№ 7'07

Анатолий Черкалихин

XPOHOC

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

СИБИРСКИЕ ОГНИ

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

Анатолий Черкалихин

Звезда Юрия Ракши

От ранних воспоминаний об отце у Юрия навсегда сохранится в памяти лишь запах ремня, шинели и скрип портупеи. Останется от военного детства и вкус картофельных очисток. Голодали страшно. Сестра, приходя из детского сада, по-детски непосредственно делилась с мамой радостью — что в садике делали, чем кормили. Юра, забившись в угол, тихонько всхлипывал: «Ну что она рассказывает, и так есть хочется». Лишь однажды он мог бы наесться как следует: как-то на Новый год подарили Юре пакет пряников — немыслимая роскошь! Предвкушая домашний пир, он даже не притронулся к ним, так и понес. И если можно говорить о жестоком ударе судьбы, когда дело касается всего лишь пакетика сладких пряников, то удар был нанесен со всей показательной жестокостью. Счастливого Юру остановили мальчишки, стали отнимать пакет. Каким-то чудом он вырвался и побежал. Но, чтобы оторваться от преследователей, вполне рассудительно стал кидать по одному прянику, как говорится, на драку-собаку. Но дорога оказалась слишком длинной — пряники кончились…

В самые тяжелые первые военные годы, как и у всех детей в таком возрасте, появилось у мальчика фантастическое пристрастие к рисованию. Кирпичом выводил узоры на асфальте, раздобытым по случаю кусочком мела черкал на досках сарая, который чисто по-уфимски важно называли каретником (через много лет Ракша с удивлением обнаружил, что слово это напрямую связывается с каретой, они же хранили в своем каретнике дрова да картошку в погребе. Лишь один год в нем квартировала коза). Заполучив где-нибудь огрызок карандаша, Юра буквально забывался — рисовал на стенах, обрывках газет или листочках численника. Вся крышка бабушкиного сундука изнутри была украшена художествами 4-5-летнего внука.

Когда мать отвела его в первый класс в «Новый городок» (нынешняя улица Руставели — Цэсовская гора) — там располагалась школа — с ним приключилась беда: украли карандаш. Самый что ни на есть простой, копеечный. Но другого у Юры не было, а взять было негде. Горе юного рисовальщика было безмерным. Плакал неделю, мать даже в школу его не пускала. А потом по совету врача и вообще решила: пусть еще год посидит дома, окрепнет.

Той осенью, пожалуй, и повадился мальчик бегать на Белую — на Висячий камень. Или туда, куда мать водила их с сестрой по весне за подснежниками и диким луком: сначала в горку, потом миновать поле, трамвайный путь, лесок и перейти по мостку через прорытое давным-давно для железной дороги ущелье. И вот они — милые коренастые дубки над почти неподвижной далеко внизу рекой. Много лет спустя эти деревья будут сниться ему, напоминая о детстве, о родине. Много раз воспроизведет он их по памяти в своих работах. «Моя малая родина станет и уже стала частью всего большого, открывшегося мне в моей жизни, частью всего мною сделанного, частью меня самого», — писал уже получивший огромную известность художник.

А поселились Теребиловы на Цэсовской горе в разгар строительства новой промзоны. Родившийся на Украине Мефодий Артемьевич, познав «прелести» коллективизации (его семья попала под раскулачивание и после долгих злоключений оказалась под Белебеем), устроился закупщиком в Торгсин. Мотался по деревням, меняя закордонные «шмотки» и продукты на золото и драгоценности. В «пуховых» оренбургских краях нашел свою ненаглядную. Округлые плечи и руки, круглое лицо — было что-то в ней от кустодиевских женщин, только вот скрывались под кажущейся пышностью крестьянские натруженные мышцы. Знал бы кто тогда, что станется с этой красотой в войну!

Едва ли не сразу после свадьбы увез Мефодий свою жену-казачку под Уфу — на новую стройку. Устроился на фанерный комбинат, только что появившийся у станции Черниковка. Для рабочих были выстроены двухэтажные дома, вполне современные для тех лет, хотя и деревянные. По сей день некоторые из них стоят неподалеку от «фанерки». А в 1937 году в семье появился первенец.

В 39-м, когда Юре не было и двух, отца забрали на финскую. Перед второй войной — Отечественной — у мальчика появилась сестренка Валя. На этот раз, уходя воевать, Мефодий Артемьевич вынужден был оставить семью на долгие десять лет — можно сказать, все детство Юрия прошло без отца.

О голоде Юра забывал, лишь доставая свою любимую «Историю гражданской войны в СССР» — большущий том красного цвета, неизвестно как попавший к нему. Книга была богато иллюстрирована. Но больше всего мальчику нравились в ней широченные поля. «Окна в нашей барачной комнате завешаны черным — светомаскировка, холодно, а я сижу и рисую свои собственные баталии», — вспоминал художник.

Приятели подсказали Юре, что в поселке Моторном в Доме культуры имени Калинина работает изостудия. Пешком — а путь не самый близкий — он чуть ли не каждый день стал бегать в студию и к ее руководителю Геннадию Васильевичу Огородову. К тому времени фанерный чемоданчик юного художника уже был полон вырезками из «Огонька»: Саврасов, Левитан, Серов. Репродукции Нестерова трогали душу мальчика больше всего: вокруг он видел те же нестеровские холмы, те же реки. Даже рябины и елочки на работах знаменитого уфимца казались ему знакомыми и почти родными. И повторение пути художника-орденоносца к вершинам высокого искусства Юра и для себя стал представлять вполне возможным.

Не мог он, подобно сверстникам, носиться по окрестным полям, таскать яблоки из ближних садов, жечь костры на косогоре. Если не рисовал, то работал с матерью и бабушкой на картофельном поле, помогал взрослым обивать строящиеся дома дранкой под штукатурку. Жизнь его становилась все определеннее, насыщеннее. Иногда он даже проявлял нетерпение. Сестра Валя была излишне, по его мнению, вертлява — а ведь она в ту пору была главной его моделью. Искусствовед Валентина Мефодиевна Сорокина сейчас с улыбкой вспоминает, как получала от любимого братца тумаки за свою неусидчивость.

В 1950-м отец увез семью на Украину, куда его перевели с Сахалина. Вернулись лишь через три года. Юра как раз окончил семилетку, подумывал идти на отцовскую «фанерку». Но, как писал он сам позднее, «дальнейшее проходило под знаком неведомой звезды».

Черной летней ночью 1954 года вдоль древнего Сибирского тракта — как раз там, где через несколько лет протянется лента проспекта Октября, полз кажущийся игрушечным среди необъятных картофельных полей маленький трамвай. Подозрительного вида типы, словно выдавленные из темноты, вскакивали в вагончик прямо на ходу, хмуро озирались и немного удивленно останавливали взгляд на неожиданных для столь позднего часа пассажирах у задней площадки, от страха прижавшихся друг к другу: не старой еще женщине и худеньком подростке лет пятнадцати. Времена были лихие, можно сказать, безвременье. Совсем недавно умер великий вождь, а до хрущевской «оттепели» еще надо было дожить. Такая поездка была полным безумием — могли и ограбить, и просто зарезать.

Потом был поезд в Москву: под головой — облезлый фанерный чемоданчик, в голове — мечты о будущем вперемешку со слабой надеждой вернуться к маме. Неукротимое желание стать художником пересиливало все: и появляющиеся сомнения, и слезы. Так начиналась дорога к славе Юры Теребилова, получившего позднее широкую известность как Юрий Михайлович Ракша.

Отпустить сына одного в далекую и пугающе чужую Москву — мало кто решился бы на такое. А мать, собравшая на билет последние деньги, верила в талант своего Юрочки и не слушала соседей, нагонявших страхи. Да, конечно, в свои семнадцать и сама она лишь со стареньким баулом приехала из родной оренбургской деревни на Магнитку. Но подалась она туда не от хорошей жизни. То были годы первых пятилеток, пора безудержного энтузиазма молодежи. И, одновременно, время разорения деревни. И разве можно сравнивать крепкую крестьянскую девушку и худенького, с прозрачной кожей пареньком, который за всю свою жизнь, может, и не наедался еще ни разу досыта. Хрупкому и беззащитному — ох и доставалось ему от мальчишек. И обижали-то ведь не со зла или за провинность какую: просто от его безответности кулаки у сорванцов чесались. Именно тогда и появилось и стало расти в Юре чувство какой-то обособленности, отрешенности даже.

Вернувшаяся из пионерского лагеря Валя брата дома не застала. «Юра уехал в Москву учиться в художественной школе», — объяснила мать.

Столица встретила неприветливо: экзамены давно закончились, надо было возвращаться. Но «неведомая звезда» Юрия продолжала светить ему: отцовский брат — дядя Федя, работавший полотером, показал работы племянника владельцу одной из шикарных квартир с паркетом, действительному члену Академии художеств, дважды лауреату Сталинской премии Д.А. Налбандяну. Дмитрий Аркадьевич (слывший, к слову, «придворным» живописцем) талант юноши сразу оценил и отвез его работы директору средней художественной школы при институте имени В.И. Сурикова. Тот без колебаний Юру принял, причем сразу в пятый класс.

Со слезами на глазах писал о своем успехе Юра матери и Г.В. Огородову. Позже он часто будет вспоминать о своих детских годах в Черниковске. И будет возвращать их для себя в своих работах. А пока, получив койку в интернате, он думал лишь о маме: вот и сейчас, должно быть, сидит у печи, вяжет и клюет носом — а узор-то выходит идеальный. Вспоминал сестру, как бегали с ней на лыжах над Белой, как показывал ей свои рисунки, как вместе впервые разглядывали китель и награды отца.

Художественную школу Юрий окончил с серебряной медалью и вслед за несколькими товарищами решил поступать в институт кинематографии — знаменитый ВГИК. По молодости лет он не смог бы даже внятно объяснить, почему пошел именно туда. Но, похоже, его жизненный путь давно уже был предопределен свыше: не учись художник во ВГИКе, не было бы и фильма «Восхождение» по повести В. Быкова «Сотников». А без сцены казни Сотникова, в конце которой, по воспоминаниям художника, оцепенела вся площадь — даже массовка, даже пришедшие потехи ради муромские зеваки, не решился бы никогда Юрий Михайлович, по его собственному признанию, на громаду «Куликова поля».

Институт давал не просто профессиональную подготовку, студенты получали знания по материальной культуре, архитектуре, работали с драматургией. Во время учебы Юрию пришлось много потрудиться над историческими фильмами. Любой другой на его месте почти наверняка взял бы за основу дипломной работы то же «Хождение за три моря». Более фактурного материала и пожелать было трудно: древняя Тверь, Персия, Индия. Расписные ладьи, тугие паруса… И хотя в 62-м он уже выставил ряд картин как художник кино, тем не менее, в качестве дипломной работы предложил 16 работ, созданных по впечатлениям от поездок в Сибирь и на родину — в Башкирию. И нашел понимание у преподавателей. «А тебе обязательно надо писать», — сказал ему на защите знаменитый Юрий Иванович Пименов.

В феврале 62-го Юрий женится на студентке сценарного факультета Ирине Евгеньевне Ракше. Этот союз дал художнику самого близкого друга и единомышленника, зрителя и критика. И в следующем году, сразу после окончания ВГИКа, Юрий Михайлович Ракша уже работал на «Мосфильме».

Профессии художника кино было отдано пятнадцать лет, он участвовал в постановке более чем десяти фильмов. И одновременно не прекращал заниматься живописью. В 1968 году на молодежной выставке московских художников он показал свое «Воскресение». Родилась картина не в результате поездок и набросков, Ракша даже назвал ее сочинением. Позднее он распространит этот принцип — почти кинематографический — на все свои работы: «Я никогда никуда не ездил «за картиной». Сначала она создавалась внутри меня (в результате пережитого), а уж потом, нащупав, сочинив, я ехал за тем, чего недоставало…». «Воскресение» было не просто, как могло показаться на первый взгляд, воспоминанием об одном дне из детства. Это было именно воскресением (в отличие от дня недели — воскресенья) — «немой остановкой мгновения», давно ушедшего, оставшегося лишь в воспоминаниях да снах.

Ту же память военного и послевоенного детства — по словам художника, самую «ценную, легко ранимую, прочную» — он использовал при работе над фильмом «Путешествие». Фильм, к сожалению, событием не стал, а ведь глядя на эскиз Ракши к нему сразу можно разглядеть пронзительность «Подранков» Николая Губенко.

Когда в 1965 году Юрий Михайлович начинал работать с Михаилом Швейцером над картиной «Время, вперед!» о стройке времен первой советской пятилетки, он еще не предполагал, что делает фильм и о своей матери. Тогда он не знал, что она тоже работала на Магнитострое. Параллельно с фильмом Ракша стал обдумывать замысел живописного полотна о людях той эпохи. Картина, названная «Моя мама» и имевшая огромный успех, появилась в год смерти матери — в 69-м.

А через несколько лет Ракшу, как одного из ведущих художников «Мосфильма», включили в творческую группу советско-японского фильма «Дерсу Узала», режиссером которого был автор популярных у нас «Семи самураев» оскароносный Акиро Куросава. Тогда и встретились два Юрия Мефодиевича — Ракша и «адъютант его превосходительства» Соломин. С тех самых пор дом Соломина украшает эскиз Ракши к фильму с надписью на обороте — «Соратнику по борьбе»: художник к тому времени настолько вырос профессионально, что осмеливался отстаивать свою позицию в споре с самим Куросавой (окончившим, кстати, Токийскую академию художеств). Несколько других эскизов к фильму Ракша подарил родному уфимскому ДК имени Калинина. А «Дерсу Узала», как и некоторые другие фильмы великого японца, в 1976 году получил Оскара.

Многолетняя работа в кино подарила Ракше много удач, много радости. И тем не менее, он решил оставить кино, чтобы заняться исключительно живописью. Зная об этом, режиссер Лариса Шепитько все же дала ему сценарий фильма по повести Василя Быкова «Сотников». Прочтя его, художник был настолько потрясен, что «в одночасье написал эскиз-портрет Сотникова». Рисунок этот во многом предопределил всю стилистику фильма. Даже актера подбирали по эскизу Ракши. Уже после выхода фильма «Восхождение» много было сказано о параллелях его сюжета с Евангелием, в сцене казни героя порой даже находили аналогии с распятием Христа. А ведь уже в первом эскизе Ракши в глазах героя, идущего на казнь, чувствуется нечто личное, идущее от самого художника. Недаром одним из важнейших принципов своего творчества, да и всей жизни, он считал сострадание. А сострадать, по его мнению, значило «пережить что-то вторично вместе с кем-то, за кого-то, за что-то». Прочтя «Сотникова», Ракша, хотя и на время, сам стал героем повести Быкова, представил себе, что испытал бы на его месте. И согласился с ним. Он сразу понял главное у Быкова: видимое поражение, даже смерть героя — это победа. Победа духа, воли и уверенности в своей правоте. Он смог «влезть в шкуру» своего героя — военное детство Ракши, в котором, по его собственным словам «голод, холод и горе вокруг» считались «всегдашней принадлежностью жизни, ее неизменной данностью», давало ему право на это.

А некоторые особенности характера Юры-мальчика, повышенная чувствительность начинающего художника придавали невзгодам особую остроту. Вспомним украденный карандаш. Умудренный жизненным опытом человек только посмеялся бы над такой бедой. Но в детстве даже пустяк порой кажется крушением всего. А Юра потерял тогда одну из последних, а может, и главную радость в своей жизни — возможность рисовать. В 12-14 лет он уже имел такой, если можно так выразиться, опыт страдания, какого многие не получают и за долгий век.

Во второй половине 70-х у Ракши появится перекликающаяся с детством «Земляничная поляна» и возвышенная «Добрый зверь и добрый человек». В 79-м он вплотную занялся эскизами к «Полю Куликову». Ракша уже знал, что «Поле» станет главным его творением, чувствовал, что та неведомая звезда, что вела его всю жизнь, начинает тускнеть. В июле в автокатастрофе погибли друзья — Лариса Шепитько и Владимир Чухнов, с которыми он делал «Восхождение». А в ноябре приговор был вынесен и ему: белокровие, рак крови. Врачи говорили, что жить оставалось буквально месяц. А для завершения «Поля Куликова» нужно было гораздо больше. «Он боролся со смертью стоически, мужественно, старался скрыть муки. Работал до изнеможения. Он торопился, держался за кисть, как за спасательный круг», — вспоминала Ирина Ракша. Вот тогда-то он и сказал свое: «У каждого из нас должно быть свое Поле Куликово».

Когда-то похожее полотно уже могло появиться на свет. В июне 1890 г. Михаил Нестеров писал из Уфы жене Саввы Мамонтова Елизавете Григорьевне: «Тема — «Прощание Д.И. Донского с Сергием» — была давно мною намечена для серии картин к истории Радонежского чудотворца, но все наброски, какие я делал на эту тему, не были интереснее любой программы... Действие происходит вне монастырской ограды, у ворот, все отъезжающие сидят на конях, тут и иноки Пересвет и Ослабля, тут и дядя Донского Владимир Андреевич. Сам же Донской в последний раз просит благословить его. Он на коленях со сложенными молитвенно руками, он весь под впечатлением минуты и сознания значения ее, глаза полны слез и благоговейного почитания. Сергий же сосредоточен, одну руку положил на голову князя, другой благословляет его...» (в 1897 году у Нестерова на эту тему появилась акварель, но работа так и не была написана).

Еще в конце 1960-х Юрий Мефодиевич прочел эти строки своего великого земляка, но тогда по молодости лет большого впечатления они на него не произвели. Теперь же в преддверии неминуемой и скорой развязки он смог оценить замысел Нестерова. И даже решил воспользоваться некоторыми задумками предшественника. Но если для Нестерова основной фигурой в задуманной им картине был Сергий Радонежский, то у Ракши главным героем становится даже не Дмитрий Донской: в лице преподобного Сергия, князя и его сподвижников, монахов, стариков, женщин и детей — всех тех, кого изобразил художник, выступает великий народ — единый и готовый к подвигу. А в знак преклонения перед автором «Святой Руси» Ракша избрал для своего произведения столь любимую Нестеровым форму триптиха.

Работа овладела им настолько, что не оставляла ни единой минуты. 19 июля Юрий Михайлович признается в дневнике, что важнейший персонаж триптиха Преподобный Сергий Радонежский, благословивший Дмитрия на битву, ему привиделся, он ни с кого его не писал. 12 августа записывает: «Вот, не закончил еще «Поле Куликово», а уже думаю о другой картине — «Крест на картошку», о себе, о маме, о всех нас». 13 августа: «Искусство — это память времени».

Он так и не получил звания заслуженного художника РСФСР, даже Государственную премию за «Восхождение» присудили только его погибшим товарищам. Это сильно ранило художника, понимавшего, какой вклад внес он в этот фильм. Но неимоверной силы дух его преодолел и это: «День за днем оживает мое полотно. Заселяется. Дышит. Искрится. Живет по своим законам»...

В последний свой год Ракша успел написать и несколько статей — его литературные способности отмечали многие. Почти ежедневно делал записи в дневнике — сначала по просьбе жены, потом, когда точно понял, что излечения не будет, стал писать сам.

Первого сентября 1980 года, в день смерти Юрия Ракши, последнюю его картину с еще непросохшими красками, прямо на подрамниках, на веревках спускали из мастерской художника, чтобы отвезти в Третьяковку, на выставку, посвященную 600-летию Куликовской битвы.

...На плакате Ракши к фильму «Восхождение» деревья, из которых как бы вырастают лица героев фильма, — это те самые дубки из «Воскресения», что давно стали символом его любви к родной земле. Но уже не с радостно золотыми кронами, а печально голые.

Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2007

Главный редактор - Горюхин Ю. А.

Редакционная коллегия:

Баимов Р. Н., Бикбаев Р. Т., Евсее­ва С. В., Карпухин И. Е., Паль Р. В., Сулей­ма­нов А. М., Фенин А. Л., Филиппов А. П., Фролов И. А., Хрулев В. И., Чарковский В. В., Чураева С. Р., Шафиков Г. Г., Якупова М. М.

Редакция

Приемная - Иванова н. н. (347) 277-79-76

Заместители главного редактора:

Чарковский В. В. (347) 223-64-01

Чураева С. Р. (347) 223-64-01

Ответственный секретарь - Фролов И. А. (347) 223-91-69

Отдел поэзии - Грахов Н. Л. (347) 223-91-69

Отдел прозы - Фаттахутдинова М. С.(347) 223-91-69

Отдел публицистики:

Чечуха А. Л. (347) 223-64-01

Коваль Ю. Н.  (347) 223-64-01

Технический редактор - Иргалина Р. С. (347) 223-91-69

Корректоры:

Казимова Т. А.

Тимофеева Н. А. (347) 277-79-76

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев