> XPOHOC > БИБЛИОТЕКА
ссылка на XPOHOC

Поршнев Б.Ф

1948 г.

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

XPOHOC
ФОРУМ ХРОНОСА
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ
СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ
ЭТНОНИМЫ
РЕЛИГИИ МИРА
СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ
МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ
КАРТА САЙТА
АВТОРЫ ХРОНОСА

Поршнев Б.Ф

К вопросу о месте России в системе европейских государств в XV-XVIII веках

Глава III

Разрешение этой задачи было начато Петром I и в основном закончено Екатериной II. Точнее будет сказать, что разрешение этой задачи, уничтожение "барьера", стало окончательно необходимым, а следовательно и возможным, вместе с появлением в русской экономике зачатков мануфактурного капитализма в начале XVIII в. и их созреванием к концу XVIII века.

Бросим еще раз общий взгляд: что представлял собой "восточный барьер" к тому времени, когда он подвергся завершающему натиску, т.е. к XVIII веку.

В социально-экономическом отношении все три составлявшие его звена - Турция, Польша и Швеция - были, по сравнению с Западной Европой, странами отсталыми: прежде они не знали классического феодализма, теперь не доросли до мануфактурного капитализма. Это мешало и России двигаться вперед, поскольку для прямых экономических и культурных сношений с более развитыми странами Запада у нее не было морских путей.

В военно-политическом отношении, однако, эта отсталость отчасти даже шла на пользу странам "барьера" - до поры, до времени. Правда, по вооружению и турецкие и польские, подчас даже и шведские войска стояли много ниже, скажем, французских. Зато правительства здесь не были связаны таким, как во Франции, противодействием буржуазии в политической жизни, особенно в вопросе о "главном нерве войны" - денежном обложении. Да они и не нуждались настолько в деньгах, ибо вместо наемных войск могли использовать огромные резервы еще не обезземеленного крестьянства или мелкого дворянства путем прямой военной повинности. Такое войско было к тому же и сплоченнее, и послушнее, и, главное, более исполнено еще духа древней народной воинственности, которую уже утратили западные европейцы, не успев приобрести еще духа нового, национального патриотизма. Разумеется некоторыми относительными и непрочными военными преимуществами, проистекавшими из отсталости, Россия обладала в неменьшей степени.

В национальном отношении государства "барьера" тоже стояли ближе к многонациональному русскому государству, чем к национальным государствам Запада. Каждое из них объединяло несколько народов. Но историческая обреченность этих трех довольно искусственно созданных этнических конгломератов состояла в том, что народы, находившиеся в них в наиболее бесправном и угнетенном состоянии, были связаны теснейшими узами родства с народами того самого Российского государства, борьба с которым составляла важнейшую внешнеполитическую задачу и османской Турции, и Швеции, и в особенности Речи Посполитой. Ведь население Речи Посполитой более чем наполовину состояло из отторгнутых от древней родины, русских, украинцев и белоруссов, - весьма затруднительно было одновременно и подавлять их национальные восстания и воевать с Россией. Турция на Балканах держала в порабощении славянские народы, соединенные с русскими вековыми и глубочайшими культурно-историческими и племенными узами, так же как молдаван и валахов, органически связанных своим прошлым с Россией. Точно так же население Восточной и Южной Прибалтики, над которым господствовали шведы, издревле тяготело к Руси и было в значительной части родным тем обильным карело-финским племенам, которые уже многовековой путь прошли внутри Русского государства. Иначе говоря, разрушение Россией "восточного барьера" должно было вместе с тем явиться исправлением исторической несправедливости, совершившейся во время слабости России: отвоеванием древних русских земель в Прибалтике, Польше, Причерноморье и воссоединением родственных, искусственно разобщенных народов.

В религиозном отношении страны "барьера" были подточены таким же образом: многочисленное православное население на Балканах, в Литве, в Польше, в Прибалтике видело своего естественного руководителя и защитника в русской церкви. Сам "барьер" был к тому же неоднородным в религиозном отношении: в центре - главный восточный форпост сил европейского средневековья - католическая Польша, на севере - "еретическая" протестантская Швеция, на юге - "неверная" мусульманская Турция. Такой фронт трех взаимно враждебных вер против четвертой, разумеется, не мог быть прочным; это раскаляло и без того сильные политические противоречия между членами "барьера". Но и для православной Руси разница вероисповеданий затрудняла сближение с любым из них, и, следовательно, расшатывание "барьера".

Взаимоотношения центральной державы "барьера", Речи Посполитой, с обеими фланговыми державами были перманентно напряженными. Поводами для столкновений с Турцией служили та "крестоносные затеи польских феодалов, то угроза польской Украине со стороны крымских татар, то споры из-за румынских земель; поводами для столкновений с Швецией - то происки контрреформации, то балтийское торговое соперничество, то споры из-за Ливонии, Эстонии, Курляндии, то династическая война внутри дома Ваза и т.д. Польско-турецкие и польско-шведские войны непрерывно сменяли друг друга или даже происходили одновременно. В выгодной атмосфере польско-турецкой борьбы, лавируя между соперниками, окрепло и поднялось даже особое государство-арбитр - Венгрия, примыкавшая с запада к "барьеру" как раз на стыке Османской империи и Речи Посполитой. Точно так же на севере Дания, тоже ближний тыл "барьера", своим возвышением и международным влиянием в значительной степени была обязана питательной почве польско-шведских противоречий. Таким образом, вся эта восточноевропейская постройка отнюдь не была цельной. Со времени Ливонской войны она уже больше никогда не могла противостоять Руси всеми своими силами одновременно.

Ослаблению "барьера" в высшей степени способствовало и нарастание борьбы за гегемонию в Европе между Францией и разбитой, но не добитой Габсбургской империей. Подобно тому, как Габсбурги пытались прежде охватить территорию Франции сплошным кольцом своих земель, так Франция теперь пыталась охватить империю кольцом своих союзников. Она искала поэтому сближения и с Турцией, и с Венгрией, и с Польшей, и с Данией, и с Швецией, - словом, со всем "барьером", чтобы повернуть его целиком или частично лицом на Запад, против империи: ведь русские дела, пока Франция сама не стала гегемоном Европы и хранителем европейского "порядка", ее мало беспокоили. По мере того, как французская политика достигала успехов, по мере того, как благодаря ей "восточный барьер" становился двуликим, обоюдоострым, облегчалась и борьба между его членами, поскольку один мог в большей степени ориентироваться на Францию, другой - на империю, а третий тем временем искать сближения с Россией. Такое положение оставалось и после того, как европейская гегемония перешла к Франции: "восточный барьер" в основном стал орудием французской политики, но зато теперь его подтачивали австрийские Габсбурги.

Однако по мере упадка Габсбургского дома, этого остатка империи, в течение XVIII в. Франция возвращала "восточному барьеру" его главное назначение - борьбу с Россией.

Соответственно, если в XVI - XVII вв. европейцы отождествлялись в языке и сознании русских людей с "немцами" (хотя русские документы той поры прекрасно могут отличать французов, испанцев, нидерландцев и т.п. от собственно немцев), так как Европу-то перед лицом России в сущности представляла Германия, - она стояла за спиной "барьера", - то в XVIII в. понемногу уже французы стали ассоциироваться русскими с враждебной Европой вообще, так как теперь "барьер" опирался на Францию. На почве общей враждебности к Франции и к государствам "барьера" в отношениях России и Германии сложилась даже своего рода фамильярность, характерная для всего XVIII в., за исключением 20 лет царствования Елизаветы Петровны. Впрочем, эта немецкая ориентация русских правительств на протяжении всего XVIII в. вызывала то глухое, то открытое недовольство коренной массы русского населения. Конечно, русское правительство могло бы найти в Европе иных союзников против Франции, дружба с которыми не была бы так непопулярна в народе, прежде всего - Англию (Голландия уже перестала быть крупной международной силой в XVIII в.), но этому мешала становившаяся уже роковой традицией ненависть ко всему революционному: не только Алексей Михайлович в 1649 г. порвал сношения с английскими "цареубивцами" и субсидировал контрреволюцию, но Петр I еще и в XVIII в. поддерживал тесные связи со свергнутыми Стюартами и грозил английскому правительству их реставрацией. Оставалось искать поддержки только у реакционных австрийских Габсбургов и других немецких государств, хотя им всей логикой вещей суждено было в будущем стать снова главными врагами России, как только будет устранен "восточный барьер".

Отметим тут же, что одно из этих немецких государств, а именно королевство Прусское, само было антагонистом габсбургской Австрии, само лелеяло мечту о мировой империи, само становилось мало-помалу огромной военной казармой, все более пригодной и для обеспечения европейского "порядка" и для борьбы с Россией. Ведь Австрия определилась как прежний центр Римско-Германской империи еще в период, когда первенствующую роль для последней играла "турецкая опасность", а не "московская опасность". Естественно, что этот центр находился тогда в Юго-Восточной Германии. Но удельный вес "московской опасности" все более возрастал, и поэтому положение Австрии в системе германских государств становилось, так сказать, все более нелогичным; должен был образоваться новый центр в Северо-Восточной Германии. В конце XVII - начале XVIII в. "турецкая опасность" сошла на-нет - это было окончательным смертным приговором старой Австро-Германии. Началось стремительное возвышение нового северо-восточного германского государства - Прусского королевства. Прусско-русский антагонизм постепенно развертывался в ходе XVIII в., хотя все же до XIX в. Пруссия ocтавалась еще в известной мере скрытой от России в тени "восточного барьера".

Итак, Россия XVIII в. получила в наследие от прошлых веков старый "барьер", хотя и в несколько обновленном виде. По существу он, как и встарь, препятствовал вмешательству России в европейские дела, во-первых, служа военным противовесом России, во-вторых, изолируя ее от европейской торговли и европейской цивилизации, в-третьих, лишая, как ширма, европейцев всякой правильной информации о русских и России. В первой половине XVI в. с функциями этими справлялся ливонско-польско-литовский фронт, во второй половине XVI в. он уже весь в целом был только центром фронта, подкрепленным шведским и турецким флангами, а во второй половине XVII в. выяснилось, что только фланги несут в сущности функции "барьера", центр же держится исключительно благодаря им. Начиная решающую войну с северным флангом - Швецией, Петр I прекрасно объяснил русским ее исторический смысл: шведы "разумным очам добрый задернули занавес и со всем светом коммуникацию пресекли".

Как мы убедились, "восточный барьер" сам по себе был далеко не столь силен и прочен, чтобы выдержать полную силу русского натиска, тем более выдерживать ее три столетия. Первая причина, все время вызволявшая его, - это дипломатическая и материальная помощь более мощных сил, стоявших за его спиной. Вторая причина - восточные заботы Русского государства, все время отвлекавшие его в той или иной мере от европейской политики.

Народы Азии в течение пяти веков, с XIV до XVIII в., еще слышали ослабевшее дыхание Монгольской империи. Тяжелая неизлечимая болезнь - прогрессирующая отсталость Азии - свалила ее с ног. Эта болезнь была следствием того, что колоссальная захватническая империя Чингисидов не рухнула в XIII в., как империя Штауфенов в Европе, осталась непобедимой или, вернее, непобежденной. С этого времени прогрессивное развитие феодализма в захваченных ею землях остановилось. Азия была обречена на застой. А значит, и какое-либо подлинное политическое могущество в Азии должно было стать в конце концов невозможным. Но подкошенное тело империи еще дышит, еще делает титанические усилия воспрянуть со смертного одра: это держава Тимуридов, это империя Великих Моголов, не говоря о политических образованиях более локальных и менее долговечных. С каждым веком, однако, они все слабее и с каждым веком все дальше оттесняются в Восточную и Южную Азию.

В этом оттеснении огромную роль играла Россия. В то время как в Европе ее граница, упершаяся в "восточный барьер", в течение трех веков оставалась в общем почти неподвижной, в Азии она находилась в состоянии почти непрерывного передвижения на восток и юго-восток. Русское оружие было непреодолимо грозным для большинства народов Востока. Необозримые пространства, охваченные некогда непрочными узами Монгольской империи, понемногу включались внутрь Российского многонационального государства. Древняя дань (ясак), которую эти народы платили великим ханам, теперь шла московским государям. Были народы, которые сами тянулись под защиту русской государственности, спасая свою жизнь и культуру от мертвящей и хищной азиатчины. Поволжье, Урал, Сибирь, Приамурье - одно направление роста Российского государства; Причерноморье, Кавказ, прикаспийские области - другое. Средняя Азия и Закавказье к XVIII в. были уже зоной скрытой и открытой борьбы между Россией и apхаическими чисто восточными государствами, опоясавшими Азию каймой по ее окраинам от Дальнего Востока до Ближнего Востока. Эта кайма азиатских государств: Китай, Индия, Иран, Турция.

Впрочем, бессилие Китая и Ирана уже вполне обнаружилось к началу XVIII века. После русско-китайской войны 1685 - 1689 гг. китайские послы впервые в истории Китая выехали из Пекина для встречи с иноземными - русскими - послами. Начиная с Нерчинского договора 1689 г., Китай делался в течение первой половины XVIII в. все более податливым и беспомощным в своих внешних сношениях. Туринско-Кяхтинский договор 1728 г. установил новые границы России с Китаем и облегчил развитие сибирской торговли и промышленности. К этому времени русские границы на северо-востоке не только достигли берегов Тихого океана, но и были перенесены на тихоокеанские острова, а в ближайшие десятилетия XVIII в. и на американский материк (Аляска).

Напротив, на юго-востоке, южнее Китая, обстановка была много сложнее. В Индии к 1707 г., после смерти Ауренгзеба, окончательно выдохнулось последнее воплощение Монгольской империи - империя Великих Монголов. Но еще в ближайшие два десятилетия Индия, как неведомый возможный фокус азиатской угрозы, тревожила Петра: то он снаряжает экспедицию Бухгольца вверх по Иртышу для отыскания пути в Индию, то поручает Бековичу-Черкасскому разведать у хана Хивы все об Индии и подходах к ней, то поручает посылаемому в Иран Волынскому проведать, "нельзя ли через Персию учинить купечество в Индию". И предпринятая им война с Ираном имела не только торговое значение, но была и попыткой выбить самое слабое звено из каймы азиатских государств, промежуточное звено между Индией и Турцией. Иран действительно сам по себе был уже безнадежно слаб в это время.

Турецкая Османская империя занимала очень своеобразную позицию в мировой системе государств, в частности и в отношении к России. Она имела, так сказать, тройную природу. Как наследница Византии, она в известной мере противостояла и Западу, и Востоку и исторически была ближе всего России. Как обладательница Балканского полуострова, в особенности Молдавии и Валахии, а также Дарданелл, т.е., всех южных выходов России к Европе, и сухопутных и морских, - она оказалась южным членом европейского "восточного барьера". И, наконец, она же, благодаря тесным связям с мусульманским миром и тюркскими народами, явилась крайним западным звеном каймы азиатских государств, прямых или косвенных наследников Чингисидов. Турки-османы сами не были носителями этих традиций и в первое время своего господства в Малой Азии и на Балканах в большой мере подверглись воздействию традиций византийской государственности и культуры. Но с каждым столетием Турция все более обволакивалась атмосферой азиатчины. Едва ли не главным проводником этих монгольско-азиатских воздействий на Турцию явился ее вассал, осколок Золотой Орды, уцелевший в Северном Причерноморье, - Крымское ханство, лежавшее прослойкой между Турцией и Россией. Так или иначе, по мере того как Китай, Индия, Иран сходили со сцены, традиции восточного деспотизма и азиатского "империализма" сдвигались на запад и концентрировались в Турции. Она стала к XVIII в. настоящим воплощением Азии. Если учесть, что и восточноевропейский "барьер" в начале ХУШ в. лишился северного, шведского, звена и держался только на Турции - легко понять, почему "восточный вопрос", т.е. турецкий, к концу XVIII в. стоял в центре всемирной международной политики.

В общем, место Российской империи в системе государств в течение XVIII в. определялось пятью основными процессами.

Во-первых, окончательно обнаружившимся политическим бессилием великих азиатских государств, их быстрым упадком, их агонией, - внешним проявлением внутренней отсталости, исподволь накоплявшейся в Азии еще с XIII века. Систематический нажим России на ее восточных и южных границах только реализовал те возможности, которые были подготовлены этим внутренним процессом упадка азиатских государств.

Во-вторых, обретя, наконец, безопасность в Азии, получив в своем восточном тылу гигантскую и прочную базу - плод многовековых усилий, справедливую историческую плату за муки монгольского ига, - Россия смогла теперь свои силы полнее употребить на довершение западной задачи - сокрушение "барьера", все более настоятельно диктуемой развитием товарно-рыночных и капиталистических отношений. В начале XVIII в. был прорван шведский фланг, в конце XVIII в. - турецкий фланг, и почти автоматически рассыпался польский центр - путем разделов, разговоры о которых начались еще с начала XVIII в., кстати сказать, по почину самих польских королей и панов.

В-третьих, на почве борьбы с державами "барьера" русское правительство в течение XVIII в. сближалось с двумя восточно-германскими государствами - Австрией и Пруссией. Оно не сумело найти в Европе другой, более прогрессивной поддержки, поэтому в лучшем случае могло противопоставлять Пруссию - Австрии и Австрию - Пруссии и все-таки вынуждено было в конце концов примириться с тем, что плоды его побед над "барьером" в значительной мере достались не ему, а им. В Прибалтике шведским наследством воспользовалась Пруссия, на Балканах турецким наследством - Австрия, в центре же польским наследством воспользовались и Пруссия и Австрия. В результате Австрия и Пруссия сами приобрели для европейской дипломатии значение противовеса России, стали как бы новым заслоном против нее.

В-четвертых, в течение всего XVIII в., по мере успехов России, неуклонно ухудшались русско-французские отношения, за вычетом разве короткого неискреннего сближения в годы Семилетней войны. Французский историк Рамбо так периодизирует эволюцию этих отношений: "До 1654 г. Россия для нас безразлична; в 1654 - 1726 гг. она становится для нас стеснительной, но главным образом косвенно, поскольку она атакует наших союзников на Востоке; в 1726 - 1756 гг. она уже не только враг наших союзников, но союзник нашего основного врага (австрийских Габсбургов); в 1756 - 1775 гг., хотя одно мгновение, во время Семилетней войны, она имела блок с нами против Пруссии, она представляется уже державой, опасной сама по себе, нарушительницей европейского равновесия, разрушительницей государств, казавшихся необходимыми для этого равновесия; наконец, в 1775 - 1789 гг. Франция как будто начинает понимать, что Россия, завершив разрушение старой системы, сама могла бы стать существенным элементом новой системы и играть в европейском равновесии роль, возлагавшуюся на три ее жертвы". Что касается последнего периода, то вернее было бы говорить о тщетных попытках французской дипломатии остановить победное шествие России, раз уже не удается силой, хотя бы дружескими объятиями. Но поздно. Решительный крах "барьера" под русскими ударами в 1788 - 1790 гг., означавший крах и всей восточно-европейской политики Франции, а значит, и крушение французской гегемонии в Европе, совпал с началом французской революции.

В-пятых, по мере того как к концу XVIII в. слабела международная система, державшаяся в основном на плечах Франции, понемногу выдвигался новый, но до XIX в. мало заметный, претендент на роль оплота всеевропейского и всемирного "порядка" - Англия. Она не пыталась поддержать и подкрепить находившийся в безнадежном состоянии "восточный барьер". Новым "барьером" против России в Европе, по ее планам, должны были послужить Пруссия и Австрия, из старого же годилась отчасти только Турция, постольку она запирала выход из Черного моря. Но главным средством остановить рост русского влияния в Европе, по мнению англичан, было не создание нового военного заслона - ибо опыт показал, что Россия, если только сконцентрирует всю свою мощь, теперь может одолеть любой заслон. Главным средством было уничтожение той исключительно благоприятной для России обстановки в Азии, которая сложилась в начале XVIII века. Государства восточной и юго-восточной азиатской "каймы" были настолько рыхлыми, что не представляли угрозы русским границам, скорее уже сами могли бы быть со временем поглощены ширящейся Российской империей. Пользуясь тем, что Россия и не помышляла пока об этом, англичане в XVIII в. пробирались в Азию с заднего крыльца, расчищая себе дорогу дешевыми товарами. Они понемногу укореняли свою колониальную империю в этих рыхлых тканях умирающих азиатских империй. В один прекрасный день Россия должна была убедиться, что в ее азиатском тылу снова появилась опасная сила, - на этот раз европейского происхождения. Впрочем, это появление нового недруга - Англии - на далеких европейских и азиатских горизонтах вполне определилось только в XIX веке.

Таковы основные процессы, характеризующие положение Российской империи в системе государств в XVIII веке. Хронологически можно выделить три главных этапа развития этого положения: начало, середину и конец XVIII века.

Первый этап связан с именем Петра I. Сама европейская международная обстановка, в связи с подготовкой и началом "Войны за испанское наследство", отвлекла Петра от борьбы с Турцией за Черное море, в которой он не мог уже рассчитывать на помощь Австрии, к борьбе со Швецией за Балтийское море, в которой он получил поддержку северовосточных германских государств, в частности Пруссии; Франция, раньше других держав покинувшая антитурецкий "альянс", втянувшись в войну за "испанское наследство", слишком поздно вспомнила, что Россия является первостепенной силой европейской политики. Тщетно Людовик XIV пытался получить у Петра денежный заем, тщетно напоминал о былом антагонизме России с империей. "Если царь хочет атаковать императора, - говорилось в инструкции 1702 г. французскому послу в России Балюзу, - он никогда не сможет проделать это так легко и с такими надеждами на успех, как сейчас, когда основные силы этого государя заняты в Италии и на Рейне". Но Петр в то время уже вел Россию ее собственным путем, напав на дружественную французам Швецию, однако и не вступив в антифранцузскую коалицию.

Через девять лет после начала Северной войны в результате Полтавской "виктории", чудо явления России перед взорами Европы совершилось, чудо, правда, подготовленное всем прошлым России, но ослепившее большинство современников. Маленький Вольфенбюттельский немецкий князек, с которым Петр до того начал переговоры о браке царевича Алексея с его дочерью Шарлоттой, едва удостаивал вниманием русского царя, называл его "ничтожным в ряду государей" и говорил, что никогда Россия не добьется видного положения в Европе. А после Полтавы он уже захлебывался от одной мысли породниться с русским домом. Пруссия и Ганновер, с трепетом ожидавшие, что могущественная армия Карла XII разобьет своих противников, теперь поспешили примкнуть к Северному союзу. Все европейские державы наперебой искали или расположения Петра или нового противовеса ему, - европейская дипломатия испытала настоящее кораблекрушение. Англичане, сначала подстрекавшие Россию к войне, теперь старались остановить ее успехи; французы метались между надеждой спасти Швецию турецким вмешательством в войну (которое было парировано Петром путем уступки туркам Азова) и мечтами привлечь Россию, пожертвовав Швецией, на свою сторону для совместной борьбы против англичан. Вот что говорилось о Петре в секретной инструкции Людовика XIV послу в России Балюзу в 1710 г.: "Государь этот обнаруживает свое честолюбие в своих стараниях обучить и дисциплинировать свои войска, просветить и воспитать свою страну, привлечь в нее иноземных офицеров и всякого рода умелых людей. Такое поведение и возрастание его могущества, которое уже является самым большим в Европе, делает его грозным для соседей и вызывает весьма естественную ревность и императора (австрийского) и морских наций. Его земли в изобилии доставляют все необходимое для мореплавания, его порты могут вместить бесчисленное количество судов; он должен хотеть, чтобы его подданные торговали по всей Европе, - что несовместимо с интересами Англии и Голландии, которые хотят быть извозчиками для всех наций и одни вести мировую торговлю". Однако франко-русское сближение, хотя Петр и сам прощупывал для него почву, не могло состояться. Воспоминание о том времени, когда германско-римский император и римский папа были главными борцами Европы против России, во времена Петра осталось в виде разве пародийных фигур "князя-кесаря" и "князя-папы", которыми он украсил свое государственное здание. Отчужденность же с Францией коренилась в политической действительности. "Голландский язык, - говорил Петр, - нужен нам на море, немецкий - на сухом пути, а французский - нигде, ибо мы никакого дела с французами не имеем". За отчужденностью стояла нараставшая враждебность. Не сумев спасти Швецию путем организации турецкого вмешательства в Северную войну, Франция рука об руку с Англией все же косвенными дипломатическими средствами поспособствовала спасению Швеции от полного разгрома: сначала расстройством Северного союза, затем пристрастным "посредничеством" при заключении Ништадтского мира 1721 года.

Англия тоже приложила немалые, но бесплодные усилия, чтобы ликвидировать русский прорыв "восточного барьера" на балтийском фланге. Для этой цели она прекратила даже победоносную войну с Францией за "испанское наследство". Чего именно испугались англичане, расскажет следующий отрывок из донесения английского посла в Петербурге Джеффериса в Лондон в мае 1719 г.: "Недавно царь открыто в обществе высказал, что его флот и флот Великобритании - два лучшие флота в мире. Если он теперь уже ставит свой флот выше флотов Франции и Голландии, отчего не предположить, что лет через десять он не признает свой флот равным нашему или даже лучшим чем наш". Пытаясь выбросить Россию из Балтики и восстановить status quo, Англия трижды посылала в Балтийское море свою военную эскадру, которая, однако, ни разу не решилась атаковать русский флот.

Итак, несмотря на противодействие почти всей Европы, "восточный барьер" в его северной, шведской, части был прорван Петром. Россия, помещичье-купеческая Россия, прочно вышла на Балтийское побережье. По образным словам историка Соловьева, "устьем Невы начинался великий путь из варяг в греки; этим путем в половине IX века началась Россия. В продолжении осьми с половиною веков шла она все на восток; дошла вплоть до Восточного океана, но сильно наконец встосковалась по Западном море, у которого родилась, и снова пришла к нему за средствами к возрождению".

Все попытки осознать место русской истории в ходе всемирной истории, делавшиеся со времен Щербатова, Шлецера и Карамзина, и все связанные с этой проблемой философско-исторические концепции при любых разногласиях долгое время сходились в одном: что самое существо проблемы различно применительно к допетровской и послепетровской Руси. И славянофилы, и западники были согласны в том, что время Петра Великого делит историю России на две несходные половины, хотя оценивали этот перелом противоположно. Из замкнутой и замурованной Московии Петр "прорубил окно" в Европу, и оттуда ворвался сквозняк, принесший согласно одним - своего рода простуду, заразу, порчу, согласно другим - живительный и целебный свежий воздух. Во всяком случае, отныне Россия "европеизировалась".

Что Петр "прорубил окно" в Европу, - это бесспорно. Но, для того чтобы понять это правильно, надо сделать важную оговорку. Нельзя видеть одну половину дела, - что Петр открыл эру европейского влияния в России, и не видеть вторую - что он открыл эру русского влияния в Европе. Без второго и первое непонятно. Ведь не Европа прорубила окно в Россию, а Россия - в Европу. И Пушкин применил этот образ не к ученическим паломничествам Петра, а к его активным военно-политическим действиям. "Европеизация" России была лишь оборотной стороной гигантского воздействия, оказанного Россией на международно-политическую, а затем и культурную жизнь Европы. Именно о международном, а не о внутреннем положении России говорил Петр в известных словах: "Мы от тьмы к свету вышли и (нас), которых не знали в свете, ныне почитают". Выражения "тьма" и "свет" здесь иногда толкуют неверно - в узко "просветительном" смысле. Из контекста видно, что "свет" тут означает не просвещенность, а "освещенность", освещенное место, историческую сцену, "тьма" - не невежество русских, а неведение о них, исторические кулисы. Нас не видели (или не хотели видеть), но мы вышли на авансцену всемирной истории, заставили себя не только видеть, а и почитать, - таков смысл этих слов. Ту же мысль высказал и канцлер Головкин, поднося Петру императорский титул, символ внешнего могущества России: под руководством Петра русские "из тьмы неведения на театр славы всего света и, так сказать, из небытия в бытие произведены и в общество политических народов присовокуплены". Россия при Петре необозримо многому научилась у Западной Европы. Но ведь у шведов она училась военному искусству для того, чтобы их же бить. Так, и у "общества политических народов" многое она переняла именно для того, чтобы отныне разговаривать с ними, как равная с равными, т.е. чтобы в свою очередь многому их научить. Сам Петр, говорят, так определил однажды свое отношение к Европе: "Европа нужна нам еще несколько десятков лет, а потом мы можем повернуться к ней задом".

Второй крупный этап продвижения России в том же направлении падает на середину XVIII в. и в основном связан с царствованием Елизаветы Петровны, хотя начинается еще при Анне Ивановне.

Уже во время войны за польское наследство 1733 - 1735 гг. Франция Людовика XV попробовала снова захлопнуть перед Россией "восточный барьер": посадить в Польше, в противовес русскому и австрийскому кандидату Августу III, своего ставленника Станислава Лещинского и одновременно натравить на Россию Швецию и Турцию. Однако Швеция и Турция не могли своевременно выступить, и Франции пришлось защищать Лещинского своими силами, - в результате ее корабли, направленные к Данцигу, были обращены в бегство русским Балтийским флотом, который теперь нельзя было безнаказанно игнорировать, а французский десант был взят в плен и доставлен в Петербург. В 1735 г., с сильным запозданием против французских расчетов, началась война Турции против России и Австрии. Перевес русского оружия был настолько бесспорным и дал настолько серьезные успехи, что южную часть "барьера" уже, казалось бы, ждала судьба северной части, но Австрия предательски обратилась к Франции за мирным посредничеством, а Франция снова использовала роль "посредника" для того, чтобы спасти Турцию, сведя русско-турецкую войну вничью по Белградскому миру 1739 года. В следующем 1740 г. она, связав с собой Турцию формальным договором, организовала оборонительно-наступательный союз Турции со Швецией, одновременно сумев сблизиться и с польским королем Августом III. Теперь, казалось, полностью был восстановлен "восточный барьер". В 1741 г. Швеция начала войну с Россией, рассчитывая взять реванш за Северную войну.

Но дело Петра было сделано накрепко. Северная часта "барьера" была непоправима, ибо сильный русский флот плавал в Балтийском море. Швеция к 1743 г. подверглась новому разгрому, потеряла новые территории и, главное, получила нового короля, находившегося под полным русским контролем. Однако это было только доделкой старого. Повторить же дело Петра на юге, т.е. выйти на берега Черного моря и тем прорубить второе "окно в Европу", - это оказалось невозможным до того момента, пока в Европе не наступило снова, как тогда, состояние раскола на два борющихся лагеря, пока, в частности, руки Франции не оказались достаточно связанными. Это состояние возникло только в результате Семилетней войны. Русская армия уже до нее покинула сень Восточной Европы и дважды появлялась в самом сердце Западной Европы - на Рейне: во время войн за польское наследство и за австрийское наследство. Но это были еще скорее военные экскурсии, чем походы. До Семилетней войны западные державы не представляли себе вполне ясно, какой высокой европейской зрелости успели в короткий срок достичь вооруженные силы России. Но все же начавшее войну "ниспровержение альянсов" в 1756 г. в значительной мере объясняется именно появлением первоклассной русской армии на политических весах Европы. В частности, для Франции было ясно, что ни турецкие, ни тем более польские войска - уже больше не противовес ей, что, следовательно, ее надо ослабить, столкнув с какой-либо сильной европейской армией. Таким образом, "союз" Франции с Россией против Пруссии был в сущности лишь новой формой борьбы: союз для того, чтобы покрепче затянуть "союзника" в войну с третьей державой, способной его победить или обескровить. Впрочем, формально Людовик XV и состоял в союзе только с Австрией, а Австрия - с Россией, возможность же франко-русского сближения, которого добивалась Елизавета Петровна, чтобы не оставаться с глазу на глаз с Австрией, он высокомерно отвергал. В ходе войны в центре его внимания были создание сильной Польши, усиление Швеции и Турции, но никак не сотрудничество с Россией. Более того, по мере успехов русской армии он сильнее всего озабочен мыслью, как бы не допустить конечной победы русских, как бы не дать, пользуясь словами инструкции, послу Бретейлю, "петербургскому двору увеличить свое могущество и расширить пределы своей империи". Удачи русских порождали в Версале смятение, неудачи вызывали радость.

Что же заставило Россию вступить в эту войну? Субъективно она преследовала две цели: во-первых, ослабить или даже уничтожить стремительно возвысившуюся Пруссию, неожиданно ставшую из послушного орудия русской политики, по словам канцлера Бестужева, "самым опасным из наших соседей", готовым занять в Северной Европе место Швеции; во-вторых, путем раздела Пруссии с Австрией и Францией получить свободу рук для окончательного разрешения турецкого и польского вопросов.

Лишь в ходе войны выяснялся неискренний, лицемерный характер коалиции. По мере того как русский натиск достигал своего кульминационного напряжения, Австрия и Франция переходили к выжидательному маневрированию, сберегая свои ресурсы до развязки. Прусский король Фридрих II называл Россию "страшной силой". Он был смертельно, непоправимо разбит в 1761 г., ничто уже не могло его спасти. Но, для того чтобы добить его, Россия должна была потратить еще силы, а затем, может быть, столкнуться с бывшими союзниками или просто отдать им плоды своих побед. Однако этого не случилось. Известно, что с вступлением на престол Петра III Пруссии была дарована жизнь и даже поддержка. Этот крутой вираж русской внешней политики сразу лишил Россию всех ее достижений, всякой возможности осуществить цели, приведшие ее к участию в Семилетней войне. Но зато из-за сохранения сильной, но изолированной Пруссии, из-за просчета Австрии, из-за проигрыша Франции, ловко использованного Англией, в мировой политике возникло то напряженное противоборство двух лагерей, которое дало возможность России непосредственно заняться своей главной задачей - доламыванием "барьера".

Екатерина II, с именем которой связан этот третий этап, определила курс своей внешней политики словами: "Время всем покажет, что мы ни за кем хвостом не тащимся". И в самом деле, Россия снова встала на совершенно самостоятельный путь.

После победы России на северном, шведском, фланге "барьера" и укрепления ее в Прибалтике центр "барьера", Речь Посполитая, находился в уже почти полной зависимости от России. С 1763 г. начались переговоры между Петербургом и Берлином о разделе Речи Посполитой. Но она опиралась еще на южный, турецкий, фланг "барьера" и могла держаться, пока держался он. В 1768 г. Турция под французским и австрийским давлением объявила войну России. Однако реальной помощи ей ни Франция, ни Австрия оказать не могли. Французские дипломаты не располагали никакими средствами даже для выполнения настояния своего правительства: пусть "нынешняя война между Россией и Турцией продолжается достаточно времени, чтобы петербургский двор, усмиренный или по крайней мере измотанный, долго не мог бы помышлять о злоупотреблении своим могуществом". К 1774 г. первая екатерининская война с Турцией закончилась хотя и не полным, но в сущности решающим успехом. Приобретение Керчи и других крепостей открыло русскому флоту выход в Черное море. Крымское ханство стало независимым от Турции, что предрешало его присоединение к России. Понятно, что вместе с этим успехом почти автоматически должен был совершиться - и совершился - раздел Речи Посполитой, однако тоже еще не полный. Единственное, что удалось Франции, - это с помощью государственного переворота 1772 г. предупредить подготовлявшийся раздел Швеции между Россией, Пруссией и Данией и восстановить свое влияние при шведском дворе.

Итак, в 1774 г. многовековая задача России была в общем разрешена: "восточный барьер" уже не отделял ее от стран Западной Европы, воды Балтийского и Черного морей свободно связывали ее с любым народом европейского мира. Силы, веками старавшиеся не допускать этого, были посрамлены. С жадностью, как губка, впитывало дворянское русское общество неисчерпаемое богатство пленительной и желанной западноевропейской культуры, забываясь подчас до самоуничижения, до отвержения своей коренной и самобытной культуры.

Если с петровских времен ведет начало сильная струя немецко-голландских (и отчасти английских) влияний в дворянской русской культуре, то вторжение еще более мощной французской струи относится ко времени Елизаветы. Это и естественно: то было время франкофильской внешней политики. Но вот при Екатерине эта политика снова уступила место скрытой войне с Францией, а французское влияние не исчезло, только переменило свой характер. Оно теперь естественно связало русскую культуру с теми элементами французского общества, которые сами тоже вели борьбу с официальной Францией "старого порядка", с Францией - оплотом и европейской реакции, и антирусских конструкций. Иначе говоря, в России распространился дух "просвещения". Нас сейчас этот факт интересует только в плане внешней политики. Увлечение самой Екатерины и ее приближенных идеями просветителей - это проявление смутного и мимолетного понимания правительственными сферами того, что внешнее могущество России может дать свои плоды только при наличии сочувствия и поддержки со стороны передовых революционных сил европейского общества. Высмеивание французского короля и его министров в письмах Екатерины к Вольтеру, Дидро, Гримму и Циммерману - это попытки настоящей коалиционной войны с французским абсолютизмом. Но ведь подлинное сочувствие обеспечило бы только наличие в самой России передового общественного строя. Французское правительство как раз и парировало политику Екатерины подчеркиванием отсталости России и поверхностности ее "просвещения". Так, в инструкции послу Боссэ в 1765 г. говорилось: "Нациям, просвещенным разумною политикой, не годится созерцать без беспокойства, чтобы Россия, едва сбросившая еще совершенно варварскую кожу, быстро воспользовалась своим новым состоянием для расширения своих границ и приближения к нам".

В самом русском обществе были люди, которые понимали, что одной просветительной фразеологией не снискать прочных симпатий общественного мнения, что для этого нужно перейти от слов к делу - сломать самодержавно-крепостнический строй. Петр вывел Россию на "театр славы", но "я скажу, что мог бы Петр славнея быть, - писал Радищев, - возносяся сам и вознося отечество свое, утверждая вольность частную" (т.е. отменив крепостное право). Россия, освобожденная от ярма крепостничестве, создала бы, по мысли Радищева, более высокую и передовую цивилизацию, чем цивилизация Западной Европы, - и только этим определилось бы ей место в рядах человечества. Была ли в самом деле Россия конца XVIII в. непоправимо отсталой страной? Не могла ли она, вооружившись передовыми идеями эпохи, сразу шагнуть вперед и действительно стать лидером прогрессивного человечества? Несомненно, что многие предпосылки для этого были налицо, что в некоторых отношениях Россия уже отнюдь не была отсталой. Именно поэтому таким гнетущим, нестерпимым контрастом выглядели крепостничество и самодержавие в глазах передовых людей вроде Радищева, а вскоре за ним - декабристов, Чаадаева, Пушкина. Но тем более нечего было ждать реконструкции России от "просвещенного" царизма или дворянского либерализма. Кто же мог бы ее произвести? И пугачевская война и, позже, восстание декабристов в конце концов свидетельствовали об одном и том же: об отсутствии в России одного, но существенного элемента буржуазной революции - революционной буржуазии. А раз так, наиболее прозорливые умы, как Радищев или Чаадаев, довольно точно относили срок возможной революции в России примерно на сто лет вперед. "Не мечты сие, - говорил Радищев, пророчествуя о грядущей кровавой расправе русских рабов со своими господами, - но взор проницает густую завесу времени, от очей наших будущее скрывающую; я зрю сквозь целое столетие". До тех же времен и внешняя политика дворянско-купеческой России, лишенной союза с прогрессивными силами Европы, обречена была оставаться в трагическом тупике, даже тем более трагическом, чем большими были ее военные и дипломатические успехи.

С 1772 г., когда определилось непоправимое крушение "восточного барьера", внешняя политика абсолютистской Франции вступила на свой последний путь. Словно не решаясь еще отдать себе отчет в том, что вся прежняя система европейского "порядка" рухнула, французский двор хватается за последнюю нереальную надежду - возможно теснее сблизиться с русским двором и тем превратить его из нарушителя в охранителя этого "порядка". Тщетная иллюзия: в тот момент слабевшей Франции было не по силам остановить гигантскую инерцию России, довершавшей свое вековое дело. Не могла и Англия перехватить выпадающий из французских рук меч стража европейского равновесия, ибо американская революция, получившая довольно весомую поддержку Екатерины, надолго отвлекла основные английские силы от восточноевропейских дел. Что же касается Австрии и Пруссии, то, раздувая вражду между ними и в то же время исполняя роль посредника-примирителя, Екатерина добилась небывалой, ошеломившей всех современников степени русской "инфлюэнции" (влияния) в делах Германии: политические проблемы Германии почти безапелляционно решались при петербургском дворе. В то же время русская армия, армия Суворова, достигла полной зрелости и гигантской силы.

В сознании своего могущества, Екатерина открыто разрабатывала планы изгнания Турции из Европы и раздела Балкан, произвела присоединение Крыма и Кубани и уверенно встретила вторую Турецкую войну, начавшуюся в 1787 году. В следующем 1788 г. и шведский король, набравшись храбрости, объявил Екатерине войну. Все это было последней конвульсией "восточного барьера", предсмертной судорогой отжившей политической организации Европы. Уже в 1789 г., особенно в результате блистательных побед Суворова, исход войны определился безусловно в пользу России. Трудно сказать, что было более катастрофично для Франции - возникновение ли этой войны, сорвавшее ее новый дипломатический курс, или русские победы, лишившие ее последнего луча надежды на сохранение старого международного здания. Во всяком случае эта война, можно сказать, завершила банкротство внешней политики французского абсолютизма. Одновременно он достиг и внутреннего краха. И в то время, как он рушился, пожираемый пламенем революции, Екатерина, предоставив пока борьбу с революцией Австрии и Пруссии, довершала свое дело: в 1790 г. заставила Швецию смириться по миру в Вереле, в 1791 г. заставила Турцию смириться и потесниться по миру в Яссах, в 1793 и 1795 гг. произвела второй и третий разделы Речи Посполитой, навсегда ликвидировав ее существование, как пестрого национального конгломерата. Совершилось воссоединение белоруссов и украинцев внутри Русского государства, тогда как собственно польские земли были захвачены Пруссией и Австрией.

Итак, "восточный барьер" был, наконец, уничтожен: от него остались два обособленных и слабых государства - Швеция, отброшенная в Северную Прибалтику, и Турция, отодвинутая в Южное Причерноморье. Раздвинув и смяв державы "барьера", Россия твердой ногой вступила в общеевропейскую жизнь. Так, в конце XVIII в. было, наконец, доведено до конца дело, начатое Петром, а в более широком смысле - еще Иваном III.

Пока в Западной Европе французская гегемония сначала рушилась, а затем возрождалась с новой силой из пепла революции, Россия имела возможность расчищать и расширять свой гигантский пролом в Европу, ибо теперь уже говорить об "окне" неуместно. Впрочем, уже в 1799 г. она попробовала двинуть через этот пролом в самую глубь Западной Европы против завоевателей-французов свои баснословные войска во главе с легендарным Суворовым через Италию, а также через Голландию. Это вторжение буквально перевернуло вверх дном европейскую ситуацию, сложившуюся в результате французских побед до наполеоновского переворота. Но предательское поведение союзников - австрийцев и англичан - заставило Павла I отозвать войска в Россию. Позже, в наполеоновский период, Россия как раз и стала серьезно расчищать и расширять пролом в "восточном барьере" и закреплять плоды своей политики XVIII в.: у Швеции она дополнительно отняла Финляндию, у Турции - Бессарабию; присоединение Закавказья было ударом по Турции с востока, а одновременно и ударом по Ирану или, вернее, по французам и в особенности по англичанам, оказывавшим слабым Турции и Ирану финансовую и военную помощь против России. Наконец, к началу этого периода относится и знаменательная попытка завоевания Индии и изгнания тем самым англичан с основной позиции, захваченной ими в Азии. Но европейские дела заставили русское правительство отказаться от уже начатого индийского похода.

Оглавление

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

Перепечатывается с сайта © 2002 Национальная лаборатория внешней политики - http://www.nlvp.ru


Здесь читайте:

Петр I Алексеевич (Великий) Романов - (1672-1725) русский царь.

Вазы (генеалогические таблицы рода)

Екатерина II Алексеевна Романова Великая (1729-1796)

Елизавета Петровна Романова (1709-1762)

Нерчинский договор 1689 года, первый договор, определивший отношения Русского государства с маньчжурской Цинской империей.

Ништадтский мирный договор 1721 г.

Павел I Петрович Романов - Россия, 1754-1801

 

 

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА


Rambler's Top100 Rambler's Top100

 Проект ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

на следующих доменах: www.hrono.ru
www.hrono.info
www.hronos.km.ru

редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС