу, и когда нашли одного из слуг Стефана, по имени Фома, предложили ему награду. Этот Фома всегда готов был из-за низкой прибыли лишить человека жизни, разлучить душу с телом, и такой был мастер на это дело, что даже сам от себя придумал другой способ, как поскорее отправить Стефана в царство мертвых. Когда Стефан нечаянно порезал себе жилу до крови, Фома накладывает ему на рану повязку, намазанную ядом. Яд распространился и разлился по всему телу и, когда проник в самые важные части организма, лишил Стефана жизни. Смерть этого человека ясно показала, как неверны и ничтожны замы-{162}слы людские, как тщетно люди стремятся к тому, что для них недостижимо, и как напрасно трудятся над своими предприятиями, если Божественная десница свыше не содействует им, не поддерживает их и не руководит ими в их советах и действиях. И между тем как Стефан лежал убитым таким образом, и труп его, поруганный, оставался без должного погребения, Зевгмин принужден был сдаться гуннам на капитуляцию. Царь, услышав об этом, объявляет войну против гуннов.

2. В это же время возвратился в отечество и Андроник, снова бежавший из заключения и проживавший в Галице. Галица — это одна из топархий, принадлежащих россам, которых называют также иперборейскими скифами. А убежал Андроник вот каким образом. Он притворился больным, и ему назначен был в услужение молодой комнатный слуга из иностранцев, и притом плохо знавший наш язык. Этому слуге — так как ему только одному и доступен был вход в тюрьму — Андроник поручает унести потихоньку ключи от дверей башни в то время, когда стражи, порядочно подвыпив, уснут после обеда, и с этих ключей сделать из воска точный снимок, так чтобы он во всем соответствовал подлиннику и вполне походил на него. Невольник исполняет приказание и приносит Андронику слепки ключей. Андроник поручает ему показать их сыну своему Мануилу и сказать, чтобы он как можно скорее приказал сделать из меди такие же {163} ключи и, кроме того, чтобы в амфоры, в которых приносится ему к обеду вино, положил льняные веревочки, клубки ниток и тонкие снурки. Когда все это приведено было в исполнение, замки ночью отпираются, темница без труда отворяется и Андроник, при содействии невольника, который помогал ему в этом деле, получив от него подарок, выходит с веревками в руках. Остаток этой ночи он проводит в густой и высокой траве, которой поросли некоторые места дворцового двора, куда обыкновенно никто не ходил. И второй и третий день он скрывался от поисков в траве. Когда же искавшие утомились розысками по разным местам дворца, Андроник устраивает из палок лестницу и, спустившись со стены между двумя башнями, входит в лодку, ожидавшую его, по уговору, у скалистого морского берега, которым окружена выходящая на море городская стена и о который разбиваются бурные волны. Человек, который принял Андроника в лодку, прозывался Хрисохоопулом. Но едва успели они отплыть от берега, как уже их задерживают стражи вуколеонские, которые всю ночь смотрят, чтобы ни одна лодка не проходила близ царского дворца. Этот надзор начался с того времени, как Иоанн Цимисхий, поднятый в корзине, напал ночью на Никифора Фоку. Таким образом, Андроник чуть было опять не попал под стражу и в более тяжкие оковы, или даже едва было меч не прекратил его жизни и не пресек многих дальней-{164}ших его похождений. Но и тут собственная изобретательность избавила от опасности этого находчивого человека, доставив из своего сада нужное по обстоятельствам лекарство, подобно тому, как некогда Давида в Гефе спасли перемена в лице, звук тимпана и неистовое движение ногами. Притворившись домашним слугой, убежавшим из долговременного заключения, Андроник стал просить поймавших пощадить его, так как он уже и прежде немало потерпел от господина своего да и теперь должен будет расплатиться за побег. А своим господином он называл Хрисохоопула, причем нарочно переменял язык греческий на варварский и притворялся, будто весьма мало его понимает. И сам Хрисохоопул также просил стражей отдать ему Андроника, как его; беглого раба и, подкупив их дарами, успел освободить его. Таким образом, Андроник сверх чаяния пришел в свой дом, называемый Вланга, снял с ног своих оковы и, увидевшись со своими домашними, в одно и то же время и приветствовал их, как человек, только что вошедший, и простился с ними, как отъезжающий на чужую сторону. Достигши Меливота, он садится здесь на приготовленных для него лошадей и бежит прямо в Анхиал*. По прибытии сюда открывается Пупаке, который первый, как я уже сказал, взошел на лестницу на {165} острове Корифо, и, получив от него съестные припасы на дорогу и проводников, отправляется в Галицу. Но когда Андроник считал уже себя вне опасности, так как уже скрылся от преследований и достиг пределов Галицы, куда стремился, как в спасительное убежище, тогда-то именно он и попадается в сети ловцов. Влахи, предупрежденные молвой о его бегстве, схватили его и опять повели назад к царю. Не имея для себя ни в ком ни спасителя и избавителя, ни друга-защитника, без оруженосца, без слуги, этот изобретательный человек опять нашел себе пособие в своей хитрости. Чтобы обмануть тех, которые вели его, он притворился, будто страдает поносом, часто сходил с лошади и, отойдя в сторону, готовился к отправлению естественной нужды, отделялся от спутников и оставался один, как будто его действительно беспокоил понос. Много раз он делал так и днем и ночью и наконец обманул своих спутников. Однажды, поднявшись в темноте, он воткнул в землю палку, на которую опирался в дороге, как человек больной, надел на нее хламиду, наложил сверху шляпу и, таким образом сделав нечто похожее на человека, присевшего для отправления естественной нужды, предоставил стражам наблюдать вместо себя за этим чучелом, а сам, тайно пробравшись в росший там лес, полетел, как серна, освободившаяся от тенет, или птица, вырвавшаяся из западни. Когда стражи увидели наконец его проделку, они броси-{166}лись бежать вперед, полагая, что Андроник следует тому же направлению, по которому шел прежде. Но он обратился назад и другим путем направился в Галицу. Пупаки между тем по приказанию царя был взят и всенародно наказан многими ударами плети по плечам и спине. Потом глашатай публично водил его привязанным веревкой за шею и громко провозглашал: «Так наказывается бичами и всенародно водится всякий, кто принимает к себе в дом приходящего к нему врага царева, дает ему необходимое на дорогу и отпускает его». А Пупаки, пристально и с веселым лицом смотря на собравшийся народ, говорил: «Пусть кто хочет бесчестит меня так за то, что я не выдал пришедшего ко мне благодетеля и не выгнал его с жестокостью, но сколько можно было услужил ему и проводил его в радости!». Что же касается Андроника, он принят был правителем Галицы с распростертыми объятиями, пробыл у него довольно долго и до того привязал его к себе, что вместе с ним и охотился, и заседал в совете, и жил в одном с ним доме, и вместе обедал.

Между тем царь Мануил считал бегство двоюродного брата и удаление его из отечества личным для себя бесчестием. К тому же ему казалось и подозрительным долговременное его отсутствие, так как ходили уже слухи, что он собирает многочисленную скифскую конницу с намерением вторгнуться в римские пределы. Поэтому он признал делом, как {167} говорят, первой важности возвратить Андроника. 3. С этой целью он приглашает его оттуда и, после дружеских уверений с той и другой стороны, действительно принимает странника в свои объятия. Это было, как я сказал, в то самое время, когда пэонийцы, нарушив мирные договоры, опустошали придунайские области римлян. Варвары вступили даже в бой с вождями Михаилом Гаврой и Михаилом Враной и, принудив их бежать, овладели огромной добычей. Гавра только что недавно отпраздновал свадьбу с Евдокией Комниной, с которой, как мы уже выше сказали, был в связи Андроник. Поэтому родственники Евдокии, желая отрекомендовать его самодержцу, чрезвычайно хвалили и превозносили его перед царем, говорили даже, что он храбро сражался в битве с гуннами и в свидетели своих слов приводили Михаила Врану, который вместе с ним начальствовал над войском. Царь приказал Вране поклясться головой императора и сказать по правде, знает ли он какой-либо мужественный подвиг Гавры. Но тот, прежде чем дать ответ, обратился к Гавре и спросил его о самом себе: показал ли сам он сколько-нибудь достохвального мужества и так ли действовал, как прилично вождю, когда они сражались с венграми, предводимыми Дионисием. Когда же Гавра отвечал на это утвердительно и засвидетельствовал, что он точно сражался мужественно, как никто другой, тогда Врана присовокупил, что он не может искажать истины пред ца-{168}рем, который заставил его поклясться своей головой, что Гавра нисколько не выдержал натиска врагов, но при первом их нападении со страха бежал, несмотря на то, что он (Врана) много раз просил его возвратиться и громко кричал ему: «Друг, остановись!». Царь между тем, торопясь возвратить римлянам Зевгмин и отомстить гуннам за смерть и поругание Стефана, вступил в те места с войском. Варвары, расположившись на возвышенных берегах реки Дуная и приготовившись к бою, старались было воспрепятствовать переправе войска, метая всевозможные стрелы и наперед занимая все проходы, но нисколько в том не успели. Римские стрельцы, искусные в дальней стрельбе, да и все вообще тяжеловооруженное войско отбросили и выбили их из прибрежных мест. Тогда царь, прибыв со всем войском к Зевгмину, раскидывает там лагерь. Зевгмин недоступен с юга, так как с этой стороны он огражден близлежащим холмом и течением реки. Царь надеялся без боя овладеть этим городом, рассчитывая на то, что жители испугаются даже первого его появления, отопрут ему ворота и впустят его в город. Когда же они заперли для него решительно все входы, усилили стены всякого рода оружием и метательными орудиями, а сами, показываясь наверху, точили, словно змеи, языки, не только с рук пуская стрелы смертоносные, но из-за ограды зубов бросая стрелы позорных речей, смазанные ядом аспидов, тогда и {169} римляне стали не с пустыми руками подходить к ним, но, отбросив ругательства, как оружие женское и неблагородное, преимущественно вредили им мечом. Император, чтобы возбудить в подчиненных ревность к подражанию, первый направил коня своего к городским воротам и вонзил в середину их копье. Потом, наполнив ров, по недостатку камней, мусором и поставив кругом камнеметные машины (их было четыре), велел разрушать стены. Машины все действовали успешно, и бросаемые из них огромные камни ослабляли связи стен. Преимущественно же одна из них, устроенная Андроником, который сам прикрепил к ней ремень, и рукоятку, и винт, с особенной силой потрясала стены, так что середина стены между двумя башнями, на которую упадали тяжелые камни и под которую притом подведен был подкоп, уже поколебалась и склонилась на сторону. При этом-то случае некоторые из пэонийских вельмож однажды ночью вошли в одну из прикрепленных к стене и выходящих наружу башен, которые на простом народном языке обыкновенно называются арклами, обнажили мечи и, потрясая ими, с величайшим хвастовством грозит римлянам, а пока, за неимением возможности обагрить мечи кровью, примерно поражали ими воздух и наполняли его восклицаниями, крича во все горло. Но месть гналась уже за ними по пятам. Андроник, направив метательное орудие против поддерживавшей их башни, выстрелил из него так удач-{170}но, что эта деревянная постройка, снаружи прикрепленная к стене, тотчас же отделилась от нее, а вместе с тем и они полетели с ней в адское отверстие, опрокинувшись головой вниз, жалко кувыркаясь и бедственно переплывая Ахерон. А спустя немного времени пала и сама стена. Римляне взошли на нее по лестницам и проникли в город. Тогда многие пали и погибли от меча; немалое, впрочем, число и спаслось, покорясь победителям, а были и такие, которые нашли спасение в бегстве. У одного из жителей этого города, человека, принадлежавшего не к толпе и черни, но к числу людей, знаменитых богатством и знатностью рода, была миловидная и весьма красивая жена — предмет его гордости. Видя, что ее насильно тянет один римлянин на поругание, и не имея возможности защитить ее от насилия или отразить силу силой и остановить бесчестного любовника, он решается на дело, столько же благородное и сообразное с обстоятельствами, сколько беззаконное и дерзкое, именно — пронзает сердце своей возлюбленной бывшей при нем короткой саблей. Таким образом, преступный любовник, увлекаемый безумной страстью, погасил свое страстное желание, потому что уже не стало предмета его страсти, а истинно несчастная любовница не видала уже более дней веселья. О роковое сплетение дел человеческих! О какие трагедии разыгрываются на многолюдном театре мира коварным и завистливым Телхином! Вот две противоположные любви, спорящие из-за одной награды: любовь {171} бесчестная и целомудренная. Одна хочет спасти ради преступных наслаждений, другая предупреждает позор насильственной смертью и искореняет страсть страстью. А покорить Зевгмин немало помогли римлянам и некоторые из тамошних жителей, благоприятствовавшие римлянам и по возможности ободрявшие их. Они привязывали записочки к стрелам, не обложенным железом, бросали ночью эти стрелы в римский лагерь и таким образом извещали о силе их войска. В это же время шел однажды пленный пэониец, имея еще на голове туземную шляпу и вообще одетый в свое отечественное платье. С ним встречается один римлянин, поражает его мечом и убивает. Затем, надев себе на голову его шляпу, римлянин продолжал путь. Но мщение незаметно следовало за ним по пятам, и то же самое зло, которое он причинил другому, постигает и его самого. На него нападает сзади другой римлянин, вооруженный еще более острым мечом, наносит ему, как бы пленному пэонийцу, смертельный удар в шею и тут же лишает жизни.

Таким-то образом — сколько я могу сказать вкратце, не пускаясь в подробности повествования,— взят был Зевгмин. Царь, выступив оттуда, отправился в пределы римские, а своего дядю Константина Ангела филадельфийского и с ним Василия Трипсиха оставил на месте для возобновления и укрепления Зевгмина. Эти, исполняя данное им поручение, не только возоб-{172}новили Зевгмин, исправив упавшие его башни, и снабдили его вообще всем, что нужно для охраны, но с особенным старанием позаботились и о городах Велеградских. Они и самый Нис обнесли стеной, и Враницову заселили, и, устроив вообще все надлежащим образом, возвратились к царю.

4. Царь между тем, намереваясь отомстить Десе, который к своим прежним делам присоединил еще худшие, спешил отправиться в Сербию. Но Десе, издали внимательно следя за ходом дела, и в особенности справедливо опасаясь, чтобы не потерпеть ему, в случае вторжения царя в его страну, какого-нибудь вреда и неприятностей, через послов усильно просит царя о позволении безбоязненно явиться к нему. Получив это позволение, он действительно приезжает, окруженный свитой сатрапов, и является к царю; но царь осыпает его упреками за его коварство и высылает от себя, отказав в мире. Он даже подвергался опасности быть задержанным, однако же ему позволили возвратиться домой после того, как он обязался страшными клятвами переменить свое поведение и вперед не делать ничего противного царю. Но невозможно было, чтобы хамелеон изменил свой цвет на белый цвет истины, хотя он и легко принимает на себя всякий другой цвет. Когда Десе вышел от царя, душу его в одно и то же время волновали разные страсти. Он стыдился, что приходил к царю, сердился, что с ним так дурно обо-{173}шлись, жалел, что оградой клятв стеснил себя в выборе решений. Наконец, пренебрегши всем, что обещал и в чем клялся царю против собственного убеждения, этот варвар снова облекается в обычную кожу барса, явно одобрив слова трагика и сказав: «Язык клялся, но душа не связана клятвой».

Так происходило это. Между тем у Мануила не было еще сына, и преемство рода держалось на дочери Марии, которую родила ему жена из рода алеманнов. Поэтому он обязал всех клятвой признавать после его кончины эту самую Марию и жениха ее Алексея, происходившего, как мы сказали, из Венгрии, наследниками его власти, повиноваться им и чтить их, как римских императоров. Все подчинились этому приказанию и дали клятву, как приказывал царь; не покорился один Андроник. Он говорил: «Так как царь вступил во второй брак, то очень может статься, что у него будут дети мужского пола, и если мы должны будем впоследствии предоставить царство и присягнуть этому будущему рождению царя, то, очевидно давая теперь клятву дочери, мы будем клясться несправедливо. Да притом, что за сумасбродство у царя, что он всякого римлянина считает недостойным женихом для своей дочери, а избрал этого иноземца и человека приписного и, к поношению римлян, ему предоставляет царство над римлянами и ставит его над всеми господином!». Но эти дельные слова не убедили царя, который не обращал {174} внимания на слова Андроника, как на пустые речи человека, несогласного с ним во мнении и упрямого. Некоторые, впрочем, и после того как дали клятву, одобрили мысли Андроника, и одни тотчас же объявили свое мнение, а другие хотя его и не высказали, но упорно стояли на том, что решительно нет никакой выгоды ни для царской дочери, ни для римского государства к плодовитой маслине прививать ветвь от иноплеменного дерева и чужеземца предпочтительно перед всеми облекать властью.

Теперь мы расскажем в своей истории и еще нечто такое, о чем несправедливо было бы умолчать. Мануил как-то особенно много заботился о городах и крепостях киликийских, между которыми главное место, как столица, занимает славный и знаменитый город Тарс. Поэтому, после многих славных и благородных мужей, бывших там правителями, туда наконец назначен был Андроник Комнин, как человек и знаменитый родом, и замечательно храбрый. А чтобы ему было чем покрывать тамошние расходы, ему предоставлено было собирать подати и с острова Кипра. Прибыв на место и питая вражду к Торусу, а равно и им ненавидимый, он часто вступал с ним в борьбу и объявлял ему войну, но никогда не совершил ничего славного и даже не сделал ничего достойного той многообразной военной опытности и того искусства, которыми славился. Наконец, когда Торус постыдно разбил его и восторжествовал над ним, он решается на {175} отчаянно дерзкое дело, о котором мы сейчас расскажем. В то время как оба они вывели друг против друга свои войска, Андроник расположил свое войско так, что оно походило на животное и имело голову, и хвост, и все прочие части, а Торус, напротив, разделил свою армию на несколько отдельных частей, на небольшие отряды и партии, засевшие в засаде. Когда войска сошлись и вступили в бой, победа, и притом блистательная, опять досталась Торусу: фаланги Андроника не устояли против армян, постоянно получавших свежие подкрепления и мало-помалу выходивших из засад, и обратились в постыдное бегство. Это крайне опечалило Андроника, и он, не зная, как вознаградить себя за поражение, и желая хоть чем-нибудь теперь же отомстить торжествующим уже победу неприятелям, решается на дело почти совершенно невозможное. Увидев, что Торус, окруженный свитой телохранителей, сидит еще на лошади, ожидая возвращения своих воинов, отправленных для преследования неприятелей, Андроник, пустив во всю прыть своего коня, бросает в него копье и, ударив его в щит, сбрасывает с лошади и затем, пробившись сквозь толпу окружавших его отборных воинов, ускользает из рук всех, как крылатый всадник или как скользкий угорь. Но в этом только и состояло все достоинство поступка Андроника: от дальнейшего вреда предохранили Торуса железные латы, которые он имел на себе, и длинный щит, по-{176}крывавший его сбоку, по одну сторону лошади.

5. Не прошло немного времени после этого случая, и уже для Андроника становится делом второстепенным и посторонним и убийства, и сражения, и войны, и звук бранной трубы, и страх, и ужас, и Арей — губитель людей: отбросив занятия военные, он посвящает себя служению Афродиты. А она не подставляет ему Елену и не выставляет на глаза живущую в Элладе и среди Аргоса, чтобы разнежить его красотой и свести с ума от любви, не строит судна и не вверяет управления им Фереклу, но описывает наружные прелести живущей по соседству Филиппы и как сводня сватает ее страстно влюбленному Андронику. Влюбившись по слуху, Андроник кидает щит, отвергает шлем, сбрасывает с себя все воинские принадлежности и уходит к возлюбленной, жившей в городе Антиохии. Прибыв сюда и переменив доспехи Марса на украшения Эротов, он только что не ткал и не прял, служа Филиппе, как некогда Геркулес служил Омфале. А Филиппа была родная сестра той дочери Петевина, на которой не так давно женился двоюродный брат Андроника, царь Мануил. Итак, прибыв, говорю, в Антиохию, Андроник с увлечением предался роскоши, доходил до безумия в нарядах, с торжеством ходил по улицам со свитой телохранителей, вооруженных серебряными луками, отличавшихся высоким ростом, едва покрытых первым пухом на бороде и блиставших светло-русыми воло-{177}сами. Этим он старался пленить ту, которая его пленила, и, точно, успел очаровать ее и завлечь в любовную связь, возбудив в ней страсть еще сильнее той, какой сам страдал. К тому же он и сам был дивно хорош собой, высок. И строен, как пальма, страстно любил иноземные одежды, и в особенности те из них, которые, опускаясь до чресл, раздваиваются и так плотно обнимают тело, что как будто пристают к нему, и которые он первый ввел в употребление. А свой суровый и всегда пасмурный вид этот дикий зверь постарался развеселить, свой тяжелый и беспокойный характер смягчил и свою гордость отложил. И так как он решительно очаровал Филиппу, то она склонилась на брачное ложе, забыла и дом и отечество и последовала за своим любовником. Когда царь услышал об этом, он, словно пораженный громом, едва не онемел, и им овладели два чувства: и ненависть к Андронику за его беззаконную и преступную любовь, и желание схватить и наказать его за то, что он обманул его надежды на Армению. Поэтому он отправляет севаста* Константина Каламана, человека, исполненного и разумной отваги, и твердого мужества, с тем, чтобы он принял начальство над делами в Армении и попытался {178} вступить в брак с Филиппой. Каламан сначала наряжается женихом и, разодевшись как следовало и как находил нужным, чтобы привлечь к себе возлюбленную, приходит в Антиохию. Но Филиппа не только не обратила на него внимания и не изменила своей прежней любви, но даже не взглянула на него и не удостоила его приветствия: Напротив, она еще посмеялась над ним за его небольшой рост и издевалась над самим самодержцем Мануилом за то, что он мог считать ее столько простой и глупой, что она оставит славного и знаменитого родом героя Андроника и отдастся человеку, который происходит от незнатного рода и если стал известен, то разве вчера или третьего дня. Тогда Константин, увидев, что Эроты Филиппы пренебрегают им и направляют свой полет к другому, бросают яблоки и предносят факелы Андронику, удаляется оттуда. Прибыв в Тарс, он вступил в войну с враждебными римлянам армянами; но когда неприятели напали на него всей массой, он был взят в плен и заключен в оковы. Царь освободил его, дав значительный выкуп. Между тем Андроник, страшась угроз Мануила и опасаясь, как бы его не задержали и как бы из объятий Филиппы не попасть ему в прежнюю тюрьму и не подвергнуться долговременному страданию, ушел из Антиохии и отправился в Иерусалим, вспомнив, как кошка о мясе, о прежних своих побегах и занявшись прежними проделками. А как он на все {179} в жизни смотрел безразлично и, до безумия любя женщин, без разбора, как конь, удовлетворял свои похоти, то и здесь вступает в преступную плотскую связь с Феодорой. Это была дочь его старшего двоюродного брата, т. е. севастократора Исаака, родного брата царя Мануила, которая недавно лишилась своего мужа, незадолго перед тем управлявшего Палестиной,— славного Балдуина, родом итальянца. Царь Мануил, получив этот новый удар, изобретал и употреблял всевозможные средства, как бы поймать Андроника в свои сети. С этой целью он послал к правителям Келесирии написанную красными чернилами грамоту, поручая им задержать Андроника, как злоумышленника и кровосмесника, и лишить его зрения. И верно глаза Андроника обагрились бы кровью и щеки его покрылись бы бледностью в узах и заключении, или даже он крестился бы кровавой смертью, если бы та грамота, писанная царской краской, попала в руки других. Но, видно, Бог хранил его на день гнева и берег для тех будущих зол, которые он и несправедливо причинил своим подданным, когда тиранствовал над римлянами, и которым сам впоследствии безжалостно подвергся,— та грамота отдана была в руки Феодоры. Феодора, прочитав ее и узнав, что готовится Андронику, тотчас же передает ему эту хартию. Андроник понял, что ему нельзя долее оставаться здесь, но надобно поспешно уходить; им овладел страх, и он стал готовиться к побегу. Но, как человек {180} хитрый и лукавый, он к тому же совращает и Феодору; и как некогда Зевс, отвлекши Европу от круга девушек, унес ее на своем хребте, преобразившись в прекраснорогого быка, так и он, отдалив эту женщину от ее домашних и упросив недалеко пройтись с ним, чтобы проводить его и проститься с ним перед отъездом, волей-неволей увел ее и заставил вместе с собой странствовать. Переходя из страны в страну, он в своем продолжительном странствии перебывал у разных правителей и властителей и везде, где останавливался, принимаем был с почетом и уважением, находил самое роскошное угощение и получал богатые подарки. Наконец, после долгого странствования, он останавливается у Салтуха, который владел Колонией* и пограничными с ней местами и собирал дань с областей, смежных и сопредельных с Халдеей. Здесь-то, живя вместе с Феодорой и с двумя прижитыми от нее детьми, Алексеем и Ириной, и еще с сыном Иоанном, который у него родился от прежнего законного брака и которого он увез с собой из Византии, оставался он до самого возвращения своего к императору Мануилу — событие, о котором мы скажем в истории в свое время и в приличном месте, для того чтобы представить и последующие деяния Андроника, и свой рассказ о них в связи и совокупности. Много раз и часто Мануил покушался поймать Андроника и старался погу-{181}бить его, но все его попытки оставались безуспешными. Долго странствовавший и много перенесший Андроник без труда отклонял от себя все удары и, легко избегая сетей, которые часто ему расставлялись и перед ним раскидывались, оставался неуловимым.

6. Теперь нельзя пройти молчанием следующего обстоятельства. Большая часть государей бывают крайне боязливы и чрезвычайно подозрительны, и, подобно смерти, хаосу и эреву, находят удовольствие в умерщвлении людей благородных и в погибели всякого человека, высокого и великого. Они совершенно походят на высокие сосны, вверху покрытые зеленью. Как эти сосны и при небольшом веянии ветра колеблют и шелестят иглами ветвей своих, так точно и они и человека, знаменитого богатством, подозревают и отличного мужеством боятся. Будет ли кто красив собой, как статуя, прославится ли кто столько красноречием, что достоин быть предводителем муз, явится ли кто с любезным и милым характером — все это не дает венценосцам спать и покоиться, но отнимает у них сон, отравляет их удовольствия, лишает их радостей и не позволяет ни о чем думать. Они и самую природу-создательницу порицают за то, что она образовала и других людей способными царствовать, а не их первых и последних создала прекраснейшими людьми. Таким образом, они часто идут вопреки воле Провидения и часто восстают против Бога, истребляя из среды людей и закалая, {182} как жертву, всякого человека отличного. И все это для того, чтобы им можно было спокойно тратить и, как отцовское наследство, расточать государственные доходы единственно на свои прихоти, чтобы с людьми свободными можно было поступать как с рабами и с теми, которые иногда достойнее их царствовать, обращаться как с невольниками. Облеченные властью, они совершенно теряют здравый разум и глупо забывают то, что было за три дня. Так было и с Мануилом. Он ни в чем не мог обвинять протостратора Алексея, так как Алексей ничем решительно не огорчил и не обеспокоил его, ни насколько не изменил должной верности и расположенности и вполне заслужил полученные от него благодеяния. Тем не менее, увлекшись, как человек, наговорами нескольких негодных людей, он по одному лишь подозрению, оттого, что видел, что Алексея любят и военачальники и солдаты, что он ко всем щедр и великодушен, а может быть, и потому, что втайне сгорал желанием воспользоваться его богатством, во время пребывания своего в Сардике захватывает Алексея еще прежде наступления рассвета, когда тот еще почивал на ложе вместе со своей супругой, и не только лишает его всего имущества, но и постригает в монахи и заключает в одном из монастырей на горе Папикии*. А чтобы этот поступок царя не оставался с его стороны без всякого {183} предлога, не казался явной и гнусной несправедливостью — наготове были доносчики-клеветники, послушные тем, от кого были подставлены. Они обвиняли Алексея в колдовстве против царя, уж, конечно, столько сильном и действительном, что оно делало человека летающим и совершенно невидимым для того, на кого он вздумал бы напасть с мечом в руках, и в других пошлых и для здравых ушей несносных нелепостях, подобных тем, которые некогда выдумали и возвели на Персея эллины. Главным между клеветниками был, как говорили, некто Аарон Исаак, родом коринфянин, отлично изучивший латинский язык в то время, как вместе с другими соотечественниками отведен был пленником в Сицилию, и состоявший теперь при царе толмачом этого языка. Жена Алексея — дочь порфирородного Алексея, первородного между братьями Мануила, любившая своего мужа и ценившая целомудрие как ни одна из женщин, красавица и светлое украшение женщин в своем царском роде, любимый предмет разговора у всех — порывалась было лишить себя жизни. Но когда это ей не удалось, она припала к ногам дяди и царя и, рыдая сильнее и жалостнее орла, печальнее змеи и болезненнее алкиона, умоляла его возвратить ей мужа, свидетельствуясь Богом и всем, что есть страшного и святого у людей благочестивых, что ее муж верный слуга царю и совершенно невинен. Но она не могла переменить мыслей императора и уничто-{184}жить того, что у него было уже определено и решено, хотя и до слез тронула его своим печальным видом, умоляющими телодвижениями и жалобными словами. С тех пор, проводя жизнь в слезах, она, подобно целомудренной горлице, ворковала по своей прежней доле и, поднимая жалобный крик, оплакивала свое одиночество. От этого-то, поглощенная чрезмерной скорбью, она сошла с ума и, истаивая мало-помалу, наконец совсем увяла, оставив по себе двух сыновей. А Алексей, облекшись в черную мантию, находил для себя утешение в Божественной любви, стремясь к высочайшему благу и, подобно орлу, парящему под облаками, презирая все земное. Когда он был окружен большим богатством и наслаждался мирскими удовольствиями, он был большой охотник до мясной пищи, любил лакомые блюда и роскошные пиры, так что даже в постные дни, т. е. в среду и пятницу, ему подавали мясную пищу, если в эти дни случался праздник господский или совершалась память славного мученика или какого-нибудь слуги Христова. А теперь он употреблял пищу из зелени, питался плодами, с наслаждением ел кушанья самые простые, любил и совсем ничего не есть и только изредка, в дни праздничные, с особым удовольствием употреблял пищу рыбную. При этом, вспоминая о прежних изысканных кушаньях и об искусном приготовлении мяса, он все, что говорят люди прожорливые и любящие есть мясо, ссылаясь на то, что они не могут воздержи-{185}ваться, называл притворством чрева и обманом сластолюбия. «Всякого рода пища,— говорил он,— может поддерживать наше тело и способствовать к его благосостоянию».

Что же любезная богиня правосудия? Ужели она, многоногая и многорукая, остроглазая и всевидящая, наделенная ушами чуть не до пят, ужели или не замечает, или не обращает внимания, или и совсем оставляет без наказания бесстыдные клеветы и обвинения, взносимые на честных людей? О нет! Она и теперь показала, что видит все, что совершается в самом отдаленном уголке земли, и слышит все, что говорится шепотом. Разгневалась ли она и на царя за его беззаконный поступок, об этом теперь не время говорить. Во всяком случае, Мануилу, как человеку умному и образованному, а не безграмотному, не следовало слишком много беспокоиться буквой Α и заключать по ней, что Алексей будет его преемником и отнимет у него власть. Напротив, ему надлежало предоставить бразды правления Тому, Который говорит о себе, что Он есть Α и ω, и начало и конец, как об этом учит евангелист Иоанн Богослов в Апокалипсисе; ибо у Бога нет недостатка в Α. (7). Что же касается клеветников, они не избежали мщения правосудия: каждому из них оно назначило своего рода наказание, а Аарона подвергло особенно тяжкой казни, опутав его собственными его сетями. Спустя немного времени дознано было, что он занимается волшебством; у него было открыто изображение {186} черепахи, вмещавшей в себе человеческую фигуру, у которой обе ноги были в кандалах, а грудь насквозь пронзена гвоздем. Кроме того, он уличен в перелистывании книги Соломоновой, а раскрытие и чтение этой книги вызывает и собирает легионы демонов, которые беспрестанно спрашивают, зачем они призваны, быстро приводят к концу данные им поручения и усердно исполняют приказания. Но не за одно это Аарон был задержан: была и другая причина. Однажды он передавал царю вести, принесенные послами, прибывшими от народов западных. Заметив, что эти вести не противны воле царя, он при одном из вопросов стал укорять послов за то, что они легко и скоро на все соглашаются, и подучал их воспротивиться предложенному теперь требованию и не так легко и не тотчас на него соглашаться, представляя, что через это они и у царя приобретут большую дружбу, и у своих соотечественников получат больше чести. Когда разговор кончился, эти наставления и противозаконные советы Аарона, прикрытые незнакомым для царя языком, оставались ему неизвестными. Но царица, будучи родом латинянка и вполне понимавшая латинскую речь, оставшись наедине, стала перебирать в своем уме предложенные вопросы и открыла все императору. Царь, услышав об этом, сильно разгневался на Аарона, приказал ослепить его и лишить всего имущества. Этот Аарон, как человек злой и от самой природы получивший несчастную наклон-{187}ность к злодеяниям, впоследствии советовал Андронику, когда тот насильно овладел властью, чтобы он не довольствовался ослеплением своих противников, но или осуждал всех на смерть, или подвергал более тяжким наказаниям. И для подтверждения своих слов указывал на свой собственный пример, говоря, что вот он и живет, и движется, и дышит, и говорит, и может быть хорошим советником и что не только руками, но и одним языком, точно так же, как и острым мечом, может отсечь голову врагу. Подавал он Андронику еще и другие глупые и бесчеловечные советы и через то побуждал этого крайне раздражительного и капризного старикашку более и более находить наслаждение в убийствах. Но эти советы и наставления принесли горький плод виновнику их Аарону: в награду за них Исаак Ангел, тот самый, который впоследствии лишил власти Андроника, отрезал у него язык, спеша истребить и уничтожить изливавшийся из него яд.

А царь Мануил гневно взглянул и справедливо вознегодовал на Сифа Склира и на Михаила Сикидита, и вследствие того приказал выколоть им глаза раскаленным железом за то, что эти два человека, под предлогом занятия астрономией, занимались на самом деле магией и другими дьявольскими обманами. Так, Склир влюбился в одну взрослую девушку и явно соблазнял ее; но, встречая с ее стороны пренебрежение и презрение, он чрез одну свод-{188}ню посылает ей персик. Девица, положив персик за пазуху, начинает с ума сходить от любви, разгорается неистовым страстным пожеланием и, наконец, растлевается Склиром. Тогда родственники девушки, негодуя на такое ее унижение, стали громко кричать против Склира, как человека, который вооружает против девиц демонов и, подобно змею — первому виновнику зла, обольщает их плодом дерева и, как из Эдема, удаляет от жизни целомудренной. Вследствие этого Склир поневоле сделался несчастным супругом и с тех пор совсем уже не видел ту, на которую преступно взглянул. А Сикидит какими-то таинственными средствами омрачал и зрячих людей, не давая им видеть предметов действительных, и вводил в обман глаза зрителей, насылая целые фаланги демонов на тех, кого хотел устрашить. Так, однажды случилось ему смотреть с высокого во дворце места на море в то время, как проходила лодка, нагруженная глиняными блюдами и чашками. Обратясь к бывшим с ним зрителям, Сикидит спросил, какую бы они дали ему награду, если бы он сделал, что лодочник вдруг сойдет с ума, встанет со скамейки, бросит греблю и перебьет вдребезги всю посуду? Когда те изъявили согласие на все, чего он от них просил, хозяин лодки спустя немного времени действительно встал со своего места и, взявши в руки весло, начал колотить посуду и не прекратил этого занятия до тех пор, пока не обратил ее в прах. {189} Смотревшие на это сверху надрывались от смеха и считали случившееся за чудо; а лодочник вскоре после того, взявшись обеими руками за бороду, горько зарыдал и, очнувшись от омрачения, стал еще более оплакивать себя как человека сумасшедшего. Когда же у него спрашивали, отчего он так поступил со своим товаром, он с горестью рассказывал, что в то время, как все его внимание было обращено на весла, он вдруг увидел страшного, кровавого цвета и с огненным гребнем змея, который, растянувшись над сосудами, пристально устремил на него глаза, наподобие неумолимых драконов, и собирался проглотить его; и что этот змей не прежде перестал извиваться, как когда уничтожена была вся посуда, а потом вдруг исчез из виду и как будто вылетел у него из глаз. Таков этот случай, а вот еще и другой. Однажды Сикидит, мывшись в бане, поссорился с бывшими там вместе с ним другими людьми и вышел в предбанник. Спустя немного времени, в сильном испуге и сбивая друг друга с ног, выбежали оттуда и все прочие и, едва переводя дух, рассказывали, что из крана, через который проходит горячая вода, выскочили какие-то люди чернее смолы и пинками по задним частям тела вытолкали их из бани. За эти-то и за другие, более преступные дела оба они были лишены зрения, но сами оставались в живых. Из них Сиф опять обратился к прежним занятиям, а другой, постригшись в монахи, написал впо-{190}следствии сочинение о святых таинствах, в котором изблевал, как человек, недостойный Божественных даров, все свои мерзости.

Славным также делом этого царя было и следующее. Азиатские города Хлиара, Пергам и Атрамитий много страдали от персов, так как пограничные области прежде мало были заселены, обитаемы были лишь по деревням и оттого легко подвергались грабежу неприятелей. Император и эти города укрепил стенами, и открытые соседние равнины оградил крепостями. Оттого теперь эти маленькие города так славятся многочисленностью жителей и всеми удобствами к покойной жизни, что даже превосходят многие цветущие города. Возделанные поля стали приносить теперь обильные плоды, и рука вертоградаря везде насадила всякого рода плодоносные деревья, так что пустыня, скажем вместе с Давидом, преобразилась в пристанище вод и земля, прежде необитаемая, сделалась местом многолюдным. Если есть между делами, задуманными и совершенными Мануилом во все время его царствования над римлянами, если есть дела особенно великие и для государей выгодные, то, конечно, это его дело нужно признать самым славным и самым общеполезным. Да и кто, в самом деле, проходя теми местами и зная, как дика была эта страна и каких людей укрывала она,— людей, более беспощадных, чем вооруженный дубиной Перифит, более жестоких, чем сгибавший сосны Синнис и Ски-{191}рон*, которых некогда умертвил Тезей,— кто не возденет к небу рук за этого императора и не пожелает ему вечного наследия в Эдеме и места злачного и покойного? Эти крепости получили и свое, приличное им название: они называются Νεοκάστρα, т. е. новые крепости, имеют своего правителя, посылаемого из Византии, и доставляют царскому казнохранилищу ежегодный доход. {192}

Примечания

* Это король Гейза.

* Храм — крепость при Дунае.

* Город во Фракии, на берегу Черного моря, ныне известный у греков под именем Анхиало и Ахело, а у турков — под именем Кенхис.

* Титул севаста (σεβαστς) принадлежал прежде одним императорам. Никифор Вотаниат в первый раз украсил этим титулом и неимператора Алексея Комнина. В чем состояло достоинство севаста — неизвестно. Алексей Комнин, сделавшись императором, к достоинству севастов присоединил еще пансевастов, паниперсевастов и проч. Uid. Ducang. Glossar. pp. 1339—1341.

* Город в Каппадокии, на границах Малой Армении.

* Это гора близ реки Стримона, как видно из описания Киннама (цар. Мануила кн. 6. 6), и след. в Македонии.

* Перифит, Синнис и Скирон — это имена прославленных в древности разбойников.

 

Вернуться к оглавлению


Здесь читайте:

Мануил I Комнин Византийский император, правивший в 1143—1180 гг. Сын Иоанна II. Род. ок. 1118 г. + 24 сект. 1180 г.

Никита Хониат (Акоминат) (XII-XIII вв.), чиновник константинопольского двора, автор "Истории".

Византия (краткая справка).

Византия полная хронологическая таблица и по векам - | IV | V | VI | VII | VIII | IX | X | XI | XII | XIII | XIV | XV |

Иоанн II Комнин - Византийский император, правивший в 1118-1143 гг. Сын Алексея 1. Род. 13 сент. 1087 г. + 7 апр. 1143 г. Иоанн III Дука Ватац - Никейский император в 1221/1222— 1254 гг.

 

 

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

Rambler's Top100

Проект ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

на следующих доменах:
www.hrono.ru
www.hrono.info
www.hronos.km.ru

редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС