|
|
 |
Николай Ильин |
- |
РУССКОЕ ПОЛЕ |
XPOHOCВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТФОРУМ ХРОНОСАНОВОСТИ ХРОНОСАБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСАРодственные проекты:ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКАИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯРУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙПРАВИТЕЛИ МИРАВОЙНА 1812 ГОДАПЕРВАЯ МИРОВАЯСЛАВЯНСТВОЭТНОЦИКЛОПЕДИЯАПСУАРАРУССКОЕ ПОЛЕ |
Николай ИльинПоследняя тайна природыО книге «Мир как целое» и ее авторе
Оглавление:I. «Мой всепонимающий философ». Введение в проблематику книги Страхова в связи с фактами его биографии. II. Самопознание и познание мира. Единство философской антропологии и философии науки в книге Страхова. III. Ключевая идея Страхова: самобытное развитие. Дух и «гены». IV. Антропный принцип в современной космологии и в книге Страхова. V. Книга Страхова как исследовательская программа русской философии. Метод Страхова. VI. Страхов против «неделимых». Актуальна ли его критика атомизма? VII. Заключение. Страхов, философия и каждый из нас.
V. Книга Страхова как исследовательская программа русской философии. Метод Страхова.Познакомившись с книгой «Мир как целое», читатель, конечно, заметит, что мысли автора вступительной статьи, изложенные в заключение темы «антропология Страхова и антропный принцип», у самого Страхова только намечены. Действительно, в данном случае я пытался (насколько удачно, другой вопрос) продолжить мысль Страхова. Но в том-то и состоит драгоценное свойство его философской мысли, что она и допускает, и требует продолжения. Причем не только в смысле более полного раскрытия высказанных им идей, но и в смысле выхода на новые рубежи познания. Таков творческий дух всех произведений Страхова, а книги «Мир как целое» – в особенности. Здесь мы находим не просто очередное философское учение, пусть даже глубоко оригинальное, новаторское и т.д., но и то, что можно назвать, без всякого преувеличения, философской программой, и даже точнее, исследовательской программой философии. Книги такого рода вообще уникальны в русской (да и не только русской) философии. И понять их настоящее значение особенно трудно тем, кто привык к роли учеников, последователей тех или иных «всеохватных» учений. Пусть «потеряет кредит» одно из таких учений – они быстро найдут другое и снова сделают его объектом интерпретаций, толкований и проч. Самым печальным образом это глубоко нетворческое отношение к философии повторяется и сегодня. Почему именно повторяется?
Карл Маркс забронзовевший. Когда-то, в самом начале XX века, некоторые поклонники Карла Маркса и его грандиозной философской конструкции превратились (почувствовав ее внутреннюю непрочность) в еще более горячих поклонников В.С Соловьева и его не менее размашистой «религиозной философии». Сегодня история повторяется (особенно в кругу «официальных» философов) до смешного «один к одному»: снова от Карла Маркса и снова к Владимиру Соловьеву. Однако Николай Страхов недаром предупреждал: «…повторение всего менее мы можем принять в явлениях ума, в духовной человеческой жизни»[123].
Владимир Соловьев в 80-е годы XIX века. Как бы в подтверждение этой мысли, даже самые влиятельные сегодня апологеты В.С. Соловьева и его «синтеза» вдруг отмечают, что «при первых же попытках последователей Соловьева строить на нем (то есть на соловьевском «синтезе» – Н.И.) здание новой философии обнаруживались трудности и противоречия, поэтому фундамент приходилось постоянно укреплять и перестраивать»[124].
Кстати, именно по поводу спиритизма и его так называемых «фактов» (вполне аналогичных сегодняшним «фактам» телекинеза, левитации, УФО-логии и проч.) Страхов писал: «…если мы не в состоянии различать, что вещественное и что духовное, что естественно и что чудо, что возможно, и что невозможно, – то тогда нечего рассуждать, нечего удивляться, нечего думать о науке, а остается только завести тетрадку с надписью: все возможно, и записывать в нее факт за фактом»[127]. В отличие от «синтеза» Соловьева (который ядовито называл философию своего оппонента «перегородочной»), тот фундамент, на котором построена философская программа Страхова, дает прочную основу для ее творческого развития. И Страхов сумел заложить такой фундамент именно потому, что ясно понимал: он только начинает дело, которое предстоит продолжать другим, дело русской национальной философии. В предисловии к первому изданию «Мира» Страхов отзывается о своей книге так: «Она не заключает в себе решения дела, но ее можно назвать – как называется одна из ее статей – точною постановкою вопроса»[128]. Читателю, думаю, уже ясно, что эти слова нельзя понимать упрощенно, буквально, словно его книга – один большой «вопросительный знак». На целый ряд принципиальных вопросов Страхов дает вполне определенные и глубоко содержательные ответы. Но их содержательность выражается и в том, что они заключают в себе новые вопросы, служат дальнейшему развитию мысли, а не ее остановке. В то же время это развитие, каждое звено которого имеет структуру «вопрос–ответ–новый вопрос», не ведет в дурную бесконечность, а приводит именно к той точной постановке вопроса о человеке, которой и должна завершаться философская антропология, понимающая свои задачи и свои границы. Опираясь на сказанное ранее, попытаемся кратко очертить ход мыслей Страхова именно с точки взгляда на его книгу как исследовательскую программу. + + + Страхов начинает с того, что вопрос о человеке – самый естественный для человека. Человек – та «загадка природы», которая нам всего ближе, «понятнее для ума»; вот почему «для человека исходною точкою всегда будет и должен быть сам человек»[129]. Но постепенно выясняется нечто не только важное, но и весьма неожиданное: человек, строго говоря, не «загадка природы», а «ключ к загадке», ее решение. Действительно, в человеке, как мы уже видели, находит объяснение единство природы, обретает смысл весь ход развития природы, развития, завершением которого является человек как самое совершенное существо природы. Но и это еще далеко не конец. Завершение развития природы в человеке не является завершением развития человека – вот второе принципиальное положение книги Страхова. С выходом за пределы природного, биофизического развития только и начинается вполне самобытное развитие человека, развитие собственно человеческого в человеке[130]. Вот это-то собственно человеческое и составляет самую глубокую загадку, загадку самого человека. Вопрос о человеке как «загадке природы» переходит в итоге в вопрос принципиально иного характера: что значит человек как таковой, может ли человек стать вполне человеком, существом, совершенным уже не в биологическом, а духовном смысле? Раскрыв «последнюю тайну природы», Страхов делает, как мы уже отмечали, определенные и важные шаги к ответу и на этот точно поставленный вопрос – точно поставленный потому, что в нем ясно очерчено «существенное отличие человека» от всех «вещей природы». Но все-таки только «шаги», не предлагая здесь какого-то окончательного ответа. Следует ли считать эту незавершенность определенным недостатком книги «Мир как целое»? Так думал В. В. Розанов, отмечавший, при всем восхищении этой книгой, «манеру» автора «не договаривать своих мыслей до конца», и видевший здесь «нежелание обнаружить самые заветные, быть может, из своих убеждений перед толпою»[131]. Розанов был одним из тех немногих, кто остро чувствовал «не обыкновенный», по его выражению, талант Страхова, переживал возвышающее других благородство личности Страхова («Замечательно, что беседа его всегда очищала и просветляла, как и всегда успокаивала»[132]). Но все-таки основную философскую работу Страхова он понял явно недостаточно, несмотря на ряд глубоко верных отдельных замечаний в статье «Идея рационального естествознания»[133]. Страхов остановился именно там, где и должен был остановиться – на границе философской антропологии, которая рассматривает человека именно в «контексте природы». Там же, где этот «контекст» перестает иметь принципиальное значение для познания человека, где это познание переходит на следующие ступени лестницы самопознания (философия культуры, философская психология и, наконец, метафизика человека), там и кончается философская антропология в строгом смысле слова. А для Страхова был исключительно важен строгий смысл слов, точность в постановке цели исследования и в использовании именно того метода, который к данной цели ведет. + + + В очередной раз мы имеем полное право сказать: Страхов был первым в русской философии, кто ясно осознал значение метода и, что еще важнее, разработал и плодотворно применил метод философского познания человека, подтвердив тем самым сказанное в начале книги: «Чем точнее и правильнее этот метод прилагается, тем несомненнее озаряется всякий предмет исследования»[134]. Другое дело, что метод Страхова непросто «отделить» от его конкретного применения. Но таков характер любого плодотворного, «не декларативного» метода. Мы уже отмечали, что Страхова принято причислять к «русским гегельянцам» на том основании, что он сам подчеркивал значение «диалектического метода» Гегеля. А то, что Страхов делал это с важными оговорками, обыкновенно игнорируется. И можно понять Линду Герстейн, с ее внимательным прочтением работ Страхова, когда она настаивает: Гегель являлся для Страхова не «учителем», а скорее «архетипом философа», ярчайшим выразителем дорогого Страхову духа философских исканий. Читая Страхова «в свете позднейших заявлений ряда исследователей о его гегельянстве, поразительно видеть, как мало у него технических элементов (technicalities) философии Гегеля; Страхову был более созвучен поиск (quest) Гегеля, чем его решения философских проблем»[135]. Соглашаясь с американской исследовательницей по сути, необходимо добавить, что Страхов сумел разработать метод выявления связи вещей через понимание существенных различий между ними; метод, в который он, несомненно, включил и определенные элементы диалектики Гегеля, но который был принципиально новым в его время (что касается метода Гегеля «в чистом виде», то его откровенно копировал В. С. Соловьев в своих бесконечных «синтезах). Заметим, что в выделенной сейчас основной черте метода Страхова имеет место исключительно важная адекватность метода предмету исследования. Страхов прекрасно выразил эту адекватность в словах: «Человек едва ли бы стал так ревностно доискиваться существенного различия между вещами, если бы его не интересовал вопрос – насколько он сам существенно отличается от вещей»[136]. Но отмеченною чертою метод Страхова не исчерпывается. Столь же важным (и столь же адекватным предмету) был для Страхова прием морфологического анализа, который мы уже пояснили на примере рассмотрения формы организмов во времени, а не только в пространстве. Впрочем, и пространственная форма никоим образом не упускалась Страховым из виду: в частности, восхождение природы ко все большему различию между внешним и внутренним, возникновение в природе «сосредоточенных форм»[137]. Восхождение к тому, что достигает высшего совершенства уже в человеческой жизни, с присущим ей «страшным светом сосредоточенного сознания», когда «человек точно узнаёт и себя с своими силами, и мир, его окружающий»[138]. Добавим, что в постоянном (как убедится читатель) акценте на морфологии Страхов, несомненно, значительно ближе к Гете, чем к Гегелю. А в современной перспективе – к тем идеям, которые высказаны в отмеченной ранее книге А. Портманна и в работах других авторов, считающих, что биология заходит в тупик по мере перехода на рельсы сугубо физико-химического анализа живых организмов. Можно отметить и еще ряд методологических приемов Страхова, причем в ряде случаев фактически им и открытых, и лишь намного позже освоенных наукой[139]. Но всего важнее то, что Страхов сумел органично сочетать разнообразные приемы в целостный рационально-интуитивный метод. Подобное определение метода Страхова может показаться «противоречием в терминах». На деле никакого противоречия здесь нет. В. В. Розанов определил идеал познания у Страхова как «совершенную понятность»[140]. Мне представляется несколько более точным говорить об обоснованном понимании. Впрочем, суть дела здесь общая. Язык народа совсем не случайно то и дело уточняет слова «понял», «понятно», превращая их в выражения «ясно понял», «совершенно понятно». С чем это связано? Послушаем Страхова. В главе «Понимание природы» он пишет: «Познание движется медленно и постепенно, тогда как понимание стремится прямо захватить глубину предмета и прозирать в его сущность, хотя бы неполным и не вполне ясным образом. Однако же одно другому не противоречит»[141]. Вдумаемся в эти слова. Постепенное познание складывается из логически связанных шагов, имеет существенно рациональный характер. В то же время «мгновенное» понимание (Erfassung, «схватывание», по терминологии современной гносеологии и психологии) имеет характер существенно интуитивный. Но на каком основании мы должны противопоставлять рациональное и интуитивное, считать, что одно противоречит другому? Потому, что так считал Гегель (отрицая интуицию) или Анри Бергсон (отрицая рациональность)? Лишь слегка перефразируя Страхова, скажем, что настоящее умозрение не боится ни рационального, ни интуитивного, но органично их сочетает. Страхов и осуществляет это сочетание, выступая за «философский метод ставить и развивать понятия»[142]. Первоначально «поставить» понятие можно только интуитивно; но понятие надо далее развивать, а это уже требует рационального мышления. В итоге же мы и достигает рационально обоснованной интуиции, обоснованного понимания сути вещей, и главное, становящейся сущности человека. Сочетание разнообразных приемов познания, и, прежде всего, сочетание
рационального и интуитивного (а если не бояться слов, рационализма и
интуитивизма) и обеспечило философской программе Страхова то качество,
которое в современной теории исследовательских программ называется
«демонстрацией эвристической силы»[143], а проще
говоря, способности совершать открытия (от др.-греч. И Страхов понимал эту принципиальную «открытость» намеченной им программы, открытость и для своего собственного творчества, которое отнюдь не завершилось книгой «Мир как целое», и для творчества других русских мыслителей. О первом говорят слова, написанные Страховым уже на исходе жизни: «Понимать то, чего прежде не понимал, и открывать то, чего прежде не знал, – такова моя судьба до конца»[144]. Но при всей значимости того, что совершил сам Страхов, еще важнее его твердое убеждение: намеченная им программа, по сути, принадлежит будущему. Вот почему последний абзац первой части, которая «излагает главный взгляд книги», звучит у Страхова так: «Из всего этого (то есть изложенного в первой части – Н. И.) видно, что науке предстоят долгие и весьма сложные труды, чтобы определить значение человека, и что, с какой бы стороны мы не взяли вопрос, тотчас перед нами открывается далекий горизонт изысканий»[145]. Иначе и не должна звучать концовка работы, которая определяет исследовательскую программу, намечает горизонт дальнейших исследований; иначе и не может обстоять дело с проблемой, которая действительно является тайной всех тайн. + + + Философская программа Страхова получила продолжение и плодотворное развитие в русской философии. В русле этой программы, не скованные каким-либо «культом» ее основателя, работали такие замечательные русские мыслители, как П.Е. Астафьев, П.А. Бакунин, Н.Г. Дебольский, А. А. Козлов, Л.М. Лопатин, В.И. Несмелов, В. А. Снегирев. В частности, достаточно прочитать первые страницы главного произведения Виктора Ивановича Несмелова (1867–1937), где он отмечает: «…пока не решена великая загадка о самом человеке, всякая наука и всякое знание могут служить только выражением ученого невежества». А чуть ниже выдающийся русский философ и православный богослов говорит о важнейшей задаче познания и развития «того, что свойственно человеку по его человечеству, а свойственно ему одно только истинное, доброе и прекрасное»[146]. Как полезно помнить об этих словах тем, кто и по сей день считает, что убеждение Н.Н. Страхова в величии и достоинстве человека якобы имеет «неправославный характер». Как полезно помнить об этом нам самим… Другое дело, что сегодня важнейшие результаты творчества названных выше мыслителей (а порою даже их имена) практически «выпали» из той историографии русской философии, которая на деле весьма далека от реальной истории, но, к сожалению, продолжает господствовать и поныне. Но это – тема уже другого разговора[147]. Теперь же, прежде чем подвести итог, нам осталось коснуться самого «болезненного» момента в книге Страхова – его радикальной критики атомизма. Примечания:[123] Мир как целое. С.276. [124] Гайденко П. П. Владимир Соловьев и философия серебряного века. М. Прогресс-Традиция. 2001. С. 12. Вызывает сожаление, что автор этой книги, проявив настоящий талант в работах по истории естествознания, написанных именно с позиции анализа и сопоставления различных научных программ, уже на протяжении ряда лет не видит в истории русской мысли никакой альтернативы «постройке» В. С. Соловьева и ее «перестройкам» в «религиозной философии» начала XX века. Эта «безальтернативность» во взглядах именно на историю русской мысли является, впрочем, наследственной чертою нашей номенклатурной философии. [125] В. В. Розанов. Литературные изгнанники. Лондон. 1992 (репринт русского издания 1913 г.). С. 223. [126] «Владимир Соловьев был страстно увлечен спиритическими приключениями (adventures). Именно на спиритическом сеансе в 1874 году он встретил своего философского ментора Памфила Даниловича Юркевича и оставался в «общении» с ним и после его смерти» (Л. Герстейн, цит. соч., с. 167). [127] О вечных истинах (мой спор о спиритизме). СПб. 1887. С. 21. [128] Мир как целое. С. XI. [129] Там же. С. XII. [130] Не забудем, что этот выход совершается на основе достигнутого человеком природного совершенства, которое, по словам Л. Герстейн, «составляет потенциал для трансцендирования (for transcending) природной среды». См. цит. соч. С. 26–27. Глубокая связь идей Страхова с ключевыми понятиями современной философской антропологии для американской исследовательницы очевидна. Как жаль, что того же нельзя сказать о большинстве отечественных исследователей… [131] Розанов В. В. Литературные изгнанники. Указ. изд. С.104. [132] Там же. С.482. [133] Эта статья вошла в книгу «Литературные изгнанники» вместе с письмами Страхова к Розанову; первоначально напечатана в журнале «Русский вестник» (1892 г., №8). [134] Мир как целое. С. XIX. [135] L. Gerstein.. Op. cit. P. 22–23. [136] Мир как целое. С. 329. [137] Там же. С.166. [138] Там же. С.180. [139] В первую очередь это относится к применению для доказательства оптимальности физического строения человека тех соображений, которые аналогичны «математической задаче о наибольших и наименьших». См. Мир как целое. С.163 (и комментарий к этому месту в «Примечаниях»). [140] Цит. соч. С.80. [141] Мир как целое. С.282. [142] Там же. С.XIX. [143] И. Лакатос. Методология исследовательских программ. М. Ермак. 2003. С. 111. [144] Философские очерки. Второе изд. Киев. 1906. С. 392. [145] Мир как целое. С. 338. [146] Несмелов В. И. Наука о человеке. Казань. Т.1. 1994. С.3–4. [147] Критический анализ этой историографии, а также общее введение в творчество мыслителей, которые видели основную проблему философии в проблеме человека, читатель может найти в моей книге: Трагедия русской философии. Ч. I. От личины к лицу. СПб. Первая линия. 2003 г. Далее читайте:Николай ИЛЬИН. Трагедия русской философии.
Страхов Николай Николаевич (1828-1896), российский философ, публицист. Ильин Н.П.: «Расцвет русской литературы неотделим от взлета национальной философии» (МОЛОКО - русский литературный журнал) Николай ИЛЬИН - Понять Россию. ("Русское самосознание") Николай ИЛЬИН - Найдет ли коса на камень? ("Русское самосознание") Николай ИЛЬИН - Власть тьмы и ее границы. ("Русское самосознание") Николай ИЛЬИН - Солженицын: ложь “под трели Соловьева”. ("Русское самосознание") Н. Мальчевский. Каждому - своё. О немецкой философии в период национал-социализма. ("Русское самосознание") Тесля А.А. Тесля Е.А. Несколько замечаний на статью Н.П. Ильина «Каждому – свое: о немецкой философии в период национал-социализма». Н. Мальчевский. От логомахии к пневматологии. (о творчестве Л.Клагеса в свете русской философии). Н. Мальчевский. “Раздавите гадину!” или Неизвестный Вольтер. ("Русское самосознание")
|
|
ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ |
|
ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,Редактор Вячеслав РумянцевПри цитировании давайте ссылку на ХРОНОС |
Поразительно, что сказано это как бы мимоходом, автор этих слов будто и
не замечает их «убийственного» для героя своей книги характера. Ведь
фундамент, который надо укреплять и тем более перестраивать, любой грамотный
строитель назовет негодным (или даже грубее, но вполне заслуженно –
халтурным)! А раз так, то весьма близким к истине является
утверждение 
).