|
|
Игорь Рассоха
Апология софистов
Релятивизм как онтологическая система
Раздел III.
СОФИСТИКА КАК ВЕРШИНА РАЗВИТИЯ ДРЕВНЕГРЕЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ
3. 4. ПЛАТОН КАК СОФИСТ
IGDA/G. Dagli Orti
ПЛАТОН
Но, помимо киников, киренаиков, мегариков, элидо-эретрийской школы к
сократическим школам относят и Академию
Платона... А может быть, и Платона можно
отнести к софистам? – На раннем, и, по нашему мнению, наиболее плодотворном
этапе его творчества Платон безусловно принадлежит к софистической традиции,
ведь ранний Платон выступает от имени Сократа, характер и стиль бесед которого
“ярко отражены в диалогах Платона, особенно ранних”.
А. Ф. Лосев фактически свидетельствует об этом: “без философских препирательств
софистов, Сократа и Платона было бы скучно в истории античной философии; без
этой задорной диалектики, вечного искательства правды и истины не сложились бы
античная философия и античная литература в том виде, в каком они воздействовали
на всю последующую культуру и в каком мы ощущаем их еще и в XX в... Весь этот
софистическо-сократическо-платонический метод (Лосев так и не решился просто
написать: "софистический". – И. Р.) исследования истины при помощи вечной
постановки вопросов и гипотез, при помощи нескончаемого и беспокойного
драматизма мысли, при помощи красоты и взлетов воображения... – все это нашло
для себя у Платона гениальное выражение в его стиле и языке, так что тот, кто не
разбирается в языке и стиле Платона, едва ли разберется в существе его
философии... Художественный стиль, в который Платон облекал свою фило-софию, и в
самой античности и в последующие века всегда имел не меньшее значение, чем его
философия. С этой точки Платон – гениальный выразитель той зрелой античной
классики, которая на все времена и в представлении всех знатоков и любителей
Платона выступала как связанная с аттическим гением (т. е. с культурой и
менталитетом Афин периода их наивысшего расцвета. – И. Р.), впервые в Европе
соединившим необычайное глубокомыслие с драматизмом и строгий художественный
стиль с бесконечным разнообразием эстетических оттенков... Античная философия,
как и все античное литературное творчество, немыслима без вечной постановки все
новых и новых вопросов, без напряженных исканий ответа на них, без страсти к
спорам, к самым извилистым мыслительным приемам, без восторга перед словесными
приемами, речами и цветистой риторикой... Именно благодаря диалогу, т. е.
благодаря слишком подвижному и горячему драматизму мысли, платоновская философия
в конце концов отказывается от какой бы то ни было системы. (Выделено мной. – И.
Р.) Очень трудно найти эту систему у Платона” [85, с. 41–42].
Т. е. философия Платона и философская система платонизма – это совершенно разные
вещи. Стиль Платона – это и есть его философия. Суть его диалогов (за
исключением самых поздних) – напряженный поиск истины. Но в этом поиске главное
– сам поиск, а отнюдь не утверждение каких-то общеобязательных догм,
претендующих на абсолютную истину. В этом движении к истине “движение – все,
цель – ничто”. Главное же – эстетическое наслаждение от сопричастности общению
мудрецов, от наблюдения их “страстных споров, самых извилистых мыслительных
приемов”, “восторг перед словесными приемами, речами и цветистой риторикой”.
Философских систем в диалогах Платона много, и они – разные, причем “ради
красного словца” Платон не щадит ни одной из них.
Так, Вильгельм Виндельбанд недоумевает относительно трех диалогов Платона
(“Софист”, “Политик” и “Парменид”), относимых к периоду его расцвета: “Во всех
трех диалогах блеск языка, серьезность духовного склада, глубина мыслей и
отчасти также искусство изложения так поразительно напоминают Платона, что
трудно считать кого-нибудь другого, неизвестного, их автором. Однако есть веские
соображения, заставляющие сомневаться в том, принадлежат ли эти произведения
перу Платона. Мы должны приписать ему очень много добродушия, чтобы счесть
критикой на самого себя ту резкую критику, которой подвергается его учение об
идеях – ибо о нем только и может идти речь – в "Софисте" и в "Пармениде", в
последнем даже с презрительной насмешкой. Трудно также представить себе, в какое
время автор “Государства” и “Законов” мог писать еще и третье
политико-философское произведение, в котором он нисколько не считался бы со
своеобразными доктринами первых двух диалогов и держался бы совершенно новых
политических теорий” [86, с. 57].
В позднеантичных анонимных пролегоменах к Платоновской философии сказано:
“Некоторые причисляют Платона к скептикам и новым академикам, утверждая, будто и
он отвергал возможность достоверного знания. (…) И сам Платон перед смертью
видел во сне, будто он превратился в лебедя и, перелетая с дерева на дерево,
доставлял множество хлопот птицеловам, которые не могли его поймать. Услыхав про
этот сон, Симмий, ученик Сократа, сказал, что все будут пытаться понять мысли
Платона, но никто не сможет, и каждый станет толковать его по-своему: один –
теологически, другой – физически, третий – еще как-нибудь” [90, с. 485, 477].
По этому поводу С. С. Аверинцев отзывается о Платоне даже с некоторой обидой
(!). Он пишет: «В облик Платона как философа и впрямь входят многозначность и
многосмысленность, подчас переходящее в настоящее интеллектуальное коварство. Не
раз можно вспомнить, читая его, слова Дмитрия Карамазова: “Широк человек,
слишком даже широк, я бы сузил”. Платон, самое имя или прозвище которого, если
верить Диогену Лаертскому, означает “широкий”, широк и в этом, прямо-таки “карамазовском”,
смысле. Кто только не смог за два с половиной тысячелетия с некоторым правом
сослаться на него: искатели математической строгости и темные оккультисты,
поборники свободы человеческого духа и противники этой свободы! …Поистине, у
него, как в Греции, по уверению одного чеховского персонажа, “все есть”… Его
разум был слишком захвачен открывшимися ему с его вершины духовными
возможностями, каждая из которых манила его, говоря его же словами, как дичь –
охотника, хотя все вместе они, скорее, исключали друг друга и, во всяком случае,
мешали друг другу обрести окончательную “экзистенциальную” серьезность. Можно,
пожалуй, утверждать, что противоречивые стихии платоновской мысли образуют
высшее единство, высшую гармонию, но это недостаточно человеческое единство,
недостаточно человеческая гармония. У Платона слишком мало честной и прямой
“ограниченности”, возникающей из ограничивающего выбора, слишком мало
интеллектуальной аскезы “отсечения” одних возможностей во имя других. Зато он
понимает “все” и вбирает вовнутрь себя “все”» [108, с. 91–93].
Но Платон был современником софистов, причем именно произведения Платона
являются основным источником наших знаний о софистах. “Софисты отрицали
объективную значимость любых высказываний о космосе, об общественном устройстве
или о человеческом поведении... Можно с одинаковой степенью убедительности
доказывать истинность двух прямо противоположных положений, что софисты
неоднократно и делали – иногда в качестве учебных упражнений” [39, с. 70].
Хотите узнать, как они это делали – читайте диалоги Платона!
Мнение об отсутствии принципиальных различий между творчеством Платона (кроме
поздних его этапов) и софистикой было широко распространено и среди его учеников
и последователей в созданной им Академии. “Начиная с Аркесилая, руководившего
Академией с 270 по 240 г. до н. э., следует период так называемой Средней
Академии. Отказавшись от направления своих предшественников, обращавшимся к
поздним произведениям Платона (прежде всего к “Тимею”), Аркесилай обратился к
изучению ранних платоновских диалогов, в которых, по его мнению, излагались
неискаженные взгляды Сократа. Аркесилай нашел, что в этих диалогах отсутствует
всякая догматика; Сократ ограничивается в них критикой чужих мнений, прежде
всего тех, которые развивались софистами, но не формулирует никакой
положительной системы, довольствуясь констатацией собственного незнания.
Аркесилай пришел к выводу, что такова же была точка зрения раннего Платона, и
что именно она должна быть положена в основу философии академической школы.
Исходя из этих предпосылок, Аркесилай ограничил свою деятельность критикой
догматических учений – эпикуреизма и стоицизма, а также преподаванием, причем он
заставлял своих учеников упражняться в доказательстве и опровержении одних и тех
же тезисов (как это делали раньше софисты)” [39, с. 83].
Итак, Платон, который числится основателем системы идеализма, своей философской
системы не имеет, а этот “идеализм” – просто одна из приводимых им точек зрения.
А как обстоят дела у его современника Демокрита, основателя философской системы
“материализма”? – «Начало научно-философской деятельности Демокрита падает на
господство в умственной жизни Древней Греции "учителей мудрости" – софистов.
Позиция Демокрита по отношению к софистам двойственна. С одной стороны, Демокрит
вместе с софистами выступает как просветитель, как борец за права человеческого
разума, за право свободного исследования истины, за права индивида
самостоятельно мыслить и действовать. Высшая точка развития индивидуализма в
философии древней Греции – это софисты и Демокрит. Различия между ними в том,
что у софистов – субъективный индивидуализм, а у Демокрита – объективный
индивидуализм. (Господа, вы встречали когда-нибудь “объективного индивидуума”?
Нам пока что-то попадались лишь сплошь субъективные индивидуумы... – И. Р.)
Возведя в теорию индивидуализм, который господствовал в практической жизни
Греции той эпохи, отразив эту практику жизни в своей философской системе,
Демокрит завершил это общественное течение. От софистов Демокрит заимствовал
противопоставление того, что существует “по истине”, “по природе”, и того, что
существует “согласно общему мнению”, “по условному установлению”. Это
противопоставление играет большую роль в теории познания Демокрита, в его учении
об обществе, в его этике, эстетике и философии языка» [72, с. 175–176].
Итак, Демокрит был очень близок к софистам. Соответственно, нетрудно догадаться,
что “Платон многое воспринял у Демокрита, который к тому же был его
современником и умер уже после Сократа. Как известно, Демокрит свои атомы
называл ''идеями", Платон же отнюдь не чуждается термина "атом" (у Демокрита был
даже специальный трактат об идеях). Линии Демокрита и Платона, т, е. их
философские тенденции, были противоположны. В то же время оба они были очень
сложными фигурами, и учения того и другого можно рассматривать не только с точки
зрения их противоположности” [85, с. 10–11].
При этом еще следует иметь в виду, что: “Платон мог заимствовать у Демокрита
учение об атомах, так же как у Гераклита он заимствовал концепцию всеобщего
становления, у элеатов – концепцию неподвижного Единого и у пифагорейцев –
концепцию чисел. Это, конечно, не значит, что Платон эклектик. (Конечно, ведь
эклектика – это попытка объединить в одну систему разнородные несоединимые
элементы; Платон действительно этим не грешен. – И. Р.) Но почти все свои
основные категории он позаимствовал из прежней натурфилософии, приступив к
разработке их на другой, более высокой ступени” [85, с. 11].
Это относится и к платоновской теории идей. И не только Демокрит писал до
Платона об идеях, эта концепция, собственно, восходит еще к Пармениду. А. Ф.
Лосев подытоживает: “Объективный идеализм Платона есть учение о самостоятельном
и субстанциальном существовании идей как общих и родовых понятий... Платон
создал теорию общего как закона для единичного, теорию необходимых и вечных
закономерностей природы и общества, противостоящую всякому донаучному их
пониманию” [85, с. 57]. А вот что заявляет (DK 28. В. 3) основатель
неоплатонизма Плотин (V, 1, 8 П. 5.): “Прежде (т. е. до Платона) такого
воззрения придерживался и Парменид, поскольку он отождествлял сущее и ум (нус) и
полагал сущее не в чувственных вещах; "мыслить и быть – одно и то же", говорил
он. Кроме того, он называет сущее "неподвижным" – впрочем, присовокупляя
"мышление" – и тем самым устраняет из него всякое телесное движение, а также
уподобляет его "глыбе шара", так как оно заключает все внутри себя, ибо одно и
то же может быть мыслимо и быть” [40, с. 287]. Это о нем написал Платон диалог,
озаглавленный “Парменид или Об идеях” (Диоген Лаэртский, IX. 23).
Но с точки зрения периодизации истории древнегреческой философии для нас
особенно важен отрывок из Симпликия (DK 28. А. 28): «Неудивительно, что Парменид
следовал недостоверным аргументам и был введен в заблуждения тем, что в его
время еще не было выяснено: о многозначности (сущего) никто и понятия не имел,
лишь Платон впервые ввел различение двух значений; никто не различал
субстанционально сущего и акцидентально сущего (Т. е. присущего вещи "по самой
ее природе" и "случайно". – И. Р.). Явно он был обманут этим. Эта теория
(категориальный анализ сущего), равно как и силлогистика, была открыта (позднее)
благодаря диспутам и диалектике (собственно "тезисам" и "антитезисам"), ибо
(тезис) не признавался, если не казался (логически) необходимым. А прежние
философы выставляли свои тезисы без доказательств» [40, с. 281]. Понятия
субстанционального и акцидентального сущего, а также потенциально и реально
сущего были введены Платоном и особенно Аристотелем именно для борьбы с
онтологической системой Протагора (к чему мы еще вернемся). Но особенно
характерно здесь то, что сам новый этап в развитии философии Симпликий начинает
здесь с “диспутов и диалектики”, т. е. с появления софистики, к практике которой
относилась и деятельность Платона.
Современные студенты часто умудряются “пройти” философию, не прочитав ни одного
платоновского текста. Но при этом им, разумеется, обязательно долбили на лекциях
про то, какой Платон был большой идеалист, про “систему” Платона и ее тонкие
отличия от системы Аристотеля и т. д. Все это – застарелая фальсификация:
системы у Платона не было. Но именно его лучшие диалоги, такие, как “Протагор”,
“Пир”, “Теэтет” и др., олицетворяют собой все лучшее в мировой философии, сам
дух диалога, дух живого поиска истины без претензии на абсолютное знание, дух
интеллектуального поединка без ненависти, но с уважением к оппоненту,
олицетворяют философию как благородный спор мудрецов. Как не хватает этой
доброжелательной мудрости в нашем истекающем нетерпимостью мире! С. Н. Паркинсон
пишет: “Скажите рабочему или школьному учителю, что Земля плоская, и он скорее
всего ответит: "Ерунда!" Скажите то же ученому, и он спросит: "Откуда Вам это
известно?" Его заинтересует возможный ход рассуждений... Ученым свойственно
множество недостатков, но они хранят свое основное кредо: "Лозунг,
провозглашенный тысячу раз десятью тысячами, не является в большей степени
истиной, чем противоположное убеждение, высказанное шепотом одним человеком".
(Увы, речь идет лишь о немногих среди ученых... – И. Р.) Это первый шаг к
подлинной учености, и мы не достигнем никакого прогресса, пока этот шаг не будет
сделан” [87, с. 296].
В связи с этим следует еще раз подчеркнуть, что автор вовсе не ставил себе
задачей “очернить” Платона. Из того, что Платон в большинстве своих диалогов с
одинаковым блеском излагал и защищал самые разные точки зрения (в подавляющем
большинстве не свои), еще вовсе не следует, что он не был самостоятельным,
великим философом. Ведь он с недосягаемым по сей день мастерством манипулировал
идеями с целью достижения наибольшего эстетического эффекта. Вообще
целеполагание философствования как институализированной деятельности в цветущую
пору Древней Греции отличалось от того, что было принято в Новое время. Греков
интересовал не столько результат – достижение Абсолютной истины, – сколько сам
процесс. Вообще духом спора и состязания, “агона” (т. е. релятивизма) была
проникнута вся духовная жизнь Древней Греции, и софистика была самым лишь ярким
выражением этого духа. Иными словами, плюралистическая духовная атмосфера эпохи
расцвета древнегреческой софистики во многом напоминала современную “ситуацию
постмодерна”. Слово “игра” служит в философии постмодерна едва ли не самым
ключевым словом.
Насколько интереснее и эффективнее проходят семинары по философии, если вместо
зазубривания материалов лекций по разным персоналиям философских светил разбить
студентов на команды по идейным направлениям и организовать игру как спор этих
команд по избранным философским вопросам. Но “высший пилотаж” – обучить
студентов вести диалог с самим собой: в стиле софистов равно убедительно
доказывать и опровергать одну и ту же точку зрения. Ведь только так можно
определить сильные и слабые стороны любой теоретической концепции. А для чего
еще преподают предмет философии, как не для обучения общей культуре мышления?
Вступительные лекции и семинары обычно посвящают философской пропедевтике, т. е.
пытаются пояснить студентам, на кой им, собственно, нужна “эта философия”. Не
лучше ли дать им самим прочитать (а лучше – разыграть) “Теэтет”, “Пир” или
“Протагора”?
В связи с этим показательна специальная глава “Игровые формы философии” в книге
Й. Хёйзинги “Homo ludens”. Она начинается словами “В самом центре круга, который
мы пытаемся очертить с помощью понятия игры, стоит фигура древнегреческого
софиста” [88, с. 167]. И как раз поздний Платон сделал здесь принципиальный шаг:
из любомудра превратился в идеолога. Это совсем не обязательно рассматривать как
прогресс: лучше быть “философом без системы”, чем первым теоретиком
тоталитарного общества.
В пожилом возрасте сам Платон изменил своему стилю в своих поздних произведениях
– диалогах “Тимей” и “Критий”, “Государстве” и особенно “Законах” и “Послезаконии”.
“Одно обстоятельство, с виду внешнее, глубочайшим образом рисует новую тенденцию
Платона в "Законах", – пишет А. Ф. Лосев. – Именно "Законы" – это единственное
произведение Платона, не содержащее в себе образа Сократа. Разговаривают здесь
какие-то афинянин, спартанец и критянин, а о Сократе нет даже упоминания. И
разговор-то происходит где-то на Крите, между тремя безвестными старцами во
время их прогулки от Кносса до святилища Идейского Зевса. Да и спор здесь совсем
не спор, а какое-то взаимное дряблое поддакивание собеседников друг другу. Но
самое главное – о чем они говорят. Все их утверждения прямо противоположны тому,
чему учил Сократ. Сократ вечно все подвергал критике и часто двумя-тремя
вопросами ниспровергал общепризнанные авторитеты, если они того заслуживали. В
"Законах" же всякая критика запрещена, выдвигается требование беспрекословного
подчинения законам и казни для всех неверующих. Если бы в таком государстве,
какое изображено в "Законах", появился вечно вопрошающий и критикующий Сократ,
то, несомненно, эти трое старцев присудили бы его не просто к цикуте, а к
какой-нибудь сверхужасной казни для устрашения всех потрясателей общественных
основ, представляющихся им идеальными” [85, с. 41–42]. Добавим, однако, что
“сверхужасная” казнь ждала бы Сократа в любом феодальном обществе, сколько их ни
было на свете.
Причем показательно, что феодальные черты проступают в самых разных сторонах
философии позднего Платона, в самой ее проблематике. “Чего стоит, например, его
новое учение в "Законах" о двух мировых душах, доброй и злой? (X 897 с). Ведь
Платон здесь ни больше ни меньше как отказывается от самой основы своего же
собственного учения, впадая в какой-то совершенно несвойственный ему (в его
более ранних диалогах – И. Р.) восточный дуализм. Кроме того, теперь, по
Платону, не только бог управляет миром: “Бог управляет всем, а вместе с тем
случайность и благовремение правят всеми человеческими делами. Впрочем, во
избежание резкости надо уступить и сказать, что за ними следует и нечто третье,
именно искусство” (IV 709 (1). Человек здесь стоит на последнем месте. Все это –
неизбежное следствие общей концепции "Законов": невозможно думать, что война
всех против всех, как ее понимает Платон, есть создание только одного бога.
Случайность, судьба, неразумие и полное безумие должны играть в этой концепции
не меньшую роль, чем-то, что Платон называет богом” [85, с. 40].
В другом месте А. Ф. Лосев пишет: «“Законы” производят впечатление глубочайшего
отчаяния философа осуществить свой объективный идеализм гуманными и достаточно
идеальными методами. Вместо этого Платон проповедует здесь в буквальном смысле
слова абсолютистско-полицейское, железно-тоталитарное государство с неимоверно
строгим законодательством, с запретом всяких свобод, с прославлением якобы
неподвижной в течение 10 тыс. лет египетской практики… Таким же ужасом веет и от
другой теоретической концепции Платона в “Законах”. Он требует, чтобы все жили
легко, весело и радостно. Больше того, все должны постоянно петь и танцевать от
радости… Мало и этого. Единственным содержанием песен и танцев должно быть
восхваление законодательства, исступленное славословие по адресу законов,
законодателей и ведущих политиков и стратегов» [107, с. 50, 52].
В оценке степени различия между творчеством раннего и позднего Платона
категоричен Карл Поппер: “Платон, самый одаренный из учеников Сократа, оказался
и самым неверным из них. Он предал Сократа... Я, конечно, знаю, что это суждение
покажется чересчур резким даже тем, кто критически относится к Платону. Однако
трудно вынести другой приговор, если посмотреть на "Апологию Сократа" и "Критона"
как на последнюю волю Сократа и если сравнить это завещание с завещанием Платона
– "Законами". Сократ был осужден, но его смерть не планировалась инициаторами
обвинения. Платоновские "Законы" восполняют это отсутствие преднамеренности.
Свободная мысль, критика политических институтов, обучение юношей новым идеям,
попытки ввести новый религиозный культ или даже только мнения – все это Платон
объявил серьезными преступлениями Сократа. В платоновском государстве Сократу
никогда не была бы предоставлена возможность защищать себя публично. Он просто
был бы доставлен в секретный Ночной Совет с целью "лечения" его больной души и в
конце концов сурового наказания” [6, с. 241].
Что ж, в этом Платон отнюдь не оригинален, такие случаи часто бывали и до него,
и, увы, после. Так, Иван Вишенский прославился при жизни и вошел в историю
украинской литературы своими блестящими памфлетами против церковной унии, а на
старости лет сам принял унию. Причем – что главное! – он в обоих своих ипостасях
был предельно искренен. А сколько бывших идейных коммунистов стали сегодня не
менее идейными демократами! С другой стороны, несколько поколений назад шел
обратный процесс... И дело совсем не обязательно в лицемерии: просто людям
свойственно следовать большинству, воспринимать господствующую в обществе
духовную атмосферу, мнения большинства как свои собственные...
Что особенно характерно, Поппер перечислил в числе “преступлений” Сократа
“свободную мысль, критику политических институтов, обучение юношей новым идеям”
– т. е. типологические черты софистики. Можно сказать, что большая и лучшая
часть наследия самого Платона “относится к платонизму как утверждение к
отрицанию”.
Как известно, Платон основал свою философскую школу – Академию,
просуществовавшую затем почти тысячу лет, до 529 г. н. э. (когда она была
закрыта императором Юстинианом). Прямой вопрос: а брал ли Платон и его
последователи плату со своих учеников, как софисты, или учили их бесплатно? А.
Ф. Лосев пишет: “Некоторые источники подчеркивают, что Платон был беден.
Вероятно, здесь мы сталкиваемся тоже с преувеличением и с трафаретом,
характерным и для других античных биографий знаменитых людей. Едва ли этот
аристократ был так уж беден. Правда, мы не думаем, что для своего первого
путешествия в Сицилию он добыл себе деньги путем ловкой перепродажи большой
партии масла в Египет, как на это указывают некоторые источники; тогдашние
аристократы считали для себя зазорным заниматься торговлей. (Это в Афинах-то,
тогдашней торговой столице мира?! – И. Р. – Думается, у А. Ф. Лосева несколько
одностороннее представление об афинских аристократах!). Но ни о каких богатствах
Платона, конечно, не может быть и речи. Для того, чтобы убедиться в этом,
достаточно прочитать сохраненное Диогеном Лаэртским завещание Платона, в котором
философ перечисляет свое имущество. Имущество это более чем скромное” [85, с.
26–27]. – Итак, Платон был небогат, и своих денег на открытие и содержание
Академии у Платона не было. – Значит?..
– Как ни старался автор выяснить, что думает мировая наука по поводу того, на
какие, собственно, средства содержалась платоновская Академия, сколько не
ворошил литературы, ему это так и не удалось. А. Ф. Лосев по-спартански
лаконичен: “Было бы очень интересно знать подробнее о порядках в Академии
Платона, о его учениках, о системе преподавания, о взаимоотношениях его
учеников. Все это, однако, остается для нас почти полностью скрытым” [85, с.
26]. И все. И деньгах – ни слова.
В. Виндельбанд тоже немногословен: “О подробном устройстве Академии, данном ей
Платоном, мы имеем поразительно мало сведений. Постройку гимназиума и
принадлежащего ему парка он, кажется, (здесь и далее выделено мной – И. Р.),
совершил на собственные средства, быть может при поддержке друзей. Участие в
кружке не было связано ни с какими внешними обязательствами; обучение было
бесплатно. Это не мешало, однако, отдельным лицам делать пожертвования в пользу
кружка и, таким образом, составился, вероятно, капитал, которым впоследствии
обладала Академия; этим же путем создались, надо полагать, библиотека и
различные коллекции, способствовавшие ученой деятельности школы уже при жизни
Платона и особенно впоследствии” [86, с. 33]. Итак, обучение в Академии было
бесплатным, но это не мешало ее ученикам делать пожертвования, на которые там
даже составился капитал. – У софистов ученики платили за обучение, а у Платона
делали пожертвования. Улавливаете глубочайшую разницу?
Впрочем, вот что пишет Диоген Лаэртский о Спевсиппе, племяннике и преемнике
Платона: “платоновых догм он придерживался твердо, но нрав у него был иной –
склонный к гневу и падкий на удовольствия... недаром Дионисий, издеваясь, писал
ему: ...Платон своих питомцев освобождал от платы, а ты их облагаешь так, что
берешь и с согласного, и с несогласного” (IV. 1. 2) [15, с. 167]. Так что уже
преемники Платона плату с учеников брали. Да и неизвестно, всех ли своих
питомцев освобождал от платы сам Платон.
Что же касается причин его щедрости, то, возможно, одну из таких причин (а также
специфических аспектов взаимоотношений Платона с сицилийским тираном Дионисием)
приоткрывает следующий отрывок из Диогена Лаэрция: “Диону в Сицилии он (Платон)
поручил купить у Филолая три пифагорейские книги за сто мин (т. е. 1 и 2/3
таланта; 1 аттический талант равен 26,2 кг серебра; это огромные деньги: 50
талантов составляли около 100 тыс. дореволюционных российских золотых рублей
[46, с. 251]. – И. Р.) (Так говорит Сатир и некоторые другие) – достатком для
этого он располагал, потому что от Дионисия он получил более 80 талантов (о чем
пишет и Онетор в книге под заглавием "Наживаться ли мудрецу?")” [15, с. 139].
Вернуться к оглавлению
Рассоха И.Н. Апология софистов. Релятивизм как онтологическая система.
Харьков. 2007.
Книга для публикации в ХРОНОСе предоставлена автором.
Здесь читайте:
Философы, любители мудрости
(биографический указатель).
Платон (ок.
427–347 до н.э.), греческий философ и педагог.
Русская
национальная философия в трудах ее создателей
(сборник произведений).
"Философская культура" №1.
"Философская культура" №2.
"Философская культура" №3.
|
