Бельские просторы
|
Ангел-хранитель Ксении Дугиной
Художница Ксения Дугина — мастер на все руки. Ей все легко удается — и
железный поднос цветами немыслимой красоты расписать, и из шелкового куска
ткани сотворить такую кофту, что все вокруг ахнут, и ковер из тряпочных
обрезков соткать, не ковер, а праздник для души. Но особенно хороши у Ксении
куклы, и не просто куклы, а фигурки ангелов. Коллекционеры и галерейщики за
ними охотятся, а детишкам из бедных семей художница дарит эти фигурки на
именины. Ксения, по мнению всех, кто ее знает, — светлый и легкий человек,
да и будь она иной, разве были бы такие необыкновенно милые лики у ее
творений.
Рассказ о творчестве, обернулся рассказом о судьбе, о любви, о
жизни...
 Я — коренная
москвичка. Бабушка моя по матери происходила из дворян. Замуж она вышла в 16
лет. В 1918 году ее семья решила покинуть страну. Они доехали до
Екатеринодара, дедушку сняли с поезда и расстреляли (он был полковник
царской армии), а бабушка осталась одна в чужом городе с тремя детьми,
ничего не умея и никого не зная. Мама моя была самой младшей, ей было тогда
семь лет.
Двоих старших детей бабушка в Екатеринодаре растеряла, потому что лежала в
тифе. Выздоровев, она осталась работать при лазарете. И сразу же начала
искать детей. Одного сына нашла живым в тифозном вагоне, что стоял на
запасных путях станции, а другого, совершенно случайно, в психушке: кто-то
из медработников лазарета сказал, что там лежит мальчик, который ругается
по-французски. Потом бабушка с божьей помощью сумела вернуться в Москву и
поселилась в своем собственном двухэтажном доме на Таганке, правда, в бывшей
комнате привратника, потому что к тому времени ее дом был уже
национализирован. Она устроилась медсестрой в одну из больниц, и на ее
скудное жалование семья жила, случалось, голодали, но выжили. Когда в 60-м
году бабушка умерла, мы положили ее в гроб так, как она просила: в белой
сестринской косынке с красным крестом надо лбом. В гробу она была красивой.
Мама моя окончила музыкальное училище имени Ипполитова-Иванова и пела на
эстраде. А папа приехал в Москву из Сибири. С мамой он познакомился, будучи
студентом, когда снимал угол у бабушки. Впоследствии папа стал профессором,
известным специалистом в области турбин. Заведовал кафедрой в Московском
энергетическом институте. Жили мы на Чистых прудах. Атмосфера в доме была
замечательная. По вечерам за столом у нас всегда были люди — друзья
родителей. Пели, играли на гитаре, фортепиано, вели интересные разговоры. До
пяти лет я жила у своей няни, выпускницы Смольного института, очаровательной
женщины Анны Ивановны, обучавшей меня рукоделию, французскому языку и
манерам. Домой меня брали только на воскресенья. Надо сказать, что
рукотворчеством я занималась с тех самых пор, как себя помню, всегда что-то
лепила, вырезала, раскрашивала, шила. Девочка я была тихая и молчаливая.
Родители со мной и сестрой общались мало. Для них было достаточно, что мы
есть. Я в том смысле, что им так было интересно друг с другом, что на нас
просто времени не хватало.
После школы я хотела сразу же пойти в институт имени Сурикова на факультет
прикладного искусства, но родители настояли, чтобы я поступила в архивный,
тогда это было весьма престижное учебное заведение. Я поступила, во многом
благодаря моему свекру (к тому времени я уже успела выскочить замуж), весьма
высокопоставленному чиновнику из издательской сферы. С первым своим мужем я
познакомилась в библиотеке иностранной литературы, куда пошла работать сразу
после школы. Это был очень красивый молодой человек, правда, как выяснилось
вскоре, весьма испорченный богемным образом жизни. Он водил компанию с
детьми партийных и государственных чиновников, короче говоря, был типичным
представителем «золотой молодежи» того времени. Прожив с мужем где-то около
года, я объявила, что подаю на развод. Саша к тому времени уже учился в
МГИМО, изучал скандинавские языки. А в этом, самом престижном вузе страны,
который готовил будущих дипломатов, разведчиков и всякий прочий
истэблишмент, очень следили за тем, чтобы все было чинно-благородно и
морально устойчиво. И разводы в эту схему как-то не вписывались. В общем,
получился жуткий скандал. На меня ополчились все — его родители, мои
родители, моя сестра, друзья. Кончилось тем, что поломала я все вдребезги: с
мужем развелась, с родителями разругалась, из осточертевшего мне института
ушла. Поступила в вечерний класс художественной школы при Суриковском
институте, а потом, наконец, и в сам институт. Когда я училась в
художественной школе, стал ухаживать за мной один молодой человек по имени
Борис. Ухаживал красиво. И все приносил с собой на занятия какую-то еду,
потому что я в то время очень нервничала, плохо ела и была страшно худая.
Но, как личность, этот парень меня не интересовал. Но как-то мы с ним
сошлись. Думаю, потому что я тогда была в разладе сама с собой, в ссоре с
родителями, и мне попросту хотелось какого-то человеческого участия. И когда
я подумала: “Господи, Боже мой, чего же это он за мной ходит?”, он уже к нам
на квартиру (я тогда жила с родителями) свои вещички перенес. А тут
выяснилось, что я беременна. О том, чтобы сделать аборт, у меня и мыслей не
было. Ну, мама и сестра пошли в атаку — как это рожать без мужа? Я и
расписалась. Потом взяла «академку», полгода лежала на сохранении и родила
Никиточку, любимого сына.
После рождения сына я восстановилась в институте, но мне было очень трудно
продолжать учение. Дело в том, что к тому времени у папы появились интересы
на стороне, а мама, чтобы не впасть в депрессию, устроилась
секретарем-референтом в один из известных московских вузов и даже слышать не
хотела о том, чтобы бросить работу и посидеть с внуком. Кроме того, так
получилось, что Борис не спешил устроиться на работу и предпочитал
оставаться свободным художником, поэтому семью приходилось кормить мне. В
конце концов институт я бросила. Отдала Никиту в ясли, а сама подрядилась
оформлять парикмахерские, потом мне предложили работу на заводе
художественной гравюры, что на Масловке. Работа была сдельная, и в первый
месяц я заработала аж 206 рублей, по тем временам это были очень приличные
деньги. Но чтобы их получить, приходилось работать и денно и нощно. (С тех
самых пор я букеты ненавижу и лелей, и русские пляски на фоне березок,
потому что за годы своей работы на этом заводе нарисовала их незнамо
сколько). Зарабатывала я хорошо, и все вроде бы шло нормально: Никита в
детском саду, муж дома сидит (надо сказать, что у нас к тому времени была
уже трехкомнатная квартира, купленная на деньги моего отца), продумывает
сюжеты своих будущих картин, а я работаю. Но прошло время, и у меня началась
жуткая аллергия на масло, скипидар и лак. Что делать? Другой-то профессии у
меня нет. Потом, я не член Союза художников. Решила, ладно, пойду снова
парикмахерские оформлять. Но тут судьба надо мной смилостивилась:
генеральный директор нашего завода предложил мне стать мастером на одном из
филиалов. И вот прихожу я на этот филиал и, боже ты мой, не производство, а
помойка помойкой. На втором этаже халупка, кабинет мастера. Захожу, сажусь
за стол, грустно мне. Но тут солнышко проглянуло, все сразу изменилась,
похорошело и как-то так на душе полегчало. “А ведь хорошо мне здесь”, —
думаю. Так я начала работать в новой должности. И как-то справлялась. В
подчинении у меня были маляры, штамповщики, художники, лакировщики,
грузчики. Кроме художников, пили все. И было у меня два кошмара: первый —
это следить, чтобы наше производственное помещение, начиненное лаками и
красками, не сгорело по вине какого-нибудь пьяного грузчика, а второй —
ежемесячный отчет — во-о-т такая огромная простыня, которую прежде чем
заполнишь, поседеешь. И как раз, когда я мучилась над очередным отчетом, к
нам на филиал прислали нового начальника, Александра Ивановича Дугина, и с
этого времени началась главная страница моей жизни. Да, почему страница? С
этого времени, по сути, и началась моя жизнь.
Честно сказать, я на него сначала внимания не обратила. Не до того было. У
меня голова кругом шла от своих проблем — горит план, из-за чего могут снять
прогрессивку, сын в двойках погряз, дерзит, муж ноет, что в нем погиб
великий художник, и ругается, что поздно домой прихожу, отчет опять-таки не
сдан, в общем, сплошные неприятности...
И вот зовут нас на пятиминутку, и директор представляет нового начальника
филиала — невысокого усатого мужичка. Обыкновенного такого. Начал он
выступать, я сижу, о своем думаю, а он поднимает глаза — веки у него такие
тяжелые — смотрит на меня, замолкает и вдруг краснеет.
“Ага!”, — отмечаю, а самой приятно, ведь женщина есть женщина...
...Я не готова была к любви. Я даже не верила, что так бывает... Я уже
смирилась со своей жизнью, привыкла к своему всегда ноющему мужу, хотя порой
приходила домой, запиралась в ванной и ревела. А тут такая напасть...
Главное, что меня удивило в Сане, это то, что он не расфуфыривался передо
мной, как все мужики, не распускал перьев. Он был такой, какой он есть,
абсолютно естественный и, как я поняла впоследствии, надежный, как каменная
стена. Это был самый натуральный производственный роман длиной в целых пять
лет. Мы встречались на работе и говорили о работе. Свиданий у нас с ним не
было, единственное, что мы себе позволяли — он провожал меня на трамвайную
остановку у Останкинского пруда. Однажды, указав на Шереметьевский дворец,
Саня сказал: “Если у нас с тобой в жизни не получится быть вместе, то когда
умрем, знай, что встречаться мы с тобой будем по ночам в его залах”. Мы и
сейчас, когда проезжаем мимо, останавливаемся на этом месте, там деревья
такие красивые...
А выхода-то у нас не было, так мне казалось. У него жена, очень хороший
человек, врач-терапевт, мать, двое дочерей, выстраданная квартира. У меня —
мама, сестра, которые меня не поймут (они всегда считали нас с Борисом очень
красивой парой), сын Никита, и, наконец, муж, хоть и бездельник, но муж, не
чужой же человек... У каждого из нас есть обязательства перед близкими
людьми, перед детьми. Нельзя же свое счастье строить на трупах? Так я думала
тогда, и когда почувствовала, что схожу с ума от всех своих мыслей, решила
все резко отрубить и уйти с работы, чтобы больше не видеть Александра
Ивановича, как говорится — с глаз долой, из сердца вон. Сказала ему о своем
решении, когда он меня в очередной раз провожал домой. Саня ничего не
ответил, только смотрю, у него по щекам слезы текут. И тут, меня как
ударило: “Господи, что ж я делаю! Ведь это моя единственная жизнь, и почему
я должна ее губить? Ведь никто никогда мне не скажет “спасибо” за то, что я
отказалась от любимого человека. Разве я не имею права быть счастливой!? ”.
Спустя несколько дней Саня пригласил меня с Никитой в ресторан, сыну тогда
было лет 15, самый противный возраст. Надела я на парня костюм, поехали мы.
Саня нас ждет, столик заказал. Познакомила я их. Саня налил Никите чуть-чуть
коньячку и говорит: “Никита, я пригласил тебя сюда, чтобы попросить руки
твоей мамы”. Никите, по-моему, очень польстило, что у него, как у взрослого,
согласия спрашивают, и он так серьезно сказал, что он лично не против, а
потом совсем по-детски спросил: “А как же папа?” И Саня ему ответил, что это
проблему он берет на себя. Нужно сказать, что Никита у меня ребенок был
трудный. После восьмого класса его попросили из школы, так как он сильно
учителям нервы портил, и я, можно сказать, с большими трудностями “по
бартеру”, устроила его в художественный колледж учиться на гравера, в обмен
на то, что согласилась в этом колледже вести роспись по металлу. Во многом я
была сама виновата: как раз в те годы, когда должна была быть рядом с ним, у
меня на него не хватало ни сил, ни времени, потому что мне приходилось
содержать семью, и я вертелась как могла — делала по заказам кукол, писала
иконы (по благословению священника нашего прихода), преподавала. Борис,
углубленный в себя, в свои творческие проблемы, как мне кажется, сына
попросту не замечал. Ну а сын, вольный казак, связался с плохой компанией, и
дело чуть не дошло до наркотиков. Так что приход Сани в наш дом оказался для
моего Никиты очень даже своевременным. Что меня удивляло, так это то, что
мой сын как-то сразу Саню зауважал, и я думаю потому, что он никогда не
повышал на него голоса и всегда внимательно выслушивал. Он говорил с ним как
со взрослым человеком, и Никите это очень нравилось. И Сане удалось то, что
не удалось родному отцу, — Никита допустил его до себя, до своих проблем
С Саниным появлением в моей жизни все стало на свои места. Впервые рядом был
человек, который все решал сам и за все, что есть в нашей жизни, нес
ответственность. Хотя ситуация была очень сложная. Саня свою квартиру и дачу
оставил жене и девочкам, а мою кооперативную на Алтуфьевском шоссе мы никак
не могли разменять, поэтому все жили под одной крышей — мы с Саней, Никита и
Борис, такая вот получилась коммуналка. Подобное житье, конечно, трудно
назвать гармоничным, но мы с Саней как-то справлялись, наверное, благодаря
чувству юмора. Так мы прожили несколько лет, и только когда умерла моя мама,
а у Никиты уже родился сын, мы отдали ему ее однокомнатную квартиру.
Саня для меня стал самым настоящим ангелом-хранителем. Лишь благодаря ему, я
сумела пережить испытание, которое выпало мне.
А история была такая. Еще до знакомства с Саней, мы с подругой, не оставляя
основной работы, решили открыть кооператив по производству “рашн-деревяшн”,
тогда как раз перестройка начиналась, и иностранцы в больших количествах
покупали всякие русские сувениры. Организовали дело хорошо. Стали появляться
деньги, а тут еще случилось, что мои давние знакомые поехали по турпутевке в
Америку, да там и остались, бросив в Москве квартиру и дачу (кстати, и то и
другое Саня, по их просьбе, впоследствии приватизировал на их имя). Так вот
они предложили брать продукцию нашего кооператива на консигнацию. Нам это
показалось выгодным, и мы согласились. Отправила я им большую партию товара
и сама три месяца проработала у них под Бостоном, делая кукол по заказу
(фарфоровых кукол, кстати сказать, я делала уже много лет, их хорошо
покупали). Так вот, мне уже уезжать, я нервничаю: у меня невестка на сносях,
а мои друзья мне за проданный товар денег не отдают, говорят, что, мол,
сейчас не могут, только через месяц. Ну что делать, люди-то, чай, не чужие.
Поехала я в Москву, где меня голодные художники с семьями ждут, поехала не с
деньгами, а с долговым обязательством. Надо сказать, что у нас в кооперативе
все было на доверии построено. Люди знали, что я неприменно им за работу
заплачу, и никаких расписок с меня не брали. Что делать? Саша говорит:
“Людей обманывать нельзя”. Ну и стали мы потихонечку распродавать вещички,
чтобы заплатить самым голодным. А денег из Америки все нет и нет. Хоть и
дорого, но, временами, звоню, а мои друзья мне каждый раз в ответ — скоро
вышлем, потерпи.
Прошло полгода, наступила зима, опять звоню, а они меня огорошивают тем,
что, оказывается, вообще не собираются отдавать нам долг. Тут Саня берет
трубку и вступает в разговор. “Решайте, — говорит, — что вы хотите, чтобы я
продал: вашу квартиру или дачу. Я вычту сумму долга, а остальные деньги
положу на ваш счет”. Они трубку бросили, а через три дня утром ворвались ко
мне в квартиру бандюки и требуют, чтобы я отдала все документы на эту
квартиру и дачу. И для пущей убедительности набирают Никитин номер телефона,
дают мне трубку, и слышу я, как моя невестка рыдает: «Мама, — говорит, —
отдайте им, пожалуйста, все, что они просят. Они Витеньку из кроватки вынули
и голеньким над перилами балкона держат». Конечно, все документы я им тут же
отдала. После этого случился у меня нервный срыв. Я два месяца пролежала на
кровати лицом к стенке. Выходил меня Саша. После всей этой истории решили мы
с ним, что никаким бизнесом я больше заниматься не буду, потому что главное
в жизни — это спокойствие, и копить надо не деньги и тряпки, а хорошие
воспоминания, ведь к гробу багажника не привяжешь...
С художниками со всеми я расплатилась, распродали мы все, что у нас было, но
никто на меня в обиде не остался. В том же году я начала делать ангелов...
Первого сделала для своего внука, чтобы как-то его защитить... Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
