Я ГОВОРЮ ДОРОГУ…
***
Я говорю дорогу, лес, дома.
Я говорю тебя светло и грустно.
И это немудрёное искусство
Всего лишь способ не сойти с ума
Я говорю себя, как будто я
Нетутошний, окольный, посторонний.
Стоящий на расплавленном перроне,
Где в трёх аккордах простеньких гармоний
«Прощай, под белым небом января…»
Лабает ВИА. Термина «попса»
Тогда в природе не существовало…
О чём я? Да… О том, что я устало
Произношу собаку, небеса,
И вновь – тебя, детей, больную мать
(Совсем старуху – семьдесят минуло).
Дай Бог, чтобы чутьё не обмануло.
Дай Бог, чтобы случайно не толкнуло
Сказать не так. Или не то сказать.
***
Обыватель, бросающий руки в отвес
И по-птичьи вжимающий голову в плечи,
примечает при помощи шёпотной речи
проявления разного рода чудес.
Это самая тихая из параной –
наблюдать, отравившись недвижимым газом,
как утробно рычат перед монстром трёхглазым
чудо-звери, испившие крови земной.
Он пытается мысль соразмерить с ходьбой.
Он следит, он подводит всему подоплёку.
Он вперяет свой взор в завитринное око,
где царит голливудский мясной мордобой.
Он от страха кривит западающий рот
и старается громко зубами не клацать,
если чёрное облако, как «ТУ-16»,
совершает над ним боевой разворот.
Ни божба безответная, ни волховство,
ни вино разливное, ни горсть барбамила
не спасут чудака. И небесная сила
мечет громы и молнии в сердце его.
***
Суровый классовый подход…
И это, блин, уже не шутки…
Как смотрят люди из маршрутки
На мерседесовский капот!
Жильё, одежда и еда
не разделяют так народа,
как лакированная морда
и трёхлучёвая звезда.
О белоснежная «Газель»!
Неадекватная подмена,
вмещающая джентльмена,
мадам и мадемуазель,
бродягу, впавшего с утра
в похмельную анестезию,
прекрасную Анастасию
и терпеливого Петра.
Противодействие. Разлад.
Клиническое раздраженье.
И обоюдное движенье
по колее, ведущей в «ад
предместий», как сказал поэт,
избравший долю пешехода,
в клавиатуру перехода
свой помещая силуэт.
***
На помойке с утра ветерок.
Что-то шепчет кусок целлофана
ржавой ёмкости из-под пропана,
отслужившей положенный срок.
А вокруг никого вообще.
Лишь свободно одетый мужчина
наблюдает, как едет машина
в направленье к погосту вещей.
Облака. Предвещенье дождя.
Гулко букает бочка пустая.
Ветер рваную книгу листает,
интересного не находя.
***
Когда зима идёт по следу
рывками волчьей головы,
провинциальная победа -
живым вернуться из Москвы.
Протопать весь «Охотный ряд».
Потом рывок до «Павелецкой».
Перед шинелькой постсоветской
две штуки выкурить подряд
«Парламента». Зайти в вагон
и кое-как пристроить тело.
И вот заныло, заскрипело
и двинуло куда-то вон
из города, где всё не так.
Ни рек свободных, ни обрыва.
Где след простылый волчье рыло
ноздрит и не найдёт никак.
***
Легко признаюсь в недостатке ума.
И прячусь от дел под предлогом недуга
телесного. Но, в завершении круга
земного, я рад, что проходит зима.
Безумные птицы звенят в небесах.
Февраль-бокогрей затевает интригу
противу сугробов, и в тёртом индиго
подходит весна с ветерком в волосах.
Весна это тётка с таким куражом,
что можно вздохнуть и не думать о страшном.
И тяжко бухнуть в окруженье алкашном,
опасно играя десантным ножом.
Но тут же подумаю: что за мечта?
Слюну плотоядную кротко и скупо
сглотну, над тарелкою постного супа
склонившись как раз накануне Поста.
***
Когда до утомительных зевот
наскучит сетевая игротека,
сон принимает форму человека
лежащего или наоборот
сам человек втекает в форму сна.
Становится недвижным и лежащим.
В провал меж будущим и настоящим
летит, летит, не достигая дна.
Всё так похоже на аттракцион
в каком-нибудь заезжем «Луна-парке».
Но контролер здесь строг на контрамарки.
И за возврат не отвечает он.
***
Александру Исаеву
Бездумная жизнь – ни тюрьмы, ни сумы.
Однако покоя не знает природа.
Тяжёлый удар високосного года
пришёлся как раз в середину зимы.
А в нашей огромной советской стране
никто не почувствовал мощи удара.
Лишь брякнула в грузовике стеклотара
и лампа дневная мигнула в окне.
Но сердце моё провернулось, дробя
все кости, ища безошибочный вектор…
Я понял: явился чудовищный некто,
вобравший всю силу удара в себя.
***
Сосуды травы кровеносные
живьём остывают, живьём.
Весна, словно чучело осени,
намокла под вечным дождём.
И вновь объявлениям вешаться
нет смысла на влажных столбах.
Ненастья холодное бешенство
в живот ударяет и в пах.
Разбросаны вещи носильные
по вешалкам прожитых дней.
А сёстры мои всё красивее,
а братья мои всё сильней.
Пусть мозглая страшная пятница
накроет опять и опять.
Не прятаться. Только не прятаться.
Терпеть. Не сгибаться. Стоять.
***
Что видно из окна:
деревья, дождь вкосую.
Не так страшна весна,
как я её рисую.
Прекрасный вид с моста:
вода до горизонта.
Российская тщета
дорожного ремонта
трагически смешна.
И думаешь устало,
что никогда война
страну не покидала.
И безутешен свет,
где всем ходить в солдатах,
где виноватых нет
и нет невиноватых.
Затокает кадык
в слезливом откровенье:
Империи – кирдык.
Остановись, мгновенье.
***
Спи, мой зайчик лопоухий.
Спи в укромном уголке.
След кривой судьбы-старухи
затерялся вдалеке.
Спи, заройся в гравий серый,
между шпалами заляг.
Не встревожит сон твой нервный
прогремевший товарняк.
А за ним безумный «скорый»,
переполненный людьми.
Спи в норе своей укромной.
Спи в покое и любви.
Сны двоятся и троятся.
Бестелесным им видней,
что не следует бояться
ни железа, ни камней.
Спи, ушастый. Камней груда
не откроет ничего.
Безмятежно спи, покуда,
среди грохота и гуда,
вдруг вернётся ниоткуда
трепет сердца твоего.
***
Когда тебя сжигает страх,
а дождь бормочет, как гадалка,
душа теряется в стихах,
как старенькая зажигалка
в машине чьей-нибудь, но ты,
больной, не отмечаешь даже
ни ощущенья пустоты,
ни ощущения пропажи.
***
То молчу, то тихо вою,
поздно понявший дурак –
будет отнято с лихвою
то, что дадено за так.
А любви росток недолог,
только корни глубоки.
Дёрнешь, коли стал недорог –
душу разорвёт в куски.
Не гордясь, прошу у Бога
доли-участи иной.
Ах печаль моя, тревога,
что ты делаешь со мной.
Полусны, кресты нагие…
тяжелеет голова.
И какие-то другие
произносятся слова.
***
Враг мимолётному огню
и мелким стихотворным стаям,
я становлюсь необитаем,
дичая ото дня ко дню.
Никто не знает обо мне.
Ни волк военный, ни картограф.
Мой силуэт, как иероглиф,
едва ли виден при Луне.
Угрюм и каменно клыкаст,
я жду великого героя,
который вновь меня откроет
и имя новое мне даст.
Написать
отзыв Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
