|
ДРУГИЕ ПРОЕКТЫ:
|
Анатолий Ким. Арина
Арина
Роман-сказка для чтения вслух маленьким детям
Проснулась Арина, а мамы нет, где мама? Вместо мамы подходит какая-то
немного знакомая старуха. Большая такая, руки большие, и глаза, и рот
большой. Юбка — чёрная и длинная. Большой рукой своей старуха хотела
погладить Арину, но она не далась, голову отклонила, а сама на коленях к
стенке отодвинулась. Я тебя не боюсь, по тому что ты всё же немного
знакомая, но чтобы гладить меня по голове — не хочу, ты не мама. А где мама?
Чья кровать, на которой сижу? Комната незнакомая и некрасивая. В углу,
наверху, висит икона и смотрит внимательными глазами. Большая старуха
повернулась в сторону этого угла и сделала рукой так и эдак —
перекрестилась. Арина хотела немедленно заплакать, но ещё не получалось.
— Крепко спала? Небось, устала с дороги, — сказала старуха.
— Почему нет мамы? Куда подевалась эта несносная девчонка? — строгим голосом
спросила Арина.
— Ох, те-те... — покачала головой старуха. — Да разве можно так-то про
матерь свою говорить!
— Можно, — ответила Арина. — Я ей наподдам как следует. Сейчас буду плакать.
И Арина заплакала. Мама! Мама! Я боюсь. У этой большой старухи совсем
незнакомые глаза. Она смотрит, и я смотрю. Я хочу на маму смотреть, и мама
пусть смотрит на меня, а не эта чужая старуха.
— Не плачь, Аринушка, — сказала она. — Не бойся, я ведь твоя родная бабушка.
— Моя бабушка? А когда мы с тобой познакомились?
— Вчера вечером познакомились, когда тебя мамка привезла. Ты была сонная, ус
талая с дороги. Даже кушать не захотела. Мы тебя с мамкой раздели да в
постельку уложили. Вот ничего и не помнишь. Стало быть, ишшо вечор с тобой
познакомились.
— А где мама?
— Уехала мамка. Утрешним автобусом рано уехала.
— Куда уехала?
— Обратно домой. У неё, видишь ли, какие-то дела. Надо отправляться ей за
границу, в Венгрию, в Будапешт. А чего она оставила там, в Будапешти-то?
Сказала: Пускай Аринка у тебя поживёт. Мол, закончу дела и приеду за ней.
Ладно, пускай отправляется по делам. А мы с тобой, внучка, будем теперь
вместе жить. Ты только не плачь. Плакай не плакай, а горюшку этим не
поможешь.
Арина ещё немного поплакала, потом перестала. Умница, хорошая девочка, уже
не плачу. Больше плакать не буду. Ну, вот и молодчина. У старухи на голове
волосы под белый платок спрятаны. Глаза голубые, как то самое небо, на
которое Арина недавно смотрела вместе с мамой. Она говорила: «Смотри, дочуля,
как твои глаза. Голубые, аж синие». И Арина сказала:
— Бабушка, у тебя глаза голубые. А у меня аж синие. Почему?
— Потому что я твоя родная бабушка. Когда-то глаза мои тоже были синими.
Теперь от старости они поголубели. Давно на белом свете живу. Всё смотрю и
смотрю на него, вот они и выцвели.
— Ладно, будем теперь вместе жить, — согласилась Арина. — А мама пусть едет
в Будапешт. У неё глаза карие, она сама говорила. Почему?
— Потому, что у её отца, твоего дедушки, они тоже были карие.
— Мама потом вернётся и заберёт меня отсюда. А пока будем вместе с тобой
жить.
— Ну и славно. Договорились, — сказала бабушка.
И она улыбнулась. Глаза её вместе с лицом сразу стали знакомыми, как голубое
небо вверху, которое смотрело на Арину и её маму. Они тогда вместе шли домой
из детского сада, держась за руки. В этом небе лежали белые, как вата, тоже
давно знакомые облака. Они лежали животами вниз и сверху смотрели на Арину и
её маму.
— Теперь, Ариша, вставай и одевайся. Будем завтракать. Ты, небось, кушать
хочешь.
— Мама говорит: «Улыбочку! Быстренько поднимайся, дочуля». А «будем
завтракать» не говорит.
— Это почему же? — удивилась бабушка.
— Потому что завтракать надо в садике.
— А что там дают на завтрак?
— Манную кашу на тарелке. Масло сверху плавает.
— Ишь ты, вкусно, небось...
— Я кашу не очень люблю, а Ноздрин Алёшка любит. Я ему кашу и масло в его
тарелку ложкой передвигаю, чтобы нянечка не видела. А то заругает.
— Чего же кашу не любить? — удивилась бабушка.
— Потому что всё время манная каша да манная каша! Представляешь, какой
кошмар? Я её Алёшке Ноздрину откидываю. А потом над откинутой тарелкой руку
поднимаю, — рассказывала Арина.
— Руку-то зачем подымать? — снова удивилась бабушка.
— Тогда нянечка мою тарелку заберёт и принесёт мне самое первое какао.
— А какаву-то любишь?
— И кисель, и компот, и кофе с молоком.
— Ишшо чего любишь покушать?
— Ничего больше не люблю, бабушка. — И Арина вздохнула. — Только ещё борщ. И
котлетки. И сок апельсиновый. И пирожные. И мороженое! А больше
ничего-ничего не люблю.
— Ну и то слава Богу! — сказала бабушка и засмеялась.
И всё её лицо задвигалось. Лоб и брови бабушкины подпрыгнули вверх, щёки
поехали в разные стороны, стали мягкими и затряслись. Рот открылся, и стало
видно, что там розово и гладко, как у сливы, — совсем нет зубов. Но и такой
— сливовый-беззубовый — рот бабушкин был симпатичным. Наверное, с таким ртом
бабушка никогда не кусается. У Бабы-яги, видела Арина в книжке с картинками,
торчат во рту огромные зубы. Вот она-то кусается! Но я всегда сумею убежать
от этой Бабы-яги! Я быстро бегаю. Она никогда меня не поймает.
— Ну ладно, Аришечка. Быстренько поднимайся.
Бабушка погладила по голове большой рукой.
Арина на этот раз не стала уклоняться, потому что рука была тёплой и уже
знакомой — совсем бабушкиной. Она пахла чем-то вкусным.
— Если ты хочешь говорить, как моя мама, тогда говори так: «Улыбочку!
Быстренько поднимайся, дочуля!»
— Куды ж мне деваться. Стало быть, начну говорить, как мамка твоя говорила.
Быстренько подымайся, дочечка... Я слушаться тебя буду. А ты будешь
слушаться меня, ладно?
— Ладно, бабушка.
После того, как бандит Мишаня непонятно как умудрился сломать бабушке её
съёмные зубы, старушка обиделась, а обидевшись, _ отошла и купила в
ближайшем продовольственном ларьке маленькую бутылку водки, удалилась за
ларёк, села на траву, налила полстакана и выпила без закуски. И тут как
из-под земли выскочил и пристроился напротив старухи сам Тумбалеле. Старуха
без очков плохо разглядела его, заметила только, что он сильно космат и на
человека почти не похож — напоминает толстого козла, который расселся на
земле, вывалив большое брюхо на свои ляжки и протянув ноги вперёд.
Однако рожек никаких на его голове не было заметно, ничем плохим он не
вонял, а наоборот — от него пахло каким-то резким одеколоном. Старушка
подумала, что у бедолаги нет денег и он выпил вместо водки одеколону.
Некоторые мужики в деревнях раньше, когда водку запрещали продавать, так и
делали, их называли «одеколонщиками». Она пожалела этого городского
одеколонщика и хотела сказать ему: «Хочешь, налью? У меня есть!» — но тот
опередил её и молвил первым:
— Правильно. Я выпил «Тройной одеколон». А если водки нальёшь, отнюдь не
откажусь.
Старуха вытащила бутылочку из сумки и отлила в стакан ровно половину.
Незваный гость этот стакан ловко перехватил из её руки и мигом запрокинул в
свой широкий рот. Затем вернул посуду, и тогда старуха вылила туда остатки и
тоже выпила. Какой это был ужас, товарищи! Аринина бабушка, которая когда-то
в Деревне сама пахала свой огород, доила свою корову, жила своим домом во
глубине России, теперь сидела на газоне за ларьком, словно бездомная
бродяжка, и пила водку из одного стакана с самим Тумбалеле!
— Неважно тебе живётся, старушка? — бодрым голосом спрашивал он.
— Неважно, касатик, — согласилась она.
— Будет ещё хуже! — пообещал он.
— Куда же хуже? — подивилась она. — Вон, почти семьдесят лет прожила на
свете, а приехала в Город — и первый раз в жизни по зубам схлопотала.
— Это ещё что! Нищенкой станешь, побираться будешь.
— Меня к нищим и отправили. Но я не согласная! Мне цыганка нагадала, что
наоборот — я цельный мильён в лотерею выиграю! — смеясь беззубым ртом,
пошутила старуха.
— Лежать будешь на земле возле ржавой бочки. Никто воды тебе не подаст, — не
унимался и пугал её собутыльник.
— А ты кто такой будешь, коли всё знаешь наперёд?
— Ты что, не узнала меня? — был вопрос.
— Без очков плохо вижу, — был ответ. — Очки мои бандюган раздавил, когда
высыпал семечки на землю и стал топтать их ногами, словно бешеный бык. Ужас
один! Как мне теперь жить без очков-ти?
— Помирать тебе уж давно пора, — убедительным голосом увещевал её Тумбалеле.
— А ты об очках жалеешь!
— Ох, те-те! Рада была бы помереть! — искренне признавалась бабушка. — Да
вот, малую внуку жалко. На кого девочку оставлю? Родители её разбежались,
горшок об горшок — и кто дальше. Дитя своё на мой догляд бросили. Тяжело-то
как! А мне за ней, за внучкой-ти, всё равно доглядать охота. Уж очень
хорошая она, моя ласточка! Всех жалеет однажды даже яблоко красное пожалела.
Ты, говорит, бабушка, жить хочешь? И яблоко жить хочет. Не ешь его. Так и не
стала есть. Я потом из этого яблока потихоньку компот сварила.
— Вот-вот! Таких добрых я как раз очень люблю! Они вкусные! Давно
присматриваюсь к ней, когда она бродит одна по городу.
— Подавишься! Бог не выдаст, свинья не съест. Бог всегда помогает малым да
невинным.
— Ты что, не знаешь, старая дура? Что твой Бог именно таким и не помогает?
Добрым да невинным, как твоя внучка? Не знаешь, что ли? Ха-ха-ха! —
рассмеяльно отвалился назад и даже упал спиной на землю бабушкин ужасный
собутыльник.
— Врёшь, обманщик коварный! Хочешь сказать, что Господь не помогает детям
невинным, а бандюганам разным помогает? — рассердилась вдруг Аринина
бабушка, стукнула кулаком по земле и начала ругать ся. — Ах ты, брехло
несусветное! Думаешь, бабка деревенская, дура малограмотная — ничего не
соображает? А я всё понимаю, и если не понимаю, то знаю, как говорит моя
Аринушка. Знаю, что Господь таким, как я, даёт всё, что мы попросим. Только
я прожила свою жизнь — и ничего не просила у Бога. Я стеснялась просить.
Ведь другим-то, я видела, бывает ишшо хуже. Слышишь ты, обманщик коварный? Я
не просила. А то бы Он всё дал мне! Всё, чего ни попроси! Я это знаю. И не
бреши тут! Отойди от меня, сатана!
После такой отповеди Тумбалеле мгновенно пропал с глаз, словно провалился в
землю, откуда и выскакивал. Бабушка поднялась с травки и направилась к
станции метро. Она решила наконец прокатиться в этом самом метро, внутри
которого ещё ни разу не побывала. Почему бы ей не проехаться в вагоне до
самого конца, а потом не вернуться назад? Ведь поезда обязательно ходят туда
и обратно.
Её пропустили без всяких билетов через боковой вход, потому как она была
стара, а известно, что всех старых людей в метро катают бесплатно. Старуха
пошла вслед за другими, которые столпились в очередь перед эскалатором,
уткнулась носом в какую-то большую дядькину спину и вместе со всеми
тихонько, враскачку, как полный воз с сеном, двинулась вперёд.
Бедная бабушка! Ни разу не видевшая эскалатора, она упала на спину, как
только встала на самодвижущуюся лестницу-чудесницу! К ней бросились люди и
кое-как помогли подняться на ноги. Пока лестница не спустилась до самого
низа, несчастная бабушка от страха едва удерживалась на ногах и внизу,
подхваченная под руки какими-то дяденьками, еле живая сумела сойти с
эскалатора. Дяденьки подвели её к широкой скамейке, усадили на неё и ушли. И
наконец бабушка осталась сидеть одна, еле разбирая без очков мелькавших мимо
неё людей. Они все были как тени, тысячи теней!
Бабушка долго-долго сидела, не сходя с места. Она пожалела, что решилась
спуститься в метро. Ругала себя и плакала, вытирая глаза уголком платка.
Потом наплакалась и уснула, сидя на скамейке. Проснулась оттого, что кто-то
трогал её за плечо. Смутно различила, что перед нею женщина в красной
фуражке.
— Гражданка, вам куда ехать? — спросила женщина.
— Миленькая, а ты кто будешь? — в свою очередь спросила бабушка.
— Дежурная по станции, не видите, что ли?
— Не вижу дак. Очки разбились.
— А куда вам ехать?
— Сама не знаю, — растерянно отвечала бабушка. — Хотела проехать до самого
конца.
— До конца! Сейчас будет поезд до «Последней станции». Скорей садитесь на
него и поезжайте.
Так и получилось, что бабушка приехала за полночь на «Последнюю станцию».
Всю дорогу ехала она почти в пустом вагоне, и только два человека — молодой
бородатый парень да кудрявая тётенька в широком, как крылья у бабочки, сером
плаще — подсели, а потом вышли на остановках из вагона. Вскоре поезд
окончательно замер на месте и потушил все свои огни. Дежурный с машинистом
зашли в вагон и сказали старушке, что это был последний поезд, дальше не
пойдёт. Затем помогли ей выбраться из метро наверх, показали, где выход. И
вот бабушка выбралась на улицу, а там уже темным-темно, горят фонари, народу
не видать, потому что люди уже разошлись по домам.
Она отошла чуть в сторону от входа в метро и увидела невдалеке при свете
электрических фонарей какие-то тёмные кусты. Старушка прямо направилась к
этим кустам, которые показались ей знакомыми, села под ними на землю,
положила сумку на колени, на сумку сложила руки, на руки уронила голову — и
в таком виде замерла на долгие часы до самого утра.
Спала ли она ночь или не спала? Того я не могу сказать точно. Но мне
кажется, что если и спала, то сон у неё был некрепкий и беспокойный, как у
кролика, которого весь день гоняли какие-нибудь опасные звери, вроде серых
волков или голодных лис, и только к ночи бедному кролику удалось оторваться
от всех преследователей, желавших поймать И съесть его, и он нашёл укромное
местечко в лесу под кустом, замер на месте, сжавшись в маленький комочек, и,
тяжело вздыхая, подумал: «Страшно спать в незнакомом лесу ночью. Но надо
спать! А ведь проснусь завтра утром — будет ещё страшнее».
Когда после ночи пришло утро, бабушка открыла глаза и подняла голову, то
увидела, что перед нею стоит Полкан, смотрит на неё и тихохонько качает
хвостом.
— Как ты попал сюда? — спросила старуха. — Иди ко мне, Полкаша! — сказала
она и заплакала. — Ты мой золотой, добрая собачка... Узнал свою старую
хозяйку-ти?
Полкан ткнулся лбом в плечо старухи и стоял, не двигаясь. Он даже глаза
закрыл. А она гладила его рукой по голове, трогала то одно ухо, торчавшее у
него вверх, то другое, свисавшее на сторону.
Надолго замолкли они, обнявшись, и проходившие мимо люди, спозаранку
спешившие на работу, с удивлением смотрели на них. И кто-то из толпы
предположил в уме, что встретились и подружились два бездомных существа —
бродячая собака и старуха-бомжиха. Они каким-то образом взаимно помогают
жить и любят, наверное, друг друга. Но отчего же тогда старуха плачет, а
лохматый пёс стоит перед ней, опустив голову и закрыв глаза? Что-то,
граждане, не совсем понятно.
А чего тут непонятного? Да всё понятно, друзья мои! Много лет прожили эти
двое вместе, будто связанные одной цепью, и когда эта цепь порвалась, они
стали жить врозь и как будто забыли друг про друга. Полкан в стае бродячих
собак радовался новой жизни, где не было ошейника и верёвки, за которую его
дёргали. И вспоминая о том времени, когда он жил в собачьей будке — и у него
ни одного друга не имелось!— бедный Полкан вздыхал тяжело и обиженно скулил,
словно щенок.
Но вот сегодня ранним утром, трусцой пробегая в ватаге бездомников мимо
метро «Последняя станция», он словно был пронзён в самое сердце знакомым,
давно позабытым запахом! Пахло старой хозяйкой, рукавами её шерстяной кофты
и особенным, медвяным истечением от её седой головы, похожим на аромат
засохшего полевого цветка. И вдруг он увидел старуху под кустом, всего в
пяти шагах от себя. И что-то случилось с его пронзённым сердцем — оно
вначале остановилось на две-три секунды, Полкан тоже остановился. Затем
сердце словно прыгнуло вперёд с бешеной скоростью — и Полкан со щенячьим
визгом прыгнул вперёд и уткнулся головою в бабушкино плечо.
У неё в кармане кофты был маленький клубок бечёвки, которую она отмотала на
почте, где получала свою пенсию. Это была деревенская пенсия, которую
бабушке стали платить, когда она состарилась, и которая была столь мала, что
бабушка только смеялась и шутила: «За мой геройский труд мне назначили
мышкину пензию. Хватит только на крупу да на пшено — самый раз мышке
прокормить свою семейку». А бечёвка бабушке нужна была для очков — ты же
помнишь, наверное, что у её старых очков оторвалась правая дужка, так
бабушка вместо неё подвязывала верёвочку. Эта верёвочка часто слетала с
очков и терялась, и бабушка тогда придумала таскать с собой моток бечёвки,
чтобы отрывать от него кусок и заменять утерянное... Увы, теперь, когда очки
были раздавлены, бечёвка для этой цели была уже не нужна. Но понадобилась
для другого дела!
Старушка отмотала от клубка немного верёвки и обвязала вокруг шеи Полкана —
сделала ему ошейник. Полкан мирно дозволил это сделать. Затем бабушка
размотала весь клубок бечевы, конец намотала на руку и сказала своей верной
собаке:
— Идём, Полкашка. Веди меня домой, а я поплетусь как-нибудь за тобою следом.
А в энто метро ни за какие коврижки больше не полезу! Так что будем
пробираться к дому пешком. Ну, с Богом! Домой, Полкан!
Полкан грустно-грустно посмотрел на свою старую хозяйку. Она в Городе,
видимо, совсем перестала понимать звериный язык. Поэтому верный пёс не мог
объяснить ей, что домой пешком им никогда не добраться. Если речь идёт о
городском доме, то он был где-то на другом краю Города, и к нему Полкан
никогда бы не нашёл дороги — миллион незнакомых, самых жутких запахов
вставал на пути, мешая поиску. А если речь шла о деревенском доме, то он был
так далеко, что отсюда туда не доходила никакая, даже самая громогласная
собачья почта, и Полкан считал, что родину свою он потерял навсегда... Но
сказать всё это хозяйке было невозможно, она бы не поняла, и поэтому, лишь
вздохнув глубоко, Полкан молча зашагал вперёд.
Итак, бечёвку он рвать не стал, а бережно повёл свою старую хозяйку по
широкой улице к окраине Города. Да, мои друзья, на этом месте Город
кончался. Высокие дома-коробки — некоторые стояли на своих торцах, а другие
лежали на своих боках — здесь заканчивались перед зелёным тёмным лесом. За
этим лесом находилась громадная — не меньше, наверное, самого Города —
городская свалка, куда свозился весь собранный у людей мусор. Там, на этой
свалке, с левого края, возле лежавшей на боку помятой, ржавой железной бочки
с вырезанным с одной стороны круглым дном, располагался удобный и безопасный
лагерь бездомных собак, возглавляемых могучей тувинской лайкой по кличке
Чадан. И туда, к этому лагерю, Полкан и повёл свою хозяйку. Он решил: пусть
отныне старуха живёт в стае, коли тоже стала бездомницей. В лагере места
хватит и для неё.
Впервые за долгое последнее время он открыто и уверенно шёл по самой
середине тротуара, следуя вперёд на хозяйском поводке, а не крался вдоль
стен и не перебегал стремглав улицу, зорко просматривая её налево и направо
— не видно ли где машины с решёткой. Он теперь шёл под защитой хозяина, так
что никто не смел его тронуть, а он сам готов был защищать бабушку до
последнего зуба!
Остаётся ещё добавить, что родители Арины смогли не только обеспечить на
всю жизнь своих детей, но не забыли и про бабушку, и про Полкана, и про кота
Васю, и про мышку Катю. Последняя, правда, была полностью на попечении Арины
и, состарившись, в преклонном возрасте согласилась стать ручной мышью, стала
жить на подоконнике Арининой комнаты в серебряной клетке, в которой был
построен для неё небольшой, но очень уютный домик... А для бабушки были
подобраны новые очки взамен разбитых, также ей немедленно поставили новые
зубы — и не пластмассовые съёмные, а фарфоровые постоянные. И стала бабушка
жутко красиво улыбаться, как её любимая певица Бабкина. Также для старушки
был выстроен в Деревне, рядом с её дряхлой серой избушкой, настоящий царский
дворец из строганых светло-жёлтых брёвнышек, ровных и одинаковых, с
высокими, сногсшибательно красивыми теремами, крытыми красной черепицей!
Бабушка как увидела впервые этот дом со сказочным теремашником, так наотрез
отказалась даже входить в него. «Чего я буду делать там, в энтом белом
домети, какой показывали в телевизоре? Дак велик он для одной для меня! И
карабкаться надоть на второй этаж. Ишшо брякнусь на лестнице и вниз покатюсь!
Нет уж. Лучше открою свою старенькую избёнку и буду жить в ней». Еле удалось
уговорить бабушку поселиться в новом доме, и то лишь под честное слово, что
жить-поживать в нём и добра наживать будут все вместе, единой семьёй, а
детей в школу и родителей на работу станет отвозить в Город на длинной
серебристо-металлистой машине кругломордый кот оборотень Васька, не лишённый
лукавства, но всегда весёлый и слегка доброватый, — теперь Василий Иванович,
которого папа нанял шофёром.
Полкан оборачиваться человеком не захотел, хотя и мог бы, наверное, потому
что был очень умным. Его снова привезли назад в Деревню, на цепи больше
держать не стали, а построили во дворе, у резных ворот напротив большого
дома, маленький дворец, в точности такой же, как и большой новорусский, и в
этой новорусской конуре Полкан мог дрыхнуть сколько угодно, а если надоедало
дрыхание, мог протиснуться под воротами в специально прорезанную для него
дырку и уходить гулять по родной Деревне.
Когда бабушка устраивала новоселье, она сходила в Деревню и пригласила всех:
и счастливую Полю, и деда Андрей Иваныча, и Нюрку Жаднову, и ещё двух-трёх
оставшихся в живых старух, и даже ползающую старушку Марфу. За нею съездил
на серебристой американской машине Василий Иванович — привёз без лишних
слов, взял лёгонькую старушку на руки и внёс на широкую веранду белого
дерева, где был накрыт пиршественный стол. Были на этом пиру Арина и принц
Илия и личный гость Арины — друг её раннего детства Кирюша, ныне ученик
четвёртого класса, были Аринины родители. Ну, и я там был, мёд-пиво пил, как
говорится — по усам текло, да в рот ни капли не попало.
Ну вот и вся сказка про Арину. Далее будет длиться её не сказочная, но
тоже замечательная жизнь с её новыми красами-чудесами, такими, как венчание
Арины с принцем Догешти — когда они станут большими. Произойдёт это в белом
храме облачного города Пены, в присутствии миллиона сверкающих на солнце
жителей, которые уже давным-давно научились не болеть, не стареть и не
умирать в продолжение тысячи лет жизни — такой же яркой, сиятельной, лёгкой
и многоцветной, как Игра Солнца в Петров день, что была показана Арине её
бабушкой однажды на рассвете.
Здесь
читайте:
Ким
Анатолий Андреевич (р. 1939), прозаик.
|
