Леонид Сергеев. Заколдованная
       > НА ГЛАВНУЮ > БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА > КНИЖНЫЙ КАТАЛОГ С >

ссылка на XPOHOC

Леонид Сергеев. Заколдованная

-

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА


XPOHOC
ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ
СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА
ЭТНОНИМЫ
РЕЛИГИИ МИРА
СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ
МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ
КАРТА САЙТА
АВТОРЫ ХРОНОСА

ХРОНОС:
В Фейсбуке
ВКонтакте
В ЖЖ
Twitter
Форум
Личный блог

Родственные проекты:
РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ
ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА
ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ
ПРАВИТЕЛИ МИРА
ВОЙНА 1812 ГОДА
ПЕРВАЯ МИРОВАЯ
СЛАВЯНСТВО
ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ
АПСУАРА
РУССКОЕ ПОЛЕ
ХРОНОС. Всемирная история в интернете

Леонид Сергеев

Заколдованная

Рассказы

ДАЧНЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Тот летний дом-шалаш был основательно обжит мелкой живностью: в углах деловито сновали пауки-домовики, по стенам тянулись цепочки муравьев, по полу бегали многоножки, тараканы и мыши, по занавескам и стеклам ползали комары и мошкара, и непременные обитатели всех жилищ — мухи, среди которых виднелись и залетные — шпанские, большие, с металлическим блеском; а на чердаке обустроили гнезда осы и трясогузки. От времени дом-шалаш рассохся, осел и перекосился, и в его комнате, по наблюдению нового владельца художника Филатова, гуляли сквозняки северного и восточного направлений. Но даже самые мощные сквозняки не смогли выветрить запах самогона, который остался от прежних хозяев дачи. Впрочем, этот запах не смущал Филатова; как большинство художников, он и сам при случае выпивал, но только с интересными собеседниками.
Покупку дачи Филатов оформлял в райцентре; его судьбу, как владельца недвижимости, определяли члены исполкома и их председатель Корнаухов, который интересы дела ставил выше личных интересов и потому много лет занимал высокий пост, несмотря на частые смены остального руководства.
— На текущий момент, и вообще, художники нам желательны, — сказал Корнаухов Филатову. — Художники — народ от Бога. Надеюсь, в праздники ты напишешь на транспарантах... божественные слова, и изобразишь... (очевидно, он хотел сказать: “божественных людей” — вождей-полубогов, но подумал, что это будет чересчур возвышающе и закончил мысль несколько принижающе) изобразишь кое-что...
Первое время Филатов не мог нарадоваться на свое жилище, работал как одержимый, не выпивал, хотя все деревни вокруг дачного поселка по вечерам заполнялись пьющими компаниями, с дачниками почти не общался, за исключением непосредственного соседа — старика, по прозвищу “академик теоретик”, который всем давал советы “что плодотворней сажать, как делать продуктивные реформы”, но сам ничего не выращивал. И дачниц Филатов к себе не приглашал; на их неугасающее любопытство — “какие картины вы пишите?”, на призывы — “сходить на речку искупаться”, “устроить вечерние гуляния”, неизменно твердо отвечал:
— Пока работается, мой холостяцкий дом — моя крепость. Закончу работу, тогда, пожалуйста, что угодно. А пока никому не удастся вскружить мне голову, устроить красивое заблуждение.
Так и провел первую половину лета — как исполин творческого духа — за мольбертом и перекурами в палисаднике, среди высокой горячей травы; раз в неделю ходил за продуктами в сельмаг соседней деревни, да иногда по утрам окунался в реке, “чтобы стряхнуть сон и бодрячком наброситься на холсты”.
Вторую половину лета Филатов посвятил беспечному отдыху: перезнакомился со всеми посельчанами, с каждым дачником распил бутылку и поговорил по душам, каждой дачнице показал свои картины, с каждой искупался в реке и погулял — то есть, поучаствовал в небольших, но емких жизненных событиях. Затем Филатов стал осваивать близлежащие деревни “для сбора впечатлений”, а впечатлений там было предостаточно — в тех населенных пунктах кипели нешуточные страсти.
Как-то в жаркий полдень, когда солнце замедлило свой бег, Филатов сидел на окраине села и делал карандашный набросок местной церквушки. Та скромная церквушка давно приглянулась художнику — ее медный купол выглядел намного благороднее позолоченных, броских куполов, в нем читались и достоинство и сдержанность. Филатов сидел на раскаленных добела камнях и спокойно рисовал церквушку, как вдруг услышал жуткие вопли, и мимо него пронеслась растрепанная женщина, высокая и прямая, как сосна, и такая же золотистая от загара. За женщиной, пыхтя и отдуваясь, пробежал мужик с топором, на его разорванной рубахе виднелась кровь. За мужиком, поднимая пыль, протопала галдящая толпа — старики, старухи и дети — и ни одного парня или мужика. “Он ведь ее зарубит!” — мелькнуло в голове Филатова и, отбросив рисование, он припустился за мужиком. Догнал, и врезал ему ку-лаком в затылок.
Мужик свалился, отполз в тень под деревья и облегченно заулыбался — казалось, только и ждал этого момента. Подбежали старики, старухи, дети; отгоняя мух от потных лиц, стали объяснять художнику:
— ...Она ему разбила нос... Он уже лет пять за ней бегает... У него тридцать две болезни и на все есть справки....
Внезапно Филатов почувствовал страшный удар сбоку, удар пришелся в глаз и Филатов не сразу разглядел, кто его нанес, а когда разглядел, невероятно удивился — перед ним стояла растрепанная особа, которую он спас от смерти. Она была черная от гнева, словно сосна, опаленная молнией.
— Сволочь! — кричала она, размахивая кулаком перед носом Филатова. — Кто тебя просит лезть не в свои дела?! Ты что, с адом в душе?!
— ...Она баба горячая, — сказал один старик Филатову на обратном пути. — Может спрыгнуть с крыши дома, прокатиться на бешеной лошади... А на мужика своего набрасывается с кулаками... Ну он и прибегает к средствам самозащиты, припугивает ее топориком... Здесь намедни приезжало начальство из райцентра и ихний главный, ухватистый Корнаухов — все отпетые бездельники, только и умеют пущать и стращать. Взяли подписку с бабы, чтоб не била мужика, а с него — чтоб не брался за топорик... А вообще, он мужик тихий, не пьет, чтоб не беспокоить соседей... У него и предки все такие были. Так что и его корни трезвые...
В словах старика Филатову особенно понравилось пренебрежительное отношение к начальству. Позднее художник обнаружил, что для жителей тех мест вообще не существовало конкретного начальства; они всех считали начальниками, в том числе и самих себя. Филатову они напомнили древних греков, у которых, как известно, было целое министерство Богов: Бог солнца, войны, охоты; греки поклонялись не одному Богу, а понемногу всем сразу, при этом не забывали и о божественном начале в себе. В этом и греки, и сельские жители были сродни самому Филатову — он никогда не забывал, что “художники — народ от Бога”, как выразился Корнаухов. А вот сам председатель явно не имел “божьей искры”, иначе не называл бы лозунги и транспаранты “божественными словами”. Впрочем, возможно, он это говорил только на публике, чтобы не потерять высокий пост.
Через несколько дней Филатов, с еще заплывшим глазом, удил на реке рыбу. В разгар клева окуней, недалеко от художника расположились вдрызг пьяные жители деревни, две парочки средних лет. Гогоча, захлебываясь смехом, парочки зигзагами побежали к воде, на бегу раздеваясь и разбрасывая шмотки. В воде некоторое время обнимались, потом стали изображать что-то вроде заплывов. Филатов уже смотал удочку, как вдруг наступила тишина и одна из женщин заголосила:
— Утонул!
Бросив взгляд в сторону компании, Филатов насчитал на берегу трех пловцов; одного из мужиков явно не хватало, его пьяная и мокрая подружка стояла у кромки воды и вопила:
— Утонул! Надо ж, утонул!
Вторая парочка сидела на берегу, понуро опустив голову и раскачиваясь в такт тоскливым воплям. Никто из троицы даже не пытался искать утонувшего; вопящая женщина тупо смотрела на воду, видимо, ожидая, что ее друг всплывет сам, как золотая рыбка, а те двое, похоже, считали — раз Бог взял, значит так и надо.
Не раздумывая, Филатов бросился в воду и у самого берега наткнулся на утопленника, вытащил его за ноги, как бревно, принялся делать искусственное дыхание.
Вопящая женщина перестала вопить и только причитала:
— На кого оставил?! На кого?!
Парочка развалилась на песке и впала в забытье: женщина уткнулась лицом в скрещенные руки, вроде, уснула; мужчина запрокинул голову, закрыл глаза и равнодушно тянул:
— Налился! Безнадега! Бесполезняк!
Но утопленник очухался, засморкался, закашлял. И в этот момент его подружка влепила ему крепкую пощечину и снова завопила, но уже с сатанинской злостью:
— Гад! Хотел оставить! Обо мне подумал?! На кого хотел оставить, я тебя спрашиваю?! Чтоб тебе на башку свалился кирпич!..
Филатов подумал, что разгоряченная женщина, в пылу, может наброситься и на него — кто их разберет, этих сельских жителей! Может, и он что-то сделал не так, и, чего доброго, женщина подобьет ему второй глаз. От греха подальше, художник спешно направился к поселку.
В начале августа в той же деревне случился пожар. По одним слухам, хозяин, престарелый сторож свинофермы Иван Алексеевич собственноручно подпалил жилище, спокойно совершил преступное дело, поскольку изба была насквозь трухлявой и грозила завалиться — подпалил с надеждой, что райцентр выстроит новую.
По другим слухам, Иван Алексеевич и его жена давно дошли до ручки: обносились, разделись, разулись, и только и пьянствовали, и в тот злополучный день, налив глаза, растопили печь и уснули, и их спящими еле успели вытащить из горящей избы.
Так или иначе, но дом полностью сгорел — остались фундамент и печь, после чего Иван Алексеевич написал письмо лично председателю Корнаухову. Письмо начиналось словами: ...“Обращаюсь к Вам как водолей к водолею...” (что соответствовало истине и без промаха било прямо в сердце председателя). А заканчивалось послание еще более трогательными словами: ...“Жду вашей доброты по адресу...” (далее следовало название деревни, улицы и номер несуществующего дома).
Дело о пожаре разбирала комиссия обновленного исполкома и бессменного Корнаухова, который произнес возвышенную речь, после чего погорельцам выделили два грузовика стройматериалов. И здесь появился третий слух: будто бы хозяева сгоревшего дома в пепле нашли чудом уцелевшие деньги и кое-какое золотишко, будто бы Иван Алексеевич и его жена нарочно прибеднялись, а на самом деле богаче многих (между тем, все богатство стариков состояло из коровы по кличке Глашка).
Этот, сомнительный в высшей степени, слух художник Филатов отметал безоговорочно.
— Ну, зачем им богатство?! — возмущенно спрашивал он посельчан, рассуждая с чисто художнической точки зрения. — Детей у них нет, кому все оставлять?! А живем один раз!..
Посельчане соглашались с художником, но припоминали другие погрешности в поведении сторожа.
— Он всегда старался быть поближе к начальству, когда здесь киношники снимали фильм, так и лез в камеру и хочет попасть на радио...
Посельчане никак не могли смириться с подвалившими сторожу стройматериалами и его будущей новой избой. Они успокоились только когда внезапно умерла жена сторожа — она так рьяно взялась за строительство, что надорвалась и “приказала мужу и односельчанам долго жить”. Иван Алексеевич похоронил жену крайне скромно — в халате и тапочках (больше ничего не было), но после похорон увидел сон, в котором жена укоряла его: “Почему не купил платье и туфли?”.
Спустя две недели в деревне умерла старуха, и в ее гроб Иван Алексеевич положил новое платье и туфли, “чтоб передала жене на том свете”. Этот жест у некоторых (из числа молодежи) вызвал усмешки и шутки, которые как-то сразу охватили всех провожавших покойницу, и похороны на время превратились в забавный спектакль. “Ничего страшного, — решил про себя художник Филатов. — Это от перенапряжения, людям нужна сбивка. Кстати, стоило б и мне черкануть пару писем умершим родителям и положить к старушке”.
В конце лета в той же деревне Филатов покупал яблоки. Как-то в одном дворе увидел девчушку подростка, она грызла огромное ярко-красное яблоко и слизывала сок, стекавший по пальцам; рядом с девчушкой стояла корзина, полная не менее живописных яблок — они так и просились на холст… Девчушка доела яблоко, запустила сердцевину в траву и, согнув подсолнух, начала гадать: “Любит — не любит, любит не надолго, на одно лето”...
— Неужели у тебя уже есть жених? — поинтересовался Филатов, облокотившись на штакетник.
Девчушка смутилась, пробормотала: “Здрастье!” и побежала к старухе, которая что-то готовила под навесом. Неожиданно Филатов услышал, что девчушка назвала старуху “мамой”, а вышедшего на крыльцо деда — “папой”.
Филатов купил у стариков яблоки вместе с корзиной — для натюрморта, и позднее еще несколько раз наведывался — за яблоками и подсолнухами, одалживал кухонную утварь для большей красочности натюрмортов, и все удивлялся, как глубокие старики умудрились родить дочь? А потом узнал, что старики — приемные родители, что несколько лет назад в деревне произошла трагедия.
В то лето у стариков сняли комнату отдыхающие с Украины — молодая супружеская пара с ребенком. Женщина оказалась легкомысленной, завела с кем-то роман и с каждым днем все чаще куда-то исчезала, а однажды вообще не пришла ночевать. Муж этой особы целую неделю молча переносил измену, но после той ночи его рассудок помутнел: он купил в сельмаге хозяйственный нож и, как только блудница появилась во дворе, убил ее на глазах стариков и дочери.
Суд состоялся в райцентре. Многочисленные свидетели подтвердили непристойное поведение убитой (свидетельницы даже описывали ее порочный вид), долгое терпение мужа и его невменяемость в тот роковой день. На суд оказали немалое давление члены исполкома и “непотопляемый авианосец” Корнаухов (так чрезвычайно удачно его окрестил художник Филатов и был абсолютно прав). Суд приговорил обвиняемого к семи годам лишения свободы; осиротевшую девчушку оставили у себя старики. Отбыв заключение, отец приехал за дочерью, но она не захотела с ним уезжать, потому что “он убил маму”.
Как и все жители деревни, приемные родители девчушки (ее звали Зиной), несмотря на преклонный возраст, тоже выпивали, но только “лекарственные” домашние наливки собственного изготовления. Выпив, дед со старухой припоминали какие-то давнишние обиды и ссорились, и Зине приходилось их примирять. В праздники старики устраивали обильные выпивки, которые, со-ответственно, переходили в обильные ссоры, но вновь, благодаря девчушке, завершались мирно, даже с повышенным излиянием нежности (опять-таки соответственно накалу ссоры). Часто, после таких праздничных событий, старики, в знак семейного торжества, провозглашали “день раздачи вещей”, когда дарили односельчанам часть урожая, семена. Этим “днем” старики хотели показать, что главное в жизни — любовь к ближнему и доброта.
В конце концов Зина призналась Филатову, что жениха у нее нет, что она гадала подружке, но если жених и появится, она все равно больше будет любить “маму и папу”, и что еще она любит свою собаку Русю, у которой “басистый лай”, и мечтает съездить в город, “чтобы сходить в театр”. В ответ на эти откровения, Филатов написал портрет девчушки, изобразил ее неким романтическим корабликом в море пьяного буйства и неимоверных страстей.
Вполне естественно, что в нездоровой деревенской атмосфере (имеется ввиду не земная атмосфера вокруг деревень — эта как раз была здоровой, даже лечебной, имеется ввиду страстоносная атмосфера внутри деревень, дикие пристрастия жителей), так вот, в этой атмосфере Филатов не благодушествовал; он ходил по деревням, делал зарисовки, но постоянно был начеку, в ожидании чьей-либо выходки и последующего мордобоя. Нешуточные де-ревенские страсти растеребили художественную душу Филатова и в него вселились разного рода мученичества. Вначале это были мелкие безобидные страстишки: по вечерам он стал яростно сражаться в шашки с соседом “академиком теоретиком”, а после баталий, нервно курил и долго не мог заснуть. Потом страстишки усилились и превратились в безотчетные страсти. Ни с того ни с сего Филатов влюбился в одну из дачниц, глупую, но очень кра-сивую, которую сам же называл “не женщиной, а изображением”; влюбился, да так безудержно, что предложил дачнице расписаться, а когда получил отказ, решил немедленно уехать в город.
Его провожали Зина и ее собака Руся.
Спустя некоторое время, уже поздней осенью, Зина прислала Филатову письмо, в котором сообщала, что “мама с папой” купили ей новый портфель, а Руся “научилась считать до трех”; сообщала также, что сторожу Ивану Алексеевичу поставили новую избу и он устроил новоселье, но так много выпил, что его увезли в больницу и там он умер… А его корову Глашку отдали в районное стадо, но она каждый вечер подходила к своему дому, пыталась открыть рогами уже заколоченные ворота. А потом Глашка пропала. Целую неделю ее искали и обнаружили на кладбище… она паслась у могилы своих хозяев. В конце письма Зина передавала привет от “мамы с папой” и просила Филатова приехать зимой, потому что у них “зимой очень красиво”…

Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.


 

 

 

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ



ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС