Валентин Зверовщиков

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

XPOHOC

"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

"МОЛОКО"

"ПОДЪЕМ"

"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"

ЖУРНАЛ "СЛОВО"

"ВЕСТНИК МСПС"

"ПОЛДЕНЬ"

"ПОДВИГ"

"СИБИРСКИЕ ОГНИ"

РОМАН-ГАЗЕТА

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

ПАМПАСЫ

Валентин Зверовщиков

ПОГРОМ

    Фаня  Гольдберг принимала ванну, когда раздался звонок в дверь. «Кого там еще черт несет?» – вздохнула она, вся в золотых пузырьках шампуня на распаренной жаркой коже. «Вон, вон, вон!» – но все-таки вырулила ушком из ванной комнаты в направлении прихожей, вдруг да различит кого по голосу на лестничной клетке. но там помалкивали в тряпочку, тупо прислушиваясь к льющейся из душа воде.

  В чем была, то есть абсолютной Евой до проклятого яблока, Фаня прокралась в прихожую, мокрой тенью легла на дерматиновую обивку двери и выставилась в глазок. На лестничной площадке в свете факелков зажигалок  (лампочку под щитком втихаря вывинчивал сосед-художник, но валил пропажу на нее, Фаню) согласно оптическому эффекту стояли вогнуто-выпуклые фигуры двух мужчин с одутловатыми рожами. Пол их согласно тому же эффекту угадывался с трудом, они вполне могли сойти и за беременных женщин в брюках, тем более один из выпуклых носил длинные до плеч волосы. Второй – Леха или «рыжий дурак», как звала его жена Ира, жил в соседнем подъезде с младенческих ногтей, даже ходили в одну школу, но в разные классы. Забулдыга и драчун, он уважал в ней страсть к печатному недугу (он работал наборщиком в типографии) и называл коллегой – Фаня служила завлитом в местном театрике.

-         Какого рожна? – спросила Фаня, не отрываясь от глазка.

   «Рыжий дурак» осветил факелом бутылку коньяка, потом отчетливо, что говорило о том, что они уже дали», произнес:

« Встретил родственника из деревни, а Ирка на дежурстве. Товарищу нужна баба. Я сказал, что лучше тебя мы сейчас нигде не найдем. Открывай».

-         Пошли вы, ребята, знаете куда, - посочувствовала друганам Фаня.

-           - Я пошутил, - заржал Леха во всю глотку.

-         Ну, я моюсь, - жалобно пропищала Фаня; сейчас все соседи выскочат от его хохота.

  -    Хорошо, мы подождем, - посерьезнел Леха, а длинноволосый из деревни  кивнул лошадиной челюстью, никогда не знавшей улыбки. Весу в нем было добрых семь пудов, ему пустяк стоило ткнуть в дверь корявым пальцем, сплошь поросшим густым, остевым волосом, чтобы она спрыгнула с петель, как лягушонок от француза. Фаня призадумалась. На неделе обещали погром. Черная птица Рох совершала над городом пробный ночной полет. Воззвание с обращением к истинным россиянам покончить с мировым масонством Фаня нашла у себя в почтовом ящике, в этот же вечер на двери мокрым мелом процарапали свастику, правда, потом выяснилось, что это любимый племянник дошкольного возраста Гунька-скотина начертил, как бы свой фашист, родной, не жалко, но теперь каждый вечерний звонок то ли по телефону, то ли в дверь. звучал по-другому – впервые в жизни Фане стало по-настоящему страшно.

  - Попробуй не открыть, - сквозь зубы процедил Леха, а длинноволосый бугай, подтверждая ее наихудшие подозрения, круто развернул плечи, отчего раздался треск  могучих мышц, натянутых на мощный скелет. Затем он шумно и тоскливо, как застоявшийся в стойле скакун, выдохнул, пламя обеих зажигалок заколебалось в испуге и потухло.

Кроме того, что Фаня боялась погрома, она еще не теряла надежды выйти замуж.

-         Сейчас я оденусь, - обреченно прошептала она.

  -   Что совсем не обязательно. Я ее всякую видел, - пояснил другу «рыжий дурак» и был отчасти прав, потому что в детстве вплоть до третьего класса мылся в женской бане, пока какая-то дама в мыльном отделении не поймала на себе совсем не детский взгляд мальчика и не подняла скандал.

  -   Ну, прям, можно подумать, - фыркнула довольная Фаня.

     Через несколько минут, наскоро смыв оранжевую пенку, с утробным звуком ухнувшую в сливную трубу ванной, не вытираясь, в махровом халатике, сразу впитавшем влагу, Фаня открыла дверь.       Гость из деревни – по всем статям прямо орловский рысак и запряженный в убогую телегу любому Холстомеру бы корпус в гандикап дал – важно прошел в прихожую, скользом по ходу благословил равнодушным взглядом хозяйку и воссел в главной     комнате в кресле за устойчивым и вместительным журнальным столиком, чаще всего который пользовали за столовый. «Рыжий дурак» между тем опростал холодильник и все, что там имелось, вымел на закусь.

    Сразу как выпили по стопке, не откладывая в долгий ящик, Леха откинулся на спинку стула и ткнул сигаретой в портреты над головой товарища.

  -   А это, выходит, папа и мама Фанины, Зяма Иосифович и Дора  

 Ицхоковна.

     Наш фермер слегка съежился, даже как-будто покраснел, потом подался корпусом к столу, словно в опаске, что портреты могут свалиться ему на темечко и оглянулся. Фаня напряглась.

-         Вот такая история, Пашкан, - горестно вздохнул Леша.

  -   Живы? – спросил Паша и поскольку это были его первые слова   за этот вечер, они произвели впечатление большого внутригосударственного события. Леша и Фаня переглянулись. Глаза «рыжего», полные сострадания к подруге, увлажнились, хотя, может, это Фаине и померещилось?

             -   Земля им пухом, - дрогнувшим голосом проговорил Леша и разлил по третьей. Фаня не знала, что сказать, разговор не завязывался и на донышке души она по-детски радовалась, что не надо выпендриваться и изобретать какие-то слова, может, оно и лучше без слов? Что они такое могут сказать, что она не слышала? Вон за сорок-то лет сколько слов перемолола, а замуж так и не вышла. Строго говоря, не тот возраст, чтобы турусы на колесах развозить, можно и помолчать.

  -   Чисто еврейская семья. И она, и папа ее, и все предки до Адамова колена все Гольдберги. Не скрываются, понимаешь, как некоторые Петровы, не переименовываются, правда, Фань?

     Фаина насторожилась: « Не о чем говорить, что ли?»

  -   А что такого? – удивился «рыжий дурак», - Из песни слова не выкинешь. Или ты стесняешься своих родителей? Или националь-ности? Вон у меня Ирка татарка, а незваный гость, говорят, хуже татарина, так что мне теперь? Мне все татары, хоть крымские, хоть казанские – братья. И ведь мы воевали с ними даже, а вот живем. И даже спим в одной постели.

-         С какой стати мне стесняться родителей? Что ты плетешь?

 -     Вот и молодец, - одобрил подругу сосед, - Я когда в детстве ту считалочку кричал на весь двор, помнишь: « Жид по ниточке бежит, ниточка порвется, жид перевернется!», думал, что жид это жмот такой нехороший, а когда выросли, оказалось это вон что…

  Длинноволосый Паша хранил неопределенное молчание. Фаня вспомнила,  что замкнула дверь на цепочку. И если придется вдруг бежать, то пока намучаешься с ней, этот Паша успеет ухватить за космы да об стенку башкой кэ-эк!.. А  Рыжий ногами, то есть, собственно, что я говорю? Зачем им бить меня? – озадачилась Фаня.

  -   Конечно, вы жидами не были, Фанька, и ни мама, ни папа. Тетя Дора, когда из магазина идет, всегда конфетку сунет или что. «Поправляйся, говорит, бандит!» Я худой в детстве был – чистый шкелет! А в праздник ихний и мацой угощали, как сейчас помню.

  -    Когда это тебя, скотина, мацой угощали? Мать в жизни ее не пекла! – Фаня задохнулась от возмущения.

  -   Это их еда такая. Национальная, - со знанием дела объяснил товарищу Леха.

  -    Как хоть выглядит она, вкус ее знаешь, врун? – засмеялась вдруг Фаня от предчувствия близкой развязки. Вот сейчас она уличит его в том, что он врет, и все встанет на  место и не надо будет бежать из дома, вцепившись в волосы, и отбиваться от страшного, молчаливого Павлика. ( А может, лучше сразу в окно сквозь брызг стекол под единый «Ах»!  старушечьих трибун?) Но Леха не удостоил ее ответом, прошелся по ковру со стопкой в веснушчатом кулаке и, масляно облизнувшись, продолжил: « А дядя Зяма по курятинке специализировался. И на бутылках ее в духовке распяливал, и в  «мешочке»  варил, и котлетки из нее крутил, и икорку из потрохов – большой специалист, никого к кухне не подпускал, ни маму Дору, ни Фаньку. Я на твоих, Фань, днях рождения только не умирал, так хотелось скорей вашей курятинки погрызть»,

  -   Вашей, - с обидой усмехнулась подруга детства. – Что это за «вашей»? А у вас что – другие курицы, что ли?

 Павел не дал Леше ответить.

  -   У вас есть нож? Мне нужен нож, - сказал он и посмотрел Фане прямо в глаза.

  -   У меня и топор есть, и пила, все, что хотите, - мужественно, с откровенным вызовом ответила хозяйка квартиры.

  -   Бутылку открыть, - пояснил Павлик и достал из правого кармана пиджака вторую бутылку коньяка.

  Знаем, знаем, что за бутылку вы тут хотите ножом резать, скорей бы уж… Бледная Фаня вышла в кухню за, конечно, штопором, а никаким не ножом; чтобы она еще своими руками им и нож принесла и сама себя по горлу полоснула – не выйдет, господа! Когда проходила по коридору, с тоской посмотрела на дверь. Нет, никак не добежать, то есть, добежать, конечно, удастся, что тут бежать – три шага, да руки не поднимутся, а если и поднимутся, то обязательно звякнет эта проклятая стальная коса, тихо не расплести. И зачем, спрашивается, она закрыла дверь на на цепочку? Но даже если и удастся, и цепочку снимет, а в последнюю секунду дверь возьми да заскрипи, хоть со всех ног по лестнице беги, все равно догонят. «Сука, зараза, сбежать хочешь?!» И ногами ее, и ногами…

 Когда она вернулась в гостиную, Леша сидел перед Павликом на корточках, размахивал рыжими паклями и взволнованно ему что-то втолковывал:» А музон у них  какой клевый? А конкурс красоты помнишь? Да я бы за ту еврейку золотокудрую, как флакончик прозрачную, трех тех турчанок бы дал, вот те крест!»

 -  Так тебе их и дали, - подхватила Фаня, довольная тем., что разговор заехал в обжитое и понятное русло. Тут она знает, что и как сказать.

 -   А вот ответьте, Фаина, - попросил Павел и с силой засадил в пробку сразу полштопора, - там ваших, по ящику говорят, сейчас на Голандских высотах расселяют, все равно, что в пустыне, и, - Паша чуть передохнул, глаза его округлились в почтительном изумлении перед странным для него выбором, - И все равно едут?!

     Фаня сделала неопределенный жест рукой, понимай, как хочешь, но едут, да и чего ж не ехать?

  -   Так, значит, - лицо Павла налилось кровью, и он перешел на шепот, - там лучше? Даже на высотах? Даже в пустыне?!

  -   Выходит, лучше, - решилась Фаня, - Несравнимо лучше, вот хоть тресните, а лучше.

  -   А чего ж ты не едешь? – спросил Леха, как про нечто неподъемное его разуму.

  -   А мне и здесь неплохо, - пожала плечами Фаня.

  -   Плохо тебе, Фанька, я знаю, - сказал проницательный сосед и подморгнул рыжим глазом.

  -   Сейчас всем плохо, - угрюмо поправил Павел, -  А как нам с Лехой быть?

-         То есть? – не поняла Фаня.

  -     Как уехать? Куда обратиться? Вы ведь в курсе. Или родственники. Если надо, я и веру приму, ей-богу, только не смейтесь, уж так сложилось, дальше край. У меня семья, трое ребят, профессия в руках. Скажите, куда позвонить? С кем встретиться? Может, кому в лапу дать, не стесняйтесь, говорите, дело житейское, теперь все берут.

-   Отстаньте от меня, - отмахнулась от них совсем огорошенная Фаина.

  -   Дай телефончик! – вцепился в рукав Леха, - Что тебе жалко для трудового человека?

  -   Да не знаю я! – попробовала вырваться подруга, но «рыжий» ухватился не на шутку.

  -   А то мы бы к тебе пришли! Нет, Пашкан, ты погляди на нее!

  -   Да что тебе там делать-то, олуху? – в сердцах вскричала Фаина.

  -   Во, во! – заорал Леха на весь дом, -  Опять вы, бля.ь, лучше всех! Русскому человеку и податься некуда! Опять все вам, да? А нам с Пашканом всю жизнь, значит, тут канителиться? Разве я не родился свободным? Наливай, Пашк, до краев, я еще в сумке заначил одну, сейчас мы ей развяжем язык, А, Фаньк? Я, может, без Ирки  и не уеду, а может, и рвану, не знаю, но другу помоги!

      Павел налил. Леха уже тянул стопку к её растрескавшимся от внутреннего жара губам.

  -   Да отстань ты от меня, скот, зараза! Поезжай в Москву, иди в посольство – ну, убери рюмку! – напишешь заявление, понравишься, вызовут и поедешь куда хочешь. Хошь в Австралию, хошь на Голандские высоты.

  -   Что? – Паша замер в страхе ослышаться, - И в Австралию можно?

 Леша поставил стопку на стол. Фаня застегнула на груди пуговицу, пальцы не сразу попали в петлю, пуговица скользила, словно намыленная.

  -   Ты что ревешь-то, дура? – Леха явно недоумевал, с чего бы  ей плакать. – Ну, не пей, если не хочешь, я же в шутку. Нам ведь тоже обидно. Вам, да-к, пожалуйста, а русскому человеку, значит, шлагбаум? Раньше в колхозах держали, теперь - тут, разве справедливо?

  -   Потому что у вас законы дурацкие, я не виновата, - выдохнула подруга.

  -   Не у вас,  Фаня, а у нас, мы с тобой пока еще соотечественники, -  поправил подругу обидевшийся вдруг Леша.

  -   Да, пока, - согласилась Фаина и отвернулась к окну.

      Прямо на нее, раскрыв могучие крылья, летела   южная ночь.

1990, Москва.

Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

WEB-редактор Вячеслав Румянцев