Автор

Маргарита Сосницкая

ДИССИДЕНТСКАЯ ГРАФИНЯ

XPOHOС

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

Наследие Марии Олсуфьевой

Мария Васильевна Олсуфьева и Марко Микаэллес с тремя сыновьями: (слева направо) Микеле, 1936 г. р., Никколо, 1930 г. р., Франческо, 1933 г. р. Флоренция, конец 1930-х годов

Кто ее помнит, говорит, что она была морем очарования*. Она могла быть идеальной исполнительницей Джульетты в балете Прокофьева и затмить Уланову. Очарование, доставшееся ей от матери, княгини Ольги Павловны Шуваловой, похожей на персиянскую княжну, не покидало ее всю жизнь, и можно только диву даваться, откуда в этой хрупкой, изящной, эльфоподобной женщине, чей образ легко воссоздается по фотографиям, письмам и по воспоминаниям о ней, взялась эта исполинская энергия, воля и работоспособность, которой восхищались друзья, враги и издатели.

Не зря деятельность Олсуфьевой в чем-то параллельна прометеевской. С той разницей, что Прометею все-таки удалось донести людям божественный огонь, а вот попытка Олсуфьевой донести на свою параллельную родину огонь русской духовности удалась только отчасти и со значительными искажениями. Сделать это раз и навсегда невозможно, иначе бы сегодня, спустя пятнадцать лет после ее кончины, русоведы с новой прытью не ухватились бы за давно набившие оскомину слова «умом Россию не понять» (чьим? каким?) и не ссылались бы на них при каждом удобном и неудобном случае, дабы оправдать свое недомыслие, потому что понять дано только умом, не локтем же или коленом. Но Тютчев — иностранец по крови, к тому же, большой кусок жизни проживший в Турине... А вот поручику Алексею Едрихину, он же Вандам, автору труда «Величайшее из искусств», было все понятно уже в 1910-е годы (переиздано «Кучковым полем», 2002, Москва. — М.С.).

Олсуфьевой удалось донести огонь русской духовности в той степени, в какой она сподвигла и сподвигает молодых людей становиться на путь славистики. Зачем нужны слависты, русоведы, в чем одно из основных их назначений? В том, чтобы поддерживать этот огонь русской духовности на чужой территории. Подбрасывать в него дров, подливать масла. Мария Васильевна, конечно, не была одинокой первооткрывательницей священного огня, но она достойно приняла факел на этой олимпийской эстафете и выполнила все, что ей полагалось, чтобы он грел и светил новым поколениям.

Сегодня 99 процентов населения Италии, по утверждению Мережковского, четвертая, средиземноморская раса, так же далеко от понимания русского сознания, как это было во времена взятия Трои. Да и зачем его понимать, если русский человек барахтается в вечной нужде? Пусть он понимает Италию и учится жить комфортно.

М.В. начинает заниматься переводами в возрасте пятидесяти лет, когда семейные обязанности исполнены, и богатые англичанки обыкновенно предаются путешествиям, что и породило туризм в том виде развлечения и бизнеса, в какой он вылился сегодня. Но туризм — это открытия для себя, а переводческая деятельность — это открытие, которое делается для других. Мария Васильевна делилась с другими тем, что сама прекрасно знала, и затрачивала на это немалый, а порой колоссальный труд.

М.В. — не англичанка, не гражданка самой большой в мире морской империи, ее империей стала вечная русская Атлантида с ее очередной утопией борьбы за свободу. Широко образованная, блестяще эрудированная женщина, владевшая полным джентльменским набором европейских языков, среди которых экзотическим был бы только русский, если бы не был ее родным, она посвятила этой деятельности почти сорок последних лет жизни, при этом будучи не только переводчицей многочисленных книг, автором предисловий и примечаний, литературным консультантом, исследовательницей, но и собственным литературным агентом. Эту деятельность попыталась отразить «профессоресса» Флорентийского университета Стефания Паван в книге «Бумаги Марии Олсуфьевой», похожей на толстую брошюру в полумягкой обложке (155 стр.), вышедшей в Риме в 2002 году.

Бумаги были переданы дочерью М.В. в Архивный фонд женских сочинений в Тоскане, существующий с 1861 года. С. Паван разобрала бумаги Олсуфьевой, отобрала, на ее взгляд, наиболее ценные, составила необходимые комментарии, весьма краткое предисловие с биографической справкой, и собрала в книгу, выпущенную издательством «Суссиди Эрудиты». Страница издательства в Интернете, на этой вражеской эпистоле территории, находится по адресу www.weeb.it/edistorialett ...так что Олсуфьевой повезло: она жила до виртуальной эры, иначе бы вся переписка ее и бумаги, «полезные не только для изысканных литературных исследований, но и в более широком, исторически-культурном плане» (С. Паван), канули бы в ничто, и подобное издание посмертно не было бы возможно.

Бумаги Олсуфьевой отражают процесс ее работы над переводом разных авторов, ее переписку с издателями и писателями; это почти двадцать имен в алфавитном порядке, и каждому в книге отведена отдельная глава.

В главе «Андрей Белый» мы узнаем, что в 1963 году М. Олсуфьева, работавшая над переводом его романа «Серебряный голубь», переписывалась с Марком Слонимом, тестем В. Набокова, составлявшим предисловие к этому изданию. В одном из писем он указывает ей на неточность справки о «земстве»и объясняет, что такое «баргузин». Она тут же пишет издателю, известному общественному деятелю Карло Рипа ди Меана, короткую записку, с просьбой внести поправку. Издатель отвечает: «...скажем правду, ваша справка лучше, чем у Слонима».

В следующем письме, ему же, она кается, что «не устояла перед соблазном» и переводит рассказ Грековой, «очень хороший и необычный». «А еще в последнем номере «Юности» есть «замечательный рассказ Беллы Ахмадулиной, первой жены Евтушенко»; эти два рассказа «Дамский мастер» и «На дорогах Сибири» в буквальном смысле слова — две единственные приличные вещи, появившиеся на страницах советских журналов». И рекомендует их включить в антологию.

Уже другому издателю, «Аделфи», Мария Васильевна предлагает перевод романа А. Белого «Котик Летаев». Она нередко переводила разные произведения, не имея на то предварительного заказа или контракта со стороны издательства, а только желание познакомить с ним итальянского читателя. В этом же письме она предлагает напечатать уже переведенные «Философические письма» П. Чаадаева, переписку Блока и Белого и ряд статей Блока, из которых впоследствии увидит свет только «Интеллигенция и литература».

В следующей главе «Александр Блок» приводится список всех этих статей, их было двадцать две. «Котика Летаева», переписку и «Лирические драмы» Блока «Аделфи» вернуло ей по почте заказным письмом.

С Ниной Берберовой их связывали искренние дружеские чувства. «Как здорово, что мы понравились друг другу! — пишет Берберова. — ...Как чудесно знать, что у меня есть подруга во Флоренции! Как чудесно думать, что на следующую весну я приеду к ней!» (Перевод с ит. публикации. — М.С.)

Крайне интересна олсуфьевская булгакиада.

В 1967 году издательство «Де Донато» в городе Бари, известном у нас базиликой, где хранятся мощи Св. Николы Угодника, опубликовало «Собачье сердце», «Мастера и Маргариту» и «Роковые яйца» в переводе Марии Васильевны. В том же году и турин-ское издательство «Эйнауди» тоже выпустило знаменитый роман. «Эйнауди» через суд стало отстаивать свое эксклюзивное право на публикацию булгаковского шедевра. Между издателями завязалась война. А все началось с того, что Мария Олсуфьева, будучи в Париже, сообщает человеку «Де Донато» о вещи, появившейся в двух номерах журнала «Москва». А буквально через два дня французская газета «Ле Монд» посвящает ей целую страницу под названием «Неведомый шедевр». Человек «Де Донато» немедленно отдает переводить его княгине Ольгини Корсини. И когда книга уже почти готова, становится известно, что она выходит еще в двух издательствах. Одно из них тут же вышло из игры. А «Эйнауди» добывает 70 страниц, выброшенных из романа советской цензурой, и печатает в Берне (Швейцария) полный текст романа. «Де Донато» просит у своего счастливого соперника разрешения напечатать запрещенные отрывки, но безуспешно.

Мария Олсуфьева и Марко Микаэллес в день свадьбы. Флоренция, 28 ноября 1929 года

Елена Сергеевна Булгакова и Мария Васильевна Олсуфьева тем временем сближаются и проводят несколько дней за городом, в Подмосковье, на той самой даче, где Булгаков до последнего работал над романом. Его вдова в качестве наследницы подписывает контракт с «Де Донато» и предоставляет ему право на публикацию недостающих страниц.

Теперь силы враждующих сторон равны.

Суд рассмотрел дело в пользу «Эйнауди».

Несмотря на поражение, работа над «Мастером и Маргаритой» принесла Олсуфьевой огромное удовлетворение. Кто-то присылает ей из Парижа поздравительную телеграмму за подписью «Воланд», и она получает премию лучшей переводчицы года от города Монселиче. А в архиве осталась фотография Михаила Афанасьевича и собственноручное письмо Елены Булгаковой. На обороте фотографии подпись: «Дорогой Марии Васильевне Олсуфьевой на память о первой встрече... 8.12.67 Париж». В письме Елена Сергеевна отмечает, что Олсуфьева работает так быстро и серьезно, как работала ее (Е.С.) сестра, которую Немирович-Данченко называл идеальной секретаршей и никто не мог с ней сравниться.

Попытки Олсуфьевой опубликовать ранние рассказы Булгакова, выходившие в журнале «Накануне», не увенчались успехом.

О Дудинцеве тоже говорится в главе, посвященной М. Булгакову. 17 января 1968 года в газете «День» («Ил Джёрно») выходила статья, подписанная Марио Коста: «В 1957 году ... Бруно Нардини понадобилась переводчица, которая была бы в состоянии за 25 дней изложить на нормальном итальянском языке произведение некого антиконформиста, появившееся в «Новом мире». Это были первые симптомы оттепели, а имя антиконформиста Владимир Дудинцев».

Когда в Москве узнали, что «Дудинцев отдал печатать на Западе свою книгу «Не хлебом единым», его вызвали для ужасной головомойки. А Дом литераторов, какое совпадение, располагается в особняке, принадлежавшем Олсуфьевым.

Новый год справляли в Доме литераторов. Мария Олсуфьева была гостьей Шкловского, для них накрыт торжественный стол в «Каминном зале», том самом, где старый боярин в 1915 году ждал известий с фронта. Наступает полночь, раздаются звуки советского гимна. Виктор Шкловский вскакивает с места с поднятым бокалом, у него грузная фигура ветерана гражданской войны, и стоя воодушевленно слушает гимн. «Представляю, сколько раз, — прошептала ему Мария Олсуфьева, — мой дедушка перевернулся в гробу». И Шкловский громко расхохотался». (Интересно, Лазарь Каганович тоже так хохотал, когда взрывал Храм Христа?)

А рядом была напечатана фотография графини Олсуфьевой вместе с сестрой Пастернака Лидией Златер, сделанная в Оксфорде.

Переводила Мария Васильевна и предлагала вниманию издателей труды Льва Николаевича Гумилева. Речь идет о книге «В поисках вымышленного царства». Одновременно с ее рекомендацией в издательство Лонганези приходит записка Н. Томашев-ского, тоже с рекомендацией на ее счет. Он просит найти «настоящего переводчика и знатока истории». Работу поручают М.В. Олсуфьевой.

В июле 1972 года она даже посещает Эрмитаж с целью подобрать материал для иллюстрации «Вымышленного царства». А на следующий год она едет в Национальную библиотеку в Париж, чтобы ознакомиться с источниками, на которые Лев Гумилев ссылается. Здесь она обнаруживает русский текст «Тайной истории монголов» (1240 г.) китайского автора, которую часто упоминает Лев Гумилев. Находка Олсуфьевой издается разными домами в 1977-м, 1983-м году, и уже после ее смерти в 1995-м и 2000-м. Но, кажется, ее перевела не она: об этом не сказано ни слова.

А сын столь исторических родителей, как Николай Гумилев и Анна Ахматова, наверняка мог представить лакомый кусок для любого западного издательства. Но, видимо, что-то не устроило Запад в гипотезах, идеях и исторической поэтике Гумилева-младшего; по всей вероятности, их русоцентризм; и, несмотря на то, что перевод Марии Васильевны был оплачен в октябре—ноябре 1974 года, он по сей день остается неизданным.

Много переводила Олсуфьева «еврея и писателя» (С. Паван) Эдуарда Кузнецова («Россию хорошо любить издалека», «Мордовский марафон» и др.) и переписывалась с ним. Но «Эдик» (С. Паван) сейчас довольно забыт, а сам по себе представляет интерес лишь как «винтик и колесико» в общем антисоветском движении, в котором мы теперича задним умом разобрались и которому принадлежат имена и других авторов, над чьими текстами работала графиня: Окуджава, Синявский, Сахаров. С последним, скорее с окружением последнего, ее «связывала дружба» (С. Паван). Е.Боннер неоднократно жила во флорентийском особняке Олсуфьевой, когда почему-то приезжала в Италию оперировать глаза, имея в собственной стране Святослава Федорова, к которому съезжался весь мир. И если иной человек на поселениях мог довольствоваться чудовищно малым и радоваться ему, то Е.Б. даже возможность лечиться у личного врача... Л.И. Брежнева воспринимала как дискриминацию прав человека. Естественно, не того, кто сам собирал себе сруб на поселениях. В письмах она называет графиню не иначе как «Машенька, дорогая» или же «дорогая Машенька»; то что «Машенька» — многодетная мать, бабушка и что «Машеньке» уже перевалило за шестой десяток ее ничуть не смущает. Писем же Олсуфьевой к жене Сахарова в опубликованных бумагах не приведено. Мария Васильевна из сочинений Сахарова перевела «Моя страна и мир», «Год борьбы» и другие очерки.

В главе, рассказывающей о связях с семейством Нобелевского лауреата: дочерью, зятем Ефремом Янкелевичем, проживавшим в США, упоминается имя Нины Харкевич, ровесницы графини, как и она, родившейся во Флоренции, как и она, здесь же умершей, правда, одиннадцатью годами позже. Харкевич была врачом, поэтессой и художницей. Янкелевич просит Марию Васильевну перевести на ее, Харкевич, счет деньги для Е. Боннер за статью Сахарова, которую тот желал видеть не иначе, как на страницах главных итальянских газет, известно формирующих штампы общественного мнения. И не он, «отец водородной бомбы», находится в эпицентре этого раздела Олсуфьевского архива, там нет ни строчки от руки Нобелевского академика, будто он всего лишь предлог для заграничных гастролей Е. Боннер с перфоменсами в прессе, он же — повод получения ею Нобелевской премии за мир в качестве и роли не иначе, как матери этой бомбы. Не парадокс ли: изобретателю смертоносной бомбы дают премию за мир? Наверно, об этом пел Виктор Цой: «Мама, мы все сошли с ума». А еще, пожалуй, о том, что эту странную премию отписали известному миротворцу М. Горбачеву, приведшему нашу страну к ряду кровопролитных войн, законченных, текущих и предстоящих. Конечно, Горбачев и Сахаров — разные этапы, но все-таки одного пути.

Мария Васильевна присутствовала на церемонии вручения премии Е. Боннер в 1975 году в качестве ее переводчицы. В архиве сохранилось приглашение на церемонию и торжественный банкет, а также фотография, на которой король Швеции Олаф снят с Е.Б., и можно видеть графиню Олсуфьеву.

В 1980 году она по-прежнему хлопочет о свободе Сахарова, и три телеграммы отправляются в Совет-ский Союз с ее флорентийского адреса: Андропову, Громыко и генпрокурору Москвы Руденко. В письмах Е.Б. благодарит Марию Васильевну за шикарные подарки и рассказывает всякие житейские мелочи: о получении Таней (дочкой?) новой квартиры и о том, какая у нее муть на душе.

А вот из-за книги Синявского «В тени Гоголя» графиня разорвала отношения с одним солидным издательством, так как оно выпустило книгу в другом переводе. Так что просветительская деятельность не всегда готовила ей розы, но и шипы.

Но настоящим светилом был, разумеется, Александр Исаевич Солженицын, который составляет крупнейшую часть архива графини. Она перевела «Архипелаг Гулаг» (первым был перевод Пьетро Зветеремича) и «Раковый корпус», что было скандальной сенсацией в общественной жизни Италии. В силу неадекватности средств выражения в русском и итальянском языках не сразу нашлось правильное название «Ракового корпуса» на итальянском. Но то, которое стало классикой и принято, как скажем, перевод названия «Горе от ума», нашла именно Мария Васильевна. Впервые оно прозвучало в письме издателю от 8 февраля 1868 года: «Divisione cancro». По данным архива, получается, что сам Солженицын назвал имя Олсуфьевой как желаемой переводчицы своих книг на итальянский.

«— Госпожа Олсуфьева, — читаем в интервью Клаудио Серры в журнале «Л’Эуропео» в январе 1974 года, — почему Солженицын выразил такое желание, чтобы вам и только вам доверили перевод «Архипелага ГУЛаг» на итальянский?

— Должна признаться, что и меня эта просьба сильно тронула и удивила. В данный момент не могу объяснить, почему Солженицын подумал обо мне, а не о ком-нибудь другом. Правда, я уже перевела одну из его книг «Раковый корпус»; он, вероятно, узнал об этом, что, возможно, кое-что объясняет. Но с Солженицыным я никогда не была знакома лично. Поэтому я думаю, что это наши общие друзья, чета Сахаровых, например, подсказали ему мое имя. Как раз позавчера вечером я звонила жене Сахарова, Елене, чтобы узнать что-нибудь поточнее об этом деле».

Статья называлась «Солженицын захотел ее». Но это буквальный перевод. А литературный «Солженицын выбрал ее». Это не единственное интервью с М.В. После второго ареста Солженицына ее мнения спрашивали «Коррьере д’информационе», «Национе», «Газетта дел’Меццоджёрно», «Зе Гуардиен», «Л’аввенире», «Ил пополо» и другие.

Она окончательно становится персоной нон грата в СССР.

В апреле 1974 года Солженицын прислал М.В. довольно сухое письмо, в котором он усомнился, что за такой короткий срок (два месяца), когда только перепечатка на машинке отбирает месяц, она могла сделать хороший перевод. Его адвокат настоятельно требовал экспертизы перевода, и, возможно, не одной, потому что в нем не должно быть ничего случайного или неправдоподобного.

М.В. работала над этим переводом по 12—14 часов в день без выходных, вставая в пять, а то и в четыре утра, ей помогала дочь, а машинистка печатала по десять страниц в час на электрической пишущей машинке. Это пишет она сама в ответ на письмо Солженицына.

Наконец, в апреле 1974 сделано заключение экспертов. «...Перевод госпожи М. Олсуфьевой ... полностью соответствует оригиналу и передает не только буквальный смысл, но и дух автора. ...Настоящая заслуга переводчицы то, что исконно русские выражения нашли хорошие эквиваленты среди итальянских фразеологических выражений. И не только выражения, но и технические термины. ...Книга легко читается. Поэтому считаю, что она может издаваться по-итальянски с полным успехом, в том числе с точки зрения перевода». Подписано: профессор Этторе Ло Гатто. Надо ли говорить, что Ло Гатто — крупнейший славист, русист, автор учебников по истории русской литературы, книги «Русские в Италии», по сей день не утратившей своей актуальности, неоспоримый авторитет, занявший центральное место в пантеоне славяноведения?

М.В. Олсуфьева и Елена Боннер (Сахарова). 1975 год

Теперь Солженицын шлет ей короткое милостивое письмо с предложением встретиться.

Публикация первых двух частей «ГУЛага» приносит ее издателю Арнальдо Мондадори премию за лучшую книгу года (1974); что ж, львиная заслуга в завоевании этой премии принадлежит М.В.

Вручение премии проходило в Неаполе, в Театре Сан Карло 16 мая 1975 года. На церемонии присутствовал автор, к тому времени уже Нобелевский лауреат, была приглашена и переводчица. Она ознакомила итальянского читателя еще со сборником его очерков «бодался теленок с дубом».

Нелегко дался графине Андрей Платонов. Она трудилась над «Котлованом» и «Чевенгуром». Вот что она пишет в письме Э. Филиппини из издательства «Саджаторе»: «Как вы правы насчет «Котлована». Я уже писала, что хотела бы пересмотреть перевод с кем-нибудь очень опытным, ведь текст сложнейший, написан на совершенно непривычном русском языке. Помню, я говорила однажды... боюсь, что испортила самый лучший рассказ Платонова». В этом же письме она говорит, что ей «очень хотелось бы перевести Олешу и рассказы Тынянова. Но мне надоело работать на издателей, которые не платят». Эти выдержки свидетельствует о самокритичности графини, о ее требовательности к своей работе, а также о том, что занималась она ею исключительно из любви к литературе, чем и пользовались меркантильные книготорговцы.

Письмо к Филиппини, датированное 24 апреля 1969 года, заканчивается следующим образом: «Нам надо увидеться. Лиля Брик отдала мне вещи (в том числе неизданные) самого рогатого из рогоносцев Осипа. Я познакомилась с ней на Новый год в Москве». Но упомянутых вещей в архиве Олсуфьевой не сохранилось. Какое КГБ их изъяло?

Более удачно сделан перевод «Чевенгура», к которому в 1972 графиня пишет и предисловие. Вследствие этого с ней заключают контракт на перевод и других произведений Платонова. Она считала Платонова писателем высшего класса и сравнивала его с Бабелем.

Отношения с Виктором Шкловским, его женой Серафимой Густавовной — сестрой Юрия Олеши, проходят красной нитью через всю просветительскую деятельность Олсуфьевой. Она встречалась с ним в Москве, сопровождала его во время приездов в Италию, переписывалась, хоть он и не был охоч до писем, и, разумеется, перевела не одну его книгу: «Маяковский», «Толстой», «Марко Поло», «О кризисе романа» и др. В архиве сохранился перевод выступления Шкловского по радио в Бари 27 октября 1967 года, в котором он, помимо того, что рассказывает свою биографию, о том, где родился, воевал, приводит разговор между Глазуновым и Горьким:

«— Мне нужна продовольственная карточка.

— Для кого?

— Для одного юноши.

— Скрипача, пианиста?

— Композитора.

— Он вам нравится?

— Отнюдь. Когда я смотрю на его партитуру, ничего не слышу, мне надо сыграть, чтобы понять, что там написано. И знаете, как он назвал свое сочинение? «Музыкальный анонс».

— Тогда с какой стати?

— Это не имеет значения, нравится мне или нет, я — музыкант. Время больше не принадлежит мне. Оно принадлежит этому юноше. Его фамилия Шостакович. Я стараюсь создать ему возможность продолжать делать то, что он делает.

Так в пятнадцать лет Шостакович получил продовольственную карточку». (Перевод с ит. — М.С.)

По просьбе издательства Мондадори Шкловский пишет введение к сочинениям Маринетти, «голове мирового футуризма» (В. Шкловский). М.В. переводит это введение. Кроме того, она переводит еще его «Серапионовых братьев» и «Теорию прозы». Еще одним успехом ее деятельности был перевод «Доктора Живаго». Но Пастернаку уделена всего страничка, составляющая одну из восемнадцати глав в «Бумагах Марии Олсуфьевой», рассказывающих об авторах, над сочинениями которых работала М.В. Кроме вышеназванных имен, это еще Д. Лихачев, Я. Лурье, И. Бабель, Ф. Мараини из издательства «Лонганези», А. Панов, О. Мандельштам.

А в перечне ее трудов, выдаваемых компьютером, наименований больше. Конечно, несколько раз повторяются имена Булгакова, Солженицына и других, уже известных из отчета Паван, но приводятся также имена Г. Бакланова, Вознесенского, Ольги Бергольц, Б. Арватова, В. Максимова и академика Сергея Козина, так как «Тайная история монголов» была под его редакцией. Из этого перечня мы узнаем, что М.В. однажды работала в паре со своей невесткой Орэттой Микаэллис, а по ее переводу «Собачьего сердца» был написан сценарий Альберто Латтуадой. Он же и снял фильм. Правда, расставив в нем чисто итальянские логические ударения и постепенно превратив из социальной сатиры в эдакий любовно-эротический фарс между Шариковым и горничной Зиной. Все книги выходили в основном в Милане, реже в Бари, в Римини и Парме.

Данный отчет об архиве Олсуфьевой надо рассматривать как пространное введение к этому архиву с его точным адресом: там, вероятно, любознательный следопыт может найти его полностью. К сожалению, книга лишена иллюстраций, что, в общем, полагается по уставу и правилам игры в изданиях подобного рода; помещена только одна ничего не говорящая фотография, между тем как фотографий осталось множество. В этом мне видится умысел, потому что всякая случайность, как известно, закономерна. А мы постоянно имеем дело со «случайностями» и «недомыслием», которые методически вредят русскому делу во всех его проявлениях.

И жаль, что не воспроизведена фотография, подаренная ей Е.С. Булгаковой, письмо ее, а также Берберовой, да и письма самой Марии Васильевны — они все даны в переводе составителя. А согласитесь, в первую очередь такое издание заинтересует русского человека. А это довольно скучно — читать родной текст на иностранном языке и прикидывать, как именно это звучит в оригинале.

Биография графини Марии Олсуфьевой ждет своего летописца.

Автор биографии должен отчасти превратиться в актера и сыграть роль своего героя или героини, чтобы убедительно передать его ощущения, искания, терзания. От добросовестности, трудолюбия и литературного дарования автора зависит, станет ли эта биография таким же произведением, как «Железная женщина», даже если сама эта женщина говорила, что Берберова не посмеет при ее жизни печатать книгу, собранную из слухов и россказней, «мусора», которого та нагребла по углам (Л. Васильева). В любом случае, как бы ни был талантлив автор, разница между его героем в жизни и в книге будет такова, как разница между Марией Стюарт в истории и на сцене.

Каждый язык и народ — закрытая система. Пусть они все созданы по одной анатомии, но проникать в нее так же вредно, как внедряться в чужое тело, а понять так же безнадежно, как понять другого, даже близкого человека. Можно прожить жизнь в чужой стране и все равно оставаться в ней инородным телом. Это зависит от того, насколько крепка в человеке его генетика. Все это к тому, что понять другой народ — напрасно потраченное усилие со взлетами иллюзий на этот счет. М.В. Олсуфьевой удалось достичь одного из таких взлетов.

Письмо Елены Сергеевны Булгаковой, адресованное М.В. Олсуфьевой, предоставленное редакции Фондом Олсуфьевой (Современный Архив Алессандро Бонсанти, Кабинет Вьессо, Флоренция)

Жаль, что при всей колоссальной энергии она не оставила каких-нибудь записок или полнометражных мемуаров, подобно княгине Марии Гагариной, написавшей по-французски «Золотые были нивы Украины», или великому князю Александру Михайловичу и целой плеяде людей ее ранга. Ведь графине Олсуфьевой было что рассказать. Недаром она села было в 1930 году за свои воспоминания, но, написав несколько страниц, отложила их и больше никогда к ним не вернулась. А перевод, как ни верти, — это вторичный процесс и творческий он примерно настолько, насколько творческим может быть разгадывание кроссворда или ребуса. Почти все авторы, ее современники, которых она перевела, оказались больше политическими марионетками (как сказал бы Вандам, в руках английского кабинета, приводившего в равновесие континентальную наковальню), нежели Львами Толстыми. Кто знает, — хоть в России, кроме специалистов и людей отходящего поколения, хоть на Западе, а тем более в Италии, — В. Максимова, Э. Кузнецова и т.п., существовавших в прямом и переносном смысле за счет диссидентства? Это не попытка судить кого бы то ни было, но время все очень четко расставляет на места. В этом контексте Олсуфьева становится Прометеем, прикованным к скале, чьей печенью завтракал ворон. Переводя востребованных известным кабинетом диссидентов, она думала, что рвет красную вампирскую паутину, опутавшую Россию, а оказалось, что она была в авангарде тех, кто бессознательно, а кто очень даже сознательно раскачивал «колосса на глиняных ногах». Она оказалась в числе тех, кто «метил в коммунизм, а попал в Россию». Для Олсуфьевой это было классово преемственно. Она принадлежала к древнему аристократическому роду. А кто, как не аристократы, предпочитал говорить на иностранных языках, Пушкину даже письмо Татьяны пришлось переводить с французского, кто, как не они, заводили всякие ложи, баловались с конституционной монархией? С этой точки зрения, даже странно, приятно странно, что Мария Васильевна знала русский язык. Уж она-то, родившаяся за границей и прожившая там почти всю жизнь, имела все основания не знать его. Сколько из потомков эмигрантов вообще не говорят по-русски?!

Мария Васильевна с внучкой Асей, дочерью Франческо Микаэллес и Оретты Кавалини. Рождество 1979 года

Но вернемся к ее корням: с другой стороны нельзя от аристократки ждать любви к большевикам. Вот уж это была бы самая циничная и извращенная савинковщина без кропоткинского покаяния. Олсуфьева оказалась зажатой в ножницах. Она повторила ошибку всего советского народа. Ведь диссидент — это не только тот, кто сидел за убеждения, — инакомыслящий, что в Америке и на Западе, звучит как «политически некорректный» (politically non correct), — а еще тот, кто в своих убеждениях был антисоветчиком. Но кого можно обвинить в нелюбви к системе, построенной на лагерях и лжи?

Но тогда невозможно было понять, что диссиденты, эти революционеры нового этапа, тоже все, как их предшественники, оказавшиеся за границей, готовили то, что будет названо перестройкой. Как в свое время миллионщик Морозов, почти московский сосед графа Василия Олсуфьева (сколько ходу от ЦДЛ до Французского посольства?) давал деньги на затеи революционеров, так полвека спустя, можно сказать, в духе традиции, Мария Васильевна помогала их прямым преемникам, переводя их писания, кому-то посылая дорогие подарки. Некоторые из них, конечно, были слепыми марионетками, но кое-кто хорошо проинструктирован и мощно поддержан. Савва Морозов, правда, потом покончил собой в качестве покаяния.

Олсуфьева, как и все, была без вины виноватая в том, что исторически создавшимися ножницами резала сук, на котором сидела страна. Но не создавшимися, а созданными: кто-то это все продумал и устроил. Ловкий мы народ, русские: сами породили диссидентов, сами написали диссидентскую литературу, сами ее перевели. А кто-то в белых перчатках пожинает плоды. Тот, кто это все задумал, пока мы беззаботно бегали босиком по траве и лужам, собирали цветы и грибы, мечтали, упивались Пушкиным, думали, что все так и должно быть. А к борьбе и обороне надо готовиться с колыбели. Иначе ждет поражение. Иначе отберут и луга, и собранные нашими руками грибы, и... как показывает опыт последних лет, даже эти руки... в качестве дешевой рабочей силы.

Сильно поражает причина того, что Мария Олсуфьева, три ее сестры и брат родились во Флоренции: ее мать не доверяла никакой другой акушерке, кроме той, которую нашла здесь. Неужели тогда, в начале ХХ века, аристократка такого уровня, как урожденная кн. Шувалова, при ее состоянии не могла найти себе в Москве надежную медицинскую помощь, которая гарантировала бы здоровье ей и новорожденным детям? Моя бабушка не дожила до 25-ти лет именно по вине медицины, она скончалась от послеродового заражения, оставив после себя единственного сына. Но то были уже 1930-е годы и до Москвы тысячу километров. А у прабабушки ведь все одиннадцать детей выросли — уносить их стали войны и репрессии.

Можно сказать, что М.В. прожила счастливую жизнь в райском климате, породившем уникальную в своем роде флорентийскую цивилизацию, давшую гениальную личность в каждой сфере человеческой деятельности от мореплавателя до политического мыслителя, от поэта до идеального правителя. Судьба помиловала М.В. от резких контрастов: она родилась, прожила почти весь жизненный путь и закончила его в одном и том же городе, где уже существовал русский космос с церковью, словно сошедшей с картинки острова князя Гвидона, и именно благодаря нежно-ласковому климату Тосканы там еще раньше обосновались князья Бутурлины, миллионщики Демидовы. Существует целая книжка Ренато Рисалити «Русские в Тоскане».

Графиня Олсуфьева была счастлива и в личной жизни, и творческая деятельность ее была богатой и разносторонней. Но, думаю, не раз она говорила себе слова, сказанные Шкловскому в Доме литераторов, «дедушка перевернулся бы в гробу». И, возможно, в такие моменты

Как сильно ни была она

Удивлена, поражена,

Но ей ничто не изменило:

В ней сохранился тот же тон,

Был так же тих ее поклон.

..................................

У ней и бровь не шелохнулась;

Не сжала даже губ она.

Этому дедушке, Алексею Олсуфьеву, род обязан своим благополучием за границей после 1918 года; когда вся русская аристократия пошла в таксисты, великая княгиня Мария Павловна зарабатывала себе на хлеб золотошвейкой у безродной Коко Шанель, Ирина и Феликс Юсуповы устраивали благотворительные ярмарки, императрица-мать Мария Федоровна продавала с молотка фамильные драгоценности Английской короне — все в Европе были брошены на гвозди, а Олсуфьевых эта чаща миновала. Дедушка Алексей словно знал, где его отпрыскам падать придется, — подстелил соломку. Потому что он был «исключением» из общего правила: «Из высшего класса России за последние два царствования не вышло сколько-нибудь замечательных людей ни в науке, ни в искусстве, ни в политике. Их дурной вкус в современной поэзии, — пишет Н. Берберова в «Железной женщине», — живописи, музыке служил мишенью для насмешек, наивность и нищета их мысли в политике вызывали раздражение, возмущение и презрение. Исключениями были великий князь Николай Михайлович, историк и масон, и граф А. Олсуфьев, один из умнейших и образованнейших русских европейцев. Но они были редки». Не знаю, насколько верно сказанное по поводу «высшего класса» в целом, но деду Марии Олсуфьевой дано точное определение. Именно то, что он «русский европеец», раздвигало его кругозор за бескрайние просторы империи и позволяло предвидеть — в результате знания, а не каких-нибудь ясновидческих наклонностей, — будущее, которое ее могло ждать. Это знание уберегло внучек от социального унижения. У княжны Ирины Голицыной (их было несколько) не было такого дедушки, и она всю жизнь проработала в Лондоне в магазинах Спенсера, целый рабочий день не приседая, отчего на старости сильно опухли ноги.

Люди, живущие вдали от своей исторической родины, волей-неволей становятся мутантами психологически, культурно, даже внешность их может измениться до неузнаваемости. Видоизменяет сознание человека и исторический процесс с контрастами по принципу «скажи кто раньше, не поверил бы». Графиня Олсуфьева не избежала этой участи и стала русалкой первой волны в море эмиграции: голова и туловище — русские, а хвост — итальянско-демократический, в том зародышевом понимании демократии, какою она практиковалась в капиталистических странах для своих. Эта видоизмененность помогает выжить, но едва ли подслащивает горечь осознания собственных перемен. Впрочем, она уже потомственно была русской европейкой; может, ей они дались легче.

Графиня Олсуфьева ушла из жизни на тысячелетие Крещения Руси. Всегда считалось, что на великие праздники умирают праведники. Берберова о правнучке пушкинской «медной Венеры» Нины Воронской графине Закревской писала, что она «была переводчицей шестидесяти или больше томов русской литературы на английский язык». И если «...на самом деле вся эта легенда придумана ею», т. е. Закревской (здесь Берберова противоречит самой себе), то для графини Олсуфьевой это было не легендой, а повседневным трудом, на который ее сподвигла, как мы видели, не нужда в хлебе насущном, а любовь к России, ее, нашей, Закревской, России, которую можно называть сотнями душераздирающих слов, даже самых избитых, все равно они будут трогать душу, от самой злодейской до святой.

Всю многостороннюю олсуфьевскую деятельность можно определить коротко — путь подвижницы. Ей довелось испить чашу унижения за предков. Эта чаша и подвижничество, в том числе при церкви, — чисто русские. Они и делают ее праведницей.

© ЖУРНАЛ "СЛОВО", 2003

WEB-редактор Вячеслав Румянцев