   |
| |
Игорь Блудилин-Аверьян |
|
|
РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ |
|
О проекте
XPOHOCРусское полеМОЛОКОБЕЛЬСКПОДЪЕМЖУРНАЛ СЛОВОВЕСТНИК МСПС"ПОЛДЕНЬ""ПОДВИГ"СИБИРСКИЕ ОГНИРОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАГЕОСИНХРОНИЯ |
Игорь БЛУДИЛИН-АВЕРЬЯНРеализм — это метод будущегоДля встречи с Игорем Блудилиным-Аверьяном у меня был приятный повод – только что в издательстве имени Сабашникова вышел том избранного писателя «Китайская шкатулка». Разумеется, книга не вместила всего написанного. Игорь Михайлович – романист, работает в крупной форме. Но начинал он свою трудовую деятельность научным сотрудником и преподавателем в Горном институте, который, кстати, и закончил. Поэтому первый вопрос к моему собеседнику был простым: как горный инженер стал писателем? - Никакого недоразумения в этом нет. Недоразумение, скорее, в том, что я стал горным инженером, к чему никогда не испытывал никакой тяги. Но следует признать, что те тридцать лет, которые я занимался горной инженерией и наукой, наделили меня жизненным опытом и снабдили обильным и живым материалом для писательства. Например, мой первый опубликованный роман «Тень Титана» — о Советско-Германском Акционерном обществе «Висмут», которое выкачало из германских недр практически весь уран. На «Висмуте» я проработал пять лет, защитив до этого кандидатскую диссертацию. До меня в литературе о советской жизни за рубежом не писал никто — это тема в силу секретного характера работы была запретна. Тем более — на урановых рудниках, о которых в мозгах обывателей столько нелепых легенд. - Действительно, этот роман, опубликованный в «Москве», показался мне чрезвычайно злободневным… Надо полагать, вас, как писателя, больше волнует современность? - Безусловно! Я очень люблю нашего корифея Ивана Александровича Гончарова, который в своё время написал такие современные романы! Но он почему-то обмолвился в одной из своих статей, что писатель должен писать о прошлом, когда это прошлое устоялось, когда можно спокойно всё проанализировать и т. д. Я категорически с ним не согласен! Проблема здесь, конечно, многогранная — что считать современностью, например. В своё время «Война и мир» современным был или романом о прошлом? Но мне интересно писать именно о сегодняшнем дне. Принципиально — не о вчерашнем! Когда я года два или три назад прочёл годовые подборки наших толстых журналов, я был поражён, как мало пишут о сегодня и как много — поголовно, почти все! — о 50-х, 60-х, 70-х годах. Это легче, конечно: все эти интеллигентские разговоры на кухнях, гебуха несносная, всюду нос свой сующая, запреты евреям выезжать из страны и учиться в советских вузах и прочая галиматья, давно изжёванная, всем ясная и никому не интересная. Больше всего меня поразил технически прекрасно написанный роман Улицкой «Искренне ваш, Шурик», в котором столько брехни о 60-х годах! Это тривиально, неинтересно и уже не нужно. А вот напиши о сегодняшнем дне! Разгадай сегодняшние загадки! Исследуй кризис сегодняшнего сознания! Вообще, проанализируй сегодняшние цели, чем оказался русский человек и российский гражданин в нынешней системе ценностей и общественных ориентиров! Бавильский, например, в своей «Нодельме» попытался это сделать, но попытка не вытанцовалась... Что ж, бывает; но хорошо хоть начали обращаться к современности. - То есть вы берёте сюжеты из жизни? - Разумеется, я беру сюжеты из жизни, — и, разумеется, эти же самые сюжеты я придумываю. Плоско описывать «случай из жизни» мне неинтересно; есть мастера, пишущие «из жизни»; но, мне кажется, они дальше от жизни, чем те, которые «придумывают» сюжеты. Мне сдаётся, что сюжет «придумать» нельзя. Даже придуманное тобой всегда результат пережитого. Выдумывать из того, что ты не пережил — невозможно. Хотя есть высокие мастера сюжета, которые их подлинно «придумывают», например, великолепный, литературно мускулистый Александр Трапезников, вызывающий моё неизменное восхищение своим талантом и мастерством; но, полагаю, что и наворачивание острых и сложных ситуаций, конструкций и поворотов всё-таки фундаментом своим имеет пережитое, увиденное, передуманное автором. А о том, чтобы разнообразить свою жизнь... Какой-то элемент писательского бытия здесь присутствует, несомненно; рассказ или роман, который ты пишешь, делает твою жизнь духовно богаче. Но дело не в стремлении разнообразить свою жизнь, а, в конечном счёте, в стремлении разобраться в этой жизни. Писателем движет тяга к пониманию жизни, а не к разнообразию. - Тогда можно узнать: кто ваши любимые классики и современники? - Да не обидятся на меня современники, но я резко разделяю классиков и современников. Мы пишем в целом хуже, чем они, эти классики. В чём здесь секрет, я, кажется, знаю, но не хочу об этом говорить: слишком много места это потребует. Если одним словом, то причина этого, полагаю, лежит в той порче, которую наслал на русскую культуру Великий Октябрь. Итак, мои любимые классики... Их целый список. Начну с Пушкина — действительно, люблю его безмерно. Умнее и яснее гения не рождала земля наша русская... Лермонтов, конечно. Некрасова уважаю, но не люблю. Блок — несомненно! Величайший поэт! Его друг-соперник Андрей Белый слабее, конечно, слабее. Как поэт, он меня не волнует совершенно, а вот проза его великолепна — местами. Например, роман «Петербург». «Москва», написанная почти в той же манере, уже нечитабельна. А «Серебряный голубь» — прекрасен. Мемуары замечательны. А философия — не тово, знаете ли... Не берёт. Люблю несколько стихотворений Пастернака — потрясающие стихи, почти все, из «Доктора Живаго», его «Колыбельная» («В церкви Бориса и Глеба...»), его «Дорога»... Гениален, потрясающе загадочен в своей мощи «Тихий Дон» Шолохова. Перечитывал эту громаду несколько раз, и времени не жалко. А «Поднятая целина», увы... Типично советская ходульность, соцреализм в действии. И перечитывать не хочется. Но я слишком быстро приблизился к нашим дням. Ещё из классических времён — конечно, Чехов; конечно, Лев Толстой; Достоевского уважаю безмерно, величайший писатель, — но любить его как-то не получается. Я не верю человеку, когда он говорит: «люблю Достоевского». Тут надо поискать другие глаголы. И Бунин — да, Бунин! Чуть не пропустил. Его волшебство вообще не поддаётся никакому измерению. И — умён, как Бог. Божественно умён и зорок! Он сказал о России мучительную правду, которая так не нравится некоторым «патриотам». Но «патриоты» приходят и уходят, а Бунин остаётся и останется. «Патриотам», которые лягают Бунина за «Деревню», за эмиграцию, хорошо бы иметь хоть сотую часть того знания и понимания России и русской исконной жизни, которой владел Бунин. А уж техническое мастерство Бунина — как показатель чрезвычайно высокой внутренней культуры — вообще не то чтобы заоблачное, а — занебесное! зазвёздное! Да простятся мне эти неуклюжие неологизмы. Не могу пройти мимо Мережковского и Гиппиус. Нельзя сказать, что их люблю, но постоянно «выхожу на них», как говорят нынче чиновники и бандиты. Исключительно интересные литературные личности! Зинаида Николаевна — блестящая поэтесса и никудышний, на грани графоманства, прозаик (так же, впрочем, как и Пастернак: его прозу — и «Доктор Живаго», и «Детство Люверс» и проч. — нормальный человек читать не в состоянии: скучно, невыразительно, малокультурно, дрябло). Мережковский, напротив — очень добротный прозаик и вялый стихотворец. Но сама путаница, которую устроили из своей жизни М. и Г., интересна, культурно значима и очень выразительна как знак лихого времени первой трети ХХ-го века. Если говорить о мировых классиках, то люблю Диккенса; прекрасны некоторые вещи Гёте; великолепен Бальзак; часто читаю культурнейшего Анатоля Франса. Когда-то увлекался Эдгаром По. Не люблю ни Марка Твена, ни Суинберна, ни Фроста, ни Лонгфелло — из прежних. Из современных интересен в некоторых вещах Фаулз. Байрон и Шелли — не «берут»; возможно, перевод уничтожает их крепость: водичка, а не вино. Интересны сейчас Честертон (не отцом Брауном, а философскими эссе), Клайв Льюис (великолепная философская трилогия фантастики, особенно «Мерзейшая мощь»), Герберт Уэллс (философский роман «Мир Вильяма Клиссольда»). Никак не доберусь до Уэльбека (говорят, дурак, а весь мир его читает). Но хватит о классике, ибо о ней можно говорить очень долго. С современниками сложней. О советской литературе я говорить не хочу — там, кроме Булгакова, Алексея Толстого, Шолохова и Паустовского и говорить-то, я полагал, не о ком, но вот на днях я прочёл повесть Петра Проскурина «Чёрные птицы» и был поражён глубиной и отсутствием «советскости» (а ожидал именно плоской «советскости», предубеждён даже был). Но советскую литературу я как-то не знаю. Читать-то я её, в основном, всю прочёл — но кроме вот отмеченной выше четвёрки, ничего в душе не осталось. В молодости много и с увлечением читал Стругацких, сейчас, конечно, понимаю, что это — не первый ряд... Кстати, о «первом ряде». Олеша, которого я не люблю активно, написал, однако, фразу, с которой я согласен «на все сто». Он писал, как сильна и богата русская литература, если такой писатель, как Гончаров, в любой зарубежной литературе ставший бы классиком именно первейшего ряда — у нас считается писателем лишь второго ряда! Воистину так... О современниках, которые входят в мой круг чтения. Из-за политики современных издателей и отсутствия господдержки (не буду касаться моего видения причин такового) многие из тех, кто в высшей степени достоен читательского внимания, к читателю не выходят. Можно ругаться на это, но собака лает, а караван идёт. Ну, и чёрт с ними, с невежественными, заряженными на «деньгу» издателями. Я люблю, например, Леонида Сергеева, автора великолепных повестей и рассказов, прозаика; сейчас я, как редактор журнала «Проза», вожусь редакторски с романом Максима Замшева «Аллегро плюс» и рекомендую читателям присмотреться, «причитаться» к роману, это новое слово, новая интонация в современной литературе. Хороши короткие «мистические» рассказы Виктора Крамаренко, издающиеся случайно и мизерными тиражами — а в них, между прочим, ставятся серьёзные проблемы нашего житья-бытья. Жалко, что Большой Читатель этих рассказов не имеет. Новые для меня грани таланта Виктора Пронина открылись в его недетективных вещах, писанием каковых мастер сейчас увлёкся. Шаргунова читать не получается: поверхностно, сыро, на бегу. Читаю с увлечением дневники Есина. Кстати, мне нравится его «Марбург» — вот вам добротный современный роман. Понравился — но не более, не до градуса «люблю» — роман Славниковой «2017». Из тусовочных авторов, которые всюду на слуху, отмечаю литературную технику Улицкой (в отличие от её никчемного содержания), хорошее по технике письмо Акунина-Чхартишвили (содержательно, опять-таки, полный нуль). Букеровский лауреат Шишкин — по-моему, литературный проходимец, раскрученный из-за каких-то внешних, привходящих, м.б., политических, целей: ни техники, ни содержания: галиматья. Неинтересен Кабаков — поверхностность; неинтересен Дм. Быков — любит, даже обожает себя, весь обрядился в рюшечки, браслеточки, серёжечки (литературные, разумеется), обувь на высоких каблучках носит и проч. Грамотен, эрудирован — но малокультурен внутренне. Подозреваю, что литературу не чувствует и вкуса литературного не имеет. Но шум вокруг себя организовал мастерски. Достаточно, пожалуй... - Да… После такого монолога вполне понятно Ваше путешествие в критику. У Вас ведь вышла книга критики и публицистики «Совестное движение сердца»? - С «путешествием в критику» не согласен. Критика — материя тонкая, пусть ею занимаются обученные ей «специалисты». То, что я делаю, имеет конкретное название: «рецензирование». Вот я и рецензирую... Чем объясняется? Прочёл нечто, что показалось мне интересным — хочется, чтобы и другие прочли. Или, наоборот, вредное, ненужное — постмодернистскую писанину, например, — ругаю и лягаю постмодернистов, чтоб не читали. Говорят, что я этой ругнёй тоже постмодернистов пиарю. Ну, и чёрт с ними! Обозвать болванов и негодяев болванами и негодяями очень приятно. Так сказать, «р-р-разоблачить»! В последнее время интерес к рецензированию стремительно угасает. Наверное, брошу это дело. - Какой из написанных вами романов наиболее вам дорог? Удачен? - Наиболее удачен тот, который ещё не написан. Наиболее дорог? Не совсем понимаю, что это такое. И «Тень Титана», и «Новая жизнь», и «Из глубины багряных туч»... Во всё вложена душа. Без экономии, без оглядки. - Какой герой Вам интереснее — положительный или отрицательный? - Живой. - А какое из искусств, кроме литературы? - Философия. Дилетантски люблю Бетховена, Моцарта и Рахманинова, в последнее время полюбил Брамса; охотно слушаю Генделя, Гайдна. Баха стал избегать: после его мощи теряю начисто на весь день рабочий кураж. Хорошо возбуждает на работу Вивальди. Возмущаюсь амелодичными Шостаковичем, Шнитке и прочими «гениями». Живописи не знаю и, наверное, её не чувствую, потому что душу ни одна картина не пронзила навылет. Люблю русский реалистический пейзаж, но на уровне миллионов; «элитарную» живопись, как и «элитарную» литературу, терпеть не могу; впрочем, как и миллионы нормальных и заурядных людей. - Игорь Михайлович, как Вы думаете, будет ли изменяться русская реалистическая традиция и как? - А почему, если реалистическая традиция, то обязательно «русская»? Реалистическая традиция — это традиция мировая; все «измы», случившиеся на протяжении веков истории, лишь боковые ответвления, как бы полевая разведка: есть путь туда? Или туда? Что там нас ждёт? И все «измы» гаснут, рано или поздно натыкаясь на тупики, а реализм как великий метод художественного исследования жизни, остаётся. И не только русские, но и западные мастера, ведущие — назову хотя бы того же Фаулза, или Кундеру, или Патрика Зюсскинда, или Франсуазу Саган, или Сартра, Хемингуэя, Скотта Фитцджеральда, Кутзее, Борхеса, Бёлля, Мартина Вальзера, Габриэля Гарсия Маркеса, список бесконечен! — все работают в фарватере реализма! Думаю, что реализм — это единственный плодотворный метод художественного исследования действительности. Только не плоский реализм, на который ещё полтораста лет назад негодовал Константин Леонтьев, а реализм живой! Здесь, думаю, не место говорить о том, что такое «живой реализм». Если одной фразой, то так, по-моему: приснился тебе во сне призрак — наутро смело можешь вводить призрак в свою прозу как действующее лицо, если он поможет тебе сказать о жизни открытую тобой таинственную правду. И никакой мистики здесь нет. Вот в повести советского писателя-коммуниста Петра Проскурина «Чёрные птицы» присутствует чудо (в очень сильной финальной сцене), но никому же не придёт в голову назвать Проскурина «мистиком»! Это прекрасный реалистический приём. Не надо писателю рабски бояться отойти «от реализма». Художественная интуиция, внутренняя культура и вкус всегда подскажут писателю, где реализм, а где чепуха, игра в глубокомыслие и в «современность». Реализм — это метод будущего. Беседу вела Оксана Корчина
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
|
|
РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ |
|
|
Гл. редактор журнала "МОЛОКО"Лидия Сычева
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
