|
О проекте
Проза
Поэзия
Очерк
Эссе
Беседы
Критика
Литературоведение
Naif
Редакция
Авторы
Галерея
Архив 2006 г.
РуЖи
|
Ольга Тоннеева
Биография не ко времени
Биография Бродского опоздала со своим появлением как минимум на
десятилетие. Дело здесь, разумеется, не в том, что «страсти по Бродскому»
поутихли. Большое, оно ведь не просто видится на расстоянии, но видится
по-разному в зависимости от того, на каком расстоянии от него находишься. И
в данном случае расстояние, с которого Лев Лосев, автор книги о Бродском,
вышедшей в серии «Жизнь замечательных людей» в издательстве «Молодая
гвардия», смотрит на своего героя, совершенно не соответствует той
дистанции, на которую успел отойти от него читатель.
В самой авторской установке заключено противоречие. В одном из разделов
Вступления, озаглавленном «Возможно ли жизнеописание поэта», Лев Лосев
заявляет, что «предлагаемый очерк не биография, а литературная биография», и
далее: «Биографическая канва выстроена в предлагаемом труде преимущественно
на основе воспоминаний и высказываний самого Бродского, которые по мере
необходимости дополняются фактами из других источников. В основном же это
обозрение не частной жизни поэта, а его жизни и поэзии в отношении к эпохе,
ее литературе, культуре и философии, biograpfia literaria». Здесь странно
само авторское определение собственного труда – очерк, - во-первых,
несоответствующее самому жанру «ЖЗЛ», во-вторых, явно не отвечающее тому
объему задач, кругу вопросов, которые автор сам перед собой ставит.
Возможно, отсюда – бросающаяся в глаза «житийственная» конспективность
изложения, оставляющая, к тому же, ощущение «текста для посвященных».
«Посвященным» - давним поклонникам поэта, многие из которых, пожалуй, могли
бы написать и более подробную его биографию – предлагается на основании
«канвы» еще раз вспомнить своего кумира, а «непосвященные» - те, кто
заинтересовался Бродским впервые – смогут на основании книги Льва Лосева
составить о самое общее представление.
Итак, что же из заявленного получилось? Более-менее, как раз «обозрение
частной жизни поэта». А вот «обозрение» его «жизни и поэзии» в отношении к
эпохе, «ее литературе, культуре и философии» - это вряд ли.
«Ничто в двадцатом веке не предвещало появление такого поэта, как Бродский»
- не случайно именно этим эпиграфом из Чеслава Милоша Лев Лосев начинает
свое повествование. Неслучайно следует непосредственно за этим эпиграфом
раздел «О гениальности» (вообще, и Бродского в частности). Тем самым автор
как бы предупреждает возможную критику и снимает с себя ответственность за
незавершенность, неполноту своей работы – гений, мол, и этим все сказано.
Однако то, что казалось внезапным и непредсказуемым Чеславу Милошу, должно
бы видеться иначе изнутри советской эпохи и русской культуры. Дело ведь не в
«генетической гениальности» Бродского, а в том, что именно его талант, его
гений оказался понят и востребован. Сам талант, разумеется, непредсказуем и
ничем не обусловлен. Однако обусловлена его реализация в контексте времени.
И показать эту обусловленность – первая задача биографа.
Эпоха не просто «усваивает» талант. Она придает заложенному в личности
творческому потенциалу свою определенность, во-площает его. Сам потенциал не
обусловлен ею, другое дело – конкретное творчество. И для автора
литературной биографии личность поэта – то горнило, в котором – в пламени
страстей и боли – жизненный материал, как биографический, так и «надбиографический»,
исторический, переплавляется в стиль. Именно в перспективе «формирования
стиля» видит Лев Лосев и ленинградское детство, и романтику геологических
экспедиций, и ссылку в Норенскую, и любовь своего героя.
Особо выделены здесь, конечно, непосредственно литературные влияния. И если
роль Бориса Слуцкого или Евгения Рейна в «формировании стиля» Бродского
показана достаточно определенно (каждому посвящено по разделу в
соответствующей главе), то, к примеру, суть «уроков Ахматовой» - именно в
плане влияния поэтики, которое, безусловно, было – остается непроясненной.
Сказано, что Ахматова была ментором, что первая оценила масштаб дарования –
и только.
Совершенно непонятно, к чему пространное, на целый раздел, погружение в
атмосферу ленинградских поэтических кружков 1950-х годов, в частности, школы
Глеба Семенова, если о ее роли сказано буквально следующее: «Причина того,
что Бродский не усвоил ленинградских уроков, проста – он в этой школе не
учился». Может быть, именно для полноты представления литературной жизни? Но
тогда почему в книге едва упомянут Станислав Красовицкий, которого Бродский
считал самым одаренным поэтом второй половины XX века? Почему вскользь
говорится о Евгении Евтушенко и Андрее Вознесенском, а, к примеру, о Николае
Рубцове вообще нет ни слова? А ведь эти люди, как и многие другие, тоже
неупомянутые – независимо от того, как они писали и какие отношения
складывались у них с героем книги – составляли «литературный контекст»
эпохи, в котором у Бродского было свое место. То же касается и ленинградских
поэтических кружков 1960-х годов, которым в книге отведено чуть больше
страницы, и филологической школы, о которой автор едва упоминает.
Ссылку в Норенскую сам Бродский вспоминал как один из лучших периодов своей
жизни. В книге о ней говорится – с оглядкой на «формирование стиля» - как о
периоде творческого роста, когда герою за чтением стихов Уинстона Хью Одена
вдруг открылся самый смысл поэтического творчества, что окончательно
утвердило его в правильности выбранного пути: «Бродский разглядел в
магическом кристалле, которым представилось ему восьмистишье Одена, ответ на
столь важные для него вопросы о природе языка и времени. Бесхитростные слова
английского поэта утвердили его в представлении о примате языка над
индивидуальным сознанием и коллективным бытием». Впоследствии эта идея –
очень важная для поэта – была переформулирована им в Нобелевской лекции в
парадоксальном по своей радикальности тезисе об антропологическом значении
поэзии, о поэтическом творчестве как главной цели рода человеческого.
В целом же, несмотря на попытки прояснить «формирование стиля» в связи с
«литературой эпохи», Бродский в книге Лосева представлен этаким «поэтом в
себе», совершенно непроницаемым в своей гениальности для внешних влияний и
развивающимся изолировано, по своим собственным законам. То же касается и
«обратной связи» - влияния поэта на современников и следующее литературное
поколение. А ведь Бродский – поистине одна из ключевых фигур в русской
литературе XX века. Именно в том смысле, что он есть ключ едва ли не ко всем
значительным явлениям современной отечественной поэзии. Кроме того,
литературная биография поэта, тем более такого, как Бродский, не
заканчивается с его физической смертью – факт, тоже оставшийся в книге без
рассмотрения.
Вообще, для biograpfia literaria в книге о Бродском слишком мало отсылок к
поэтическим произведениям. Разумеется, стихотворение не может быть лишь
иллюстрацией к конкретному событию биографии, равно как и наоборот.
Стихотворение всегда больше, или, лучше сказать, оно несоизмеримо со своим
биографическим контекстом. Однако обращение к этому контексту – традиционный
путь исследователя, да и для читателя Бродский – прежде всего автор любимых
стихотворений. И странно, что среди немногих произведений, «жизненный фон»
которых Лев Лосев так или иначе проясняет, отсутствуют, пожалуй, наиболее
известные и признанные шедевры – элегия «На смерть другу», «Письма римскому
другу», «Осенний крик ястреба», другие.
Зато с чрезмерной полнотой освещена политическая составляющая биографии,
совершенно неважная для такой личности, как Бродский. Пресловутому
«процессу», который, по мнению самого Лосева, был инициирован случайно,
отводится целая глава. Чрезмерно «политизирована» и жизнь Бродского в
эмиграции.
Подводя итог сказанному, остается повторить: эта книга о Бродском опоздала
со своим появлением как минимум на десятилетие. Но возможна ли сегодня
другая? Быть может, время трезвого и взвешенного подхода к наследию поэта
еще не пришло.
Написать
отзыв
Не забудьте указывать
автора и название обсуждаемого материала! |
