14
Когда в 1941 разразилась война, старший брат мой Яша отправился на фронт
уже 23 июня, вместе со своей батареей, вместе со всем выпуском своей Академии.*
Они только что закончили Академию, как раз к началу войны.
Он не сделал попытки использовать какую-нибудь, хоть самую малейшую
возможность избежать опасности -- хотя бы поехать не в самое пекло (в Белоруссию),
или, может быть, отправиться куда-нибудь в тыл, или остаться где-нибудь
при штабе.
Подобное поведение было исключено для него всем его характером, всем
укладом его честной, порядочной и строгой жизни. И, так как отец относился
к нему незаслуженно холодно, -- а это было всем известно, -- то никто из
высших военных чинов не стал оказывать ему протекцию, зная, что это встретило
бы только ярость отца.
Не знаю, почему Яша сделался профессиональным военным. Он был глубоко
мирный человек -- мягкий, немного медлительный, очень спокойный, но внутренне
твердый и убежденный. Он был похож на отца миндалевидным, кавказским разрезом
глаз, и больше ничем... Больше он походил на свою мать, Екатерину Сванидзе,
умершую, когда ему было два года. Это сходство бросается в глаза и на портретах.
Очевидно, и характер достался ему от нее -- он не был ни честолюбив, ни
властолюбив, ни резок, ни одержим. Не было в нем противоречивых качеств,
взаимоисключающих стремлений; не было в нем и каких-либо блестящих способностей;
он был скромен, прост, очень трудолюбив и трудоспособен, и очаровательно
спокоен.
Я видела лишь раз или два, что он может и взорваться -- внутренний жар
был в нем; это происходило всегда из-за Василия, из-за привычки последнего
сквернословить в моем присутствии и вообще при женщинах, и при ком угодно.
Яша этого не выдерживал, набрасывался на Василия как лев, и начиналась
рукопашная.
Яша жил в Тбилиси довольно долго. Его воспитывала тетка, сестра его
матери, Александра Семеновна. Потом юношей, по настоянию своего дяди Алеши
Сванидзе, он приехал в Москву, чтобы учиться. Отец встретил его неприветливо,
а мама старалась его опекать. Вообще говоря, жизнь в Кремле в одной квартире
с нами и учеба на русском языке, трудно дававшемся ему вначале, -- все
это было совсем не для него. Оставшись в Грузии, он, наверное, жил бы спокойнее
и лучше, как и его двоюродные братья.
Яша всегда чувствовал себя возле отца каким-то пасынком, -- но не возле
моей мамы, которую он очень любил. Первый брак принес ему трагедию. Отец
не желал слышать о браке, не хотел ему помогать, и вообще вел себя, как
самодур. Яша стрелялся у нас в кухне, рядом со своей маленькой комнаткой,
ночью. Пуля прошла навылет, но он долго болел. Отец стал относиться к нему
за это еще хуже -- я уже писала об этом. Мне позже об этом рассказывала
няня.
После этого Яша уехал в Ленинград и жил там в квартире у дедушки Сергея
Яковлевича Аллилуева. Родилась девочка, которую он очень любил, но она
вскоре умерла; этот первый брак его потом быстро распался. Яша работал
в Ленинграде на ТЭЦ, -- он был по специальности инженером-электриком. Ему
бы и работать в этой мирной профессии...
В 1935 Яша приехал в Москву и поступил в Военную Артиллерийскую Академию.
Примерно через год он женился на очень хорошенькой женщине, оставленной
ее мужем. Юля была еврейкой, и это опять вызвало недовольство отца. Правда,
в те годы он еще не выказывал свою ненависть к евреям так явно, -- это
началось у него позже, после войны, но в душе он никогда не питал к ним
симпатии.
Но Яша был тверд. Он сам знал все слабости Юли, но относился и ней как
истинный рыцарь, когда ее критиковали другие". Он любил ее, любил дочь
Галочку, родившуюся в 1938 году, был хорошим семьянином и не обращал внимания
на недовольство отца.
Он приходил иногда к нам на квартиру в Кремль, играл со мной, смотрел
как я делаю уроки и с напряжением ждал когда отец придет обедать. За столом
он сидел обычно молча. Яша уважал отца к его мнения, и по его желанию стал
военным. Но они были слишком разные люди, сойтись душевно им было невозможно.
("Отец всегда говорит тезисами", как-то раз мне сказал Яша). Яшино спокойствие
и мягкость раздражали отца, бывшего порывистым и быстрым даже в старости.
До войны Яша с семьей жил у нас в Зубалове каждое лето, а весной мы
с ним вместе занимались, готовясь каждый к своим экзаменам. У нас была
там баня, а на бане был обширный чердак, где висели сухие березовые банные
веники. Там было сухо и ароматно, мы притащили туда ковер, и занимались
там вместе.
Перед началом войны Яше было тридцать три года, а мне -- пятнадцать,
и мы только-только с ним подружились по-настоящему. Я любила его именно
за его ровность, мягкость и спокойствие. А он всегда меня любил, играл
со мной, а я теперь возилась с его дочкой...
Если бы не война, мы стали бы настоящими крепкими друзьями на всю жизнь.
Яша ушел на фронт на следующий же день после начала войны, и мы с ним
простились по телефону, -- уже невозможно было встретиться. Их часть отправляли
прямо туда, где царила тогда полнейшая неразбериха -- на запад Белоруссии,
под Барановичи. Вскоре перестали поступать какие бы то ни было известия.
Юля с Галочкой оставались у нас. Неведомо почему (в первые месяцы войны
никто не знал толком, что делать, даже отец), нас отослали всех в Сочи:
дедушку с бабушкой, Анну Сергеевну с двумя ее сыновьями. Юлю с Галочкой
и меня с няней. В конце августа я говорила из Сочи с отцом по телефону.
Юля стояла рядом, не сводя глаз с моего лица. Я спросила его, почему нет
известий от Яши, и он медленно и ясно произнес: "Яша попал в плен". И,
прежде чем я успела открыть рот, добавил: "Не говори ничего его жене пока
что..." Юля поняла по моему лицу, что что-то стряслось, и бросилась ко
мне с вопросами, как только я положила трубку, но я лишь твердила: "Он
ничего сам не знает"... Новость казалась мне столь страшной, что я была
бы не в силах сказать ее Юле -- пусть уж ей скажет кто-нибудь другой...
Но отцом руководили совсем не гуманные соображения по отношению к Юле:
у него зародилась мысль, что этот плен неспроста, что Яшу кто-то умышленно
"выдал" и "подвел", и не причастна ли к этому Юля... Когда мы вернулись
к сентябрю в Москву, он сказал мне: "Яшина дочка пусть останется пока у
тебя... А жена его, по-видимому, нечестный человек, надо будет в этом разобраться..."
И Юля была арестована в Москве; осенью 1941 года, и пробыла в тюрьме
до весны 1943 года, когда "выяснилось", что она не имела никакого отношения
к этому несчастью, и когда поведение самого Яши в плену, наконец-то, убедило
отца, что он тоже не собирался сам сдаваться в плен...
На Москву осенью 1941 года сбрасывали листовки с Яшиными фотографиями
-- в гимнастерке, без ремня, без петлиц, худой и черный... Василий принес
их домой, мы долго разглядывали, надеясь, что это фальшивка, -- но нет,
не узнать Яшу было невозможно...
Спустя много лет, возвращались домой люди, которые тоже побывали в плену,
а освободившись из плена, попадали к нам в лагеря, в тайгу, на север...
Многие слышали о том, что Яша был в плену, -- немцы использовали этот факт
в пропагандных целях. Но было известно, что он вел себя достойно, не поддаваясь
ни на какие провокации, и, соответственно испытывал жестокое обращение.
Зимою 1943-44 года, уже после Сталинграда, отец вдруг сказал мне в одну
из редких тогда наших встреч: "Немцы предлагали обменять Яшу на кого-нибудь
из своих... Стану я с ними торговаться! Нет, на войне -- как на войне".
Он волновался,-- это было видно по его раздраженному тону, -- и больше
не стал говорить об этом ни слова, а сунул мне какой-то текст на английском
языке, что-то из переписки с Рузвельтом, и сказал: "Ну-ка, переведи! Учила,
учила английский язык, а можешь ли перевести?" Я перевела, он был удивлен
и доволен, -- и аудиенция была закончена, так как ему было уже некогда.
Потом еще раз он сказал о Яше, летом 1945 года, после победы. Мы долго
не виделись до того. "Яшу расстреляли немцы. Я получил письмо от бельгийского
офицера, принца что ли, с соболезнованием, -- он был очевидцем... Их всех
освободили американцы..." Ему было тяжко, он не хотел долго задерживаться
на этой теме.
Валентина Васильевна Истомина (Валечка), бывшая в то время экономкой
у отца, рассказывала мне позже, что такое же известие о Яшиной гибели услышал
К. Е. Ворошилов на одном из фронтов в Германии, в самом конце войны. Он
не знал, как сказать об этом отцу, и страдал сам -- Яшу все знали и любили.
Так услышали об этом из двух источников.*
Может быть, слишком поздно, когда Яша уже погиб, отец почувствовал к
нему какое-то тепло и осознал несправедливость своего отношения к нему...
Яша перенес почти четыре года плена, который наверное был для него ужаснее,
чем для кого-либо другого... Он был тихим, молчаливым героем, чей подвиг
был так же незаметен, честен и бескорыстен, как и вся его жизнь.
Я видела недавно во французском журнале статью шотландского офицера,
якобы очевидца гибели Яши. К статьям подобного рода надо относиться осторожно
-- на Западе слишком много всяких фальшивок о "частной жизни" моего отца
и членов его семьи. Но в этой статье -- похожи на правду две вещи: фото
Яши, худого, изможденного, в солдатской шинели, безусловно, не подделка;
и тот, приведенный автором факт, что отец тогда ответил отрицательно, на
официальный вопрос корреспондентов о том, находится ли в плену его сын.
Это значит, что он сделал вид, что не знает этого, -- и тем самым, следовательно,
бросил Яшу на произвол судьбы... Это весьма похоже на отца -- отказываться
от своих, забывать их, как будто бы их не было... Впрочем, мы предали точно
также всех своих пленных...
Во всяком случае, жизнь Яши всегда была честной и порядочной. Он был
скромен, ему претило всякое упоминание о том, чей он сын... И он честно
и последовательно избегал любых привилегий для своей персоны, да у него
их никогда и не было.
Была сделана попытка увековечить его, как героя. Отец сам рассказывал
мне, что Михаил Чиаурели, собираясь ставить марионеточную "эпопею" -- "Падение
Берлина", советовался с отцом: у него был замысел дать там Яшу, как героя
войны. Великий спекулянт от искусства, Чиаурели почуял, какой мог бы выйти
"сюжет" из этой трагической судьбы... Но отец не согласился. Я думаю, он
был прав. Чиаурели сделал бы из Яши такую же фальшивую куклу, как из всех
остальных. Ему нужен был этот "сюжет" лишь для возвеличения отца, которым
он так упоенно занимался в своем "искусстве". Слава Богу, Яша не попал
на экран в таком виде...
Хотя отец вряд ли имел это в виду, отказывая М. Чиаурели, ему просто
не хотелось выпячивать своих родственников, которых он, всех без исключения,
считал не заслуживавшими памяти.
А благодарной памяти Яша заслуживал; разве быть честным, порядочным
человеком в наше время -- не подвиг?...
* Московская артиллерийская академия имени Фрунзе.
** Трудно считать их достоверными и, мне кажется, гибель
Яши все еще остается загадочной.