|
|
Светлана Чураева
Мужчина и женщина
ХУДОЖНИКИ В ЭПОХУ ВЫРОЖДЕНИЯ.
ПРЯМАЯ РЕЧЬ
«Есть такой продукт — манка, а есть молоко, — говорит художник Ольга
Самосюк. — Но когда их готовят вместе, получается уже не манка, и не молоко
— нечто третье. Так и Уфа, Башкирия — это котел, в котором кипят и Восток, и
Запад. Это дает особое культурное варево. У нас очень сильный Союз
художников в рамках российского союза: с Москвой и Питером — все понятно, а
потом идет Свердловск и мы — человек по двести профессиональных художников.
Для сравнения: в Оренбурге — не больше двенадцати.
Но что с Уфой творится! Стирается исторический облик города, сносят ключевые
дома — с ажурными ставенками, с флюгерами. Как-то на выставке подруга
подвела ко мне человека из комитета по охране памятников. Он знакомится:
мне, мол, очень приятно. А мне — не приятно, отвечаю. Никакие памятники вы
не охраняете! Нигде такого нет, чтобы старинный дом в центре города весь
закрыли рекламными щитами. Так нельзя!
Сейчас общество становится очень жестоким. Мы малышами с братом на лодке
спокойно плавали на другой берег Уфимки, а сейчас вывести детей в лес можно
только под охраной папы. Что же изменилось? Все знакомые вокруг — вроде
хорошие люди. Но происходит все большая локализация социальных пузырьков.
Представители культурной среды все дальше удаляются от собственно городской
среды.
Мы детишек в школе учим: на любой стадии рисунка нельзя стирать все — нужно
оставить хотя бы одну правильную линию. Если ты стер все, будешь повторять
свои ошибки заново — это закон не только искусства, а всей жизни. Если у нас
были в прошлом плюсы, то зачем же все обгаживать, стирать подчистую? Есть
ведь вещи вечные, не зависящие ни от времени на дворе, ни от строя.
А культурный слой — тонок. Вот как-то, давно уже, захожу в галерею «Сангат»,
а оттуда выходит невысокий такой растрепанный человек. Он идет, у него
спереди — край шарфа, а другой край свисает со спины, волочится по земле. Он
его ищет, крутится, никак не может увидеть: шарф еле земли касается. Я молча
подошла, ему шарф этот на шею закинула. Он повернулся и говорит: «Ой,
Самосюк!» Я отвечаю: «Да, здравствуйте». А он: «Очень приятно, меня Саша
Касымов зовут». Вот это был настоящий интеллигент.
«У нас часто интеллигентность и духовную значимость человека путают с его
начитанностью, — вторит супруге Борис Самосюк. — Человек может обладать
энциклопедическими знаниями, но при этом быть махровым эгоистом и совершенно
неинтеллигентным человеком. А при этом необразованный старик в деревне будет
интеллигентен. За границей вообще нет понятия интеллигенция: там говорят
«интеллектуал», там понятие духовность в значимости человека отсутствует. На
первом месте — интеллект, умение логически размышлять. А у нас интеллигент —
это человек по-настоящему духовно богатый. Хотя сейчас вся система
образования, занимания должностей не подразумевает наличие духа. Современная
культура — это эпатаж, подменяющий искусство, перевирание классики. Хочешь
ты выразить себя, так напиши новый текст, или закажи его, зачем же
изгаляться над уже сделанным? Сейчас пишутся тексты не хуже, чем у, к
примеру, Толстого, но они еще не заняли в умах человечества достаточно
значимого места. И не могут занять при нынешнем состоянии дел. В принципе,
культуру, в настоящем ее понимании, потребляли всегда не более 15%
населения. А остальные, как раньше, заглатывали лубок, кабацкие песенки, так
и сейчас продолжают. Тут главное, отдавать себе отчет — кто ты, и не
причислять себя к культурным людям на основании того, что читаешь за обедом
детективы, а в машине слушаешь Круга.
И так будет всегда. Я убедился на собственных детях, что прожить и потребить
твой опыт следующие поколения не в состоянии. Даже мизера усилий не
прикладывают, чтобы что-нибудь в себя закачать: они накапливают свой опыт».
Тем не менее, художники Ольга и Борис Самосюк трудолюбиво воскрешают в своих
работах опыт сотен поколений. «Может быть, — шутит Ольга, — когда-нибудь их
будут изучать как наскальную живопись».
БЕЗОБРАЗИЕ ПО ИМЕНИ ТВОРЧЕСТВО
«Человек, пока жив, все равно будет этим безобразием по имени «творчество»
заниматься, — продолжает Ольга. — Это вещь в быту, в общем-то, бесполезная,
но необходимая — она и отличает человека от животного. Мы способны творить,
животные — нет, с этим не поспоришь».
Одна бонтонная дама как-то спросила сама себя: «Нужна ли я в искусстве?» На
что муж ей ответил: «А есть ли искусство в тебе?»
Что такое искусство в человеке, кроме того, что оно — видовой признак homo
sapiens? Способ существования, способ познания мира или, может быть,
отклонение от нормы?
«Искусство вообще не понятно для чего, — усмехается Ольга Самосюк. — Если
дырка на обоях, то картиной ее можно закрыть. Но искусство есть, и оно
отличается от узаконенной жилплощади тем, что безразмерно, что в нем
бесконечное — третье, четвертое, двадцать пятое — измерение, и каждому
художнику, если он самобытен, найдется своя ниша».
Ольга Самосюк выбрала нишу не самую спокойную. Техника, в которой она в
основном работает, — офорт — это труд, тяжелый даже для дюжего мужика. Но
еще тяжелее пропускать через себя и пространство, и время, и тысячи людей —
живых, иначе не было бы искусства, а лишь имитация, которая присуща и
дельфинам, и обезьянам, и слонам… Ее серия офортов «Цивилизация» — почти
микеланджеловская по замыслу и исполнению — густо населена персонажами
мировой истории и культуры. «Цивилизация» — отнюдь не иллюстрация к школьным
учебникам, а вызванный к жизни магией творчества параллельный мир, в
котором, как в зеркале, можно разглядеть и сегодняшний день. Ольга Самосюк
так концентрирует время, что в одной точке ее пространства смыкается и
прошлое, и будущее, и понимаешь, что все в нашей жизни происходит всегда и
сейчас. Что в эту самую минуту арены Колизея захлебываются восторженным
криком: «Убей!». Что каждую секунду рассыпаются руны, случаются войны…
«Если возникает ощущение какой-то вибрирующей цветовой среды, которого до
этого не было — передо мной вещь, — говорит Ольга. — Возникает цветовое
пространство. А если вижу, как кисточкой человек закрашивал участки бумаги,
то это — не живопись, это раскраска получается».
Так что такое красота? И что есть женская красота? «Барбиризация страны
закончилась уже! — заявляет красавица Ольга Самосюк. — Если бы сто лет назад
ценились такие девушки, которые ходят сейчас по подиуму, нас бы не было! Я
своим ученикам говорю: у вас, наверное, мамы не все топ-модели? А кто-нибудь
при этом может сказать, что мама некрасивая? Нет? А почему? Молчат. А
потому, подсказываю, что вы ее любите. Природа не для того нас миллионы лет
пестовала, чтобы пришли модельеры и сказали: мне удобно работать с
вешалками, так что вешалка теперь эталон красоты».
Женщины на листах Ольги Самосюк роскошны — это матери или будущие матери,
воплощение животворящей силы Земли. Перед ними стоят на задних лапах и
мужчины, и львы, и прочие дикие звери. Эти сильные представительницы слабого
пола служат всеобщему Равновесию (цикл «Ранвовесие»): они складывают на чашу
мировых весов свою любовь, чтобы перевесить смерть. Тема равновесия
прослеживается и в работе «Византия»: в левой ее части — мужчины, в правой —
женщины. Человек в равновесии посреди хаоса чувствует себя уютно и мирно
(«Крылья времени»), он уравновешивается всеми стихиями, и ему
противопоставляется экзотический бестиарий, ставший видимым благодаря
колдовскому глазу художницы.
ТЫ НОСИШЬ ИМЯ, И ДУМАЕШЬ, ЧТО ЖИВ
«Рождение разума» — так называется одна из работ Бориса Самосюка. Герой ее
уже прошел все круги эмоционального состояния, ушел из бестиария — за спиной
его выросли крылья Духа, но движение, развитие продолжается — наступает
осознание, рождается разум. Он появляется в муках, осознанность горька,
страдальчески выгнуты крылья за сгорбленной спиной прозревающего человека.
Вокруг не лица — лишь пустые безглазые маски: каждый безнадежно одинок в
момент рождения разума — так же одинок он, когда приходит в этот мир или
покидает его. Так же пронзительно одинок он и пред вратами рая, когда ничего
уже нельзя изменить («Врата рая»). Бессмысленные — мертвые или спящие —
одинаковые лица: посмертные слепки с человека вчерашнего, позавчерашнего, со
всех его предков, так и не дождавшихся рождения разума. Но вот в одной из
масок — той, которой случайно коснулось сложенное крыло, — прорезались
глаза, пришло понимание. Увы, разум все же родился, и нельзя дальше жить
бездумно и радостно
Печалью осознанности отмечены почти все работы Бориса Самосюка. Они —
прозрение среди обыденности: с картинами художника неотвратимо входят знания
о смерти, о мире, о духовной истории человечества. Борис Самосюк с помощью
бушующего, пульсирующего, активного цвета обдирает физическую личину,
оболочку с привычных представлений, с устоявшихся мифов. Он пробивается к
истокам религий и философских учений, пытаясь обнаружить Дух, зафиксировать
момент — не рождения даже — зачатия мысли, идеи. Он снимает исторические
наслоения — одно за другим, чтобы заставить людей не смотреть, наконец, а
видеть.
«Глаза — это зеркало жизни, рот дан человеку от дьявола», — сказал как-то
Борис Самосюк. Глаза с печалью мудрости взирают с большинства его работ —
четко прорисованные на безротых расплывчатых лицах. Рот воспринимается как
некий изъян. Вот он нелепо и жалко распахнут навстречу равнодушному истукану
и безучастному Солнцу («Идолопоклонство»). При этом глаза почти не заметны
на перевернутом лице. У других «отрицательных» персонажей («Ангел тьмы» и
«Падший ангел») тоже раскрыты рты, а глаза прищурены. А у ангела смерти и
вовсе нет лица.
Лица, имена: каждая работа — притча. Огромная черепаха, везущая на себе из
последних сил измученную умирающую женщину — Землю? Бесстрастный Харон, с
усилием преодолевающий сопротивление не желающих в забытье душ. Отшельник,
бродящий среди желтизны, — автопортрет? Древо жизни, на ветвях которого —
плод заботливых предков — человек, прикинувшийся то ли спящим, то ли
умершим. Мать с младенцем, противостоящая смерти на триптихе «Ты носишь имя
и думаешь, что жив»…
Новый взгляд на привычное — этот принцип относится не только к сущности
работ художника, но и к их изготовлению. Борис Самосюк безбоязненно сочетает
базовые техники, изобретая в результате собственные технологии и личный
стиль. Собирает на лист — особый, схожий по текстуре с кожей — и пастель, и
акварель, и масляную живопись, и получает органичное естественное полотно,
максимально соответствующее внутреннему содержанию своих картин. Подобно
тому, как пришедшая в мир душа участвует в процессе формирования тела,
наращивая его из всего подручного материала, так душа полотен Бориса
Самосюка наращивает на себя плоть из всего многообразия художественных
материалов.
Самосюк не создает ничего рядового — а зачем? Все, за что он берется, —
выходит из-под его рук необычным, будоражащим воображение и разум.
Занимается ли он гравюрой, витражом или просто мастерит из приглянувшейся
деревяшки какую-то утварь в загородный дом семьи Самосюк.
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА. ПРЯМАЯ РЕЧЬ
Все, кто приезжает к ним в их миньярский дом, удивляются: «У Бориса золотые
руки!» Он мирно косит траву на газоне, его супруга идет по грибы — идиллия?
Ее работы — всего их более полутысячи — хранятся во многих музеях и частных
коллекциях в России и за рубежом: в БГХМ имени Нестерова, Екатеринбургском
художественном музее, Ирбитском музее изобразительных искусств,
Магнитогорской картинной галерее, Музее современного искусства (Москва),
Музее экслибриса (Москва), художественной галерее Маастрихт (Голландия), а
также в Бельгии, Германии, Израиле, Италии, Китае, Польше, Франции, Чехии,
Украине, Японии… Он — не менее признанный художник, чье имя прославлено по
всему миру. Оба — давно уже члены Союза художников России. Как же уживаются
вместе два таких ярких творческих человека?
А уживаются они хорошо. «Так ни разу и не удалось поругаться», — признается
Ольга.
«Обычно мир мужчины с рождения является для него главным, — поясняет Борис.
— И все, что его окружает, воспринимается как приложение. Я же отношу себя к
тому типу, который считает: чтобы я сам стал богаче, вокруг меня должны
находиться люди, которые тоже имеют возможность проявлять самость и расти.
Поэтому я сознательно ущемляю себя в чем-то, зная, что чего-то не достигну,
не дополучу. Но я отдам часть своего времени на то, что мне, в конечном
итоге, будет комфортно. Ведь рядом со мной будет не задерганная женщина,
которая будет стоять у плиты и все время на меня обижаться, что я ее «заел».
А — личность».
Они поженились почти сразу после знакомства — достаточно было поработать бок
о бок, чтобы понять, с каким человеком свела судьба. «Мы же не в ночном
клубе встретились, — пожимает плечами Ольга. — Тем более, Боря прошел
туризм, там мерзавцев вообще не может быть».
Секрет их семейного счастья очень прост — они всегда уважали интересы и
мнения друг друга. Но как сложно следовать этому рецепту, если от природы не
дано уважения ни к себе, ни к другим.
«Нам повезло — мы выросли в хороших семьях, с хорошими мамами и папами, —
говорит Ольга Самосюк. — Но сейчас все больше и больше неполных семей — к
нам в школу дети приносят справки, каждый год их количество множится. Раньше
развод воспринимался как трагедия, сейчас это — норма. Женщины стали
самостоятельнее, им проще расстаться. Сегодня люблю, завтра разлюбил, и — до
свидания, не сошлись характерами. Но для ребенка-то развод по-прежнему —
крушение мира. Дети страдают всегда. Ребенок любит и маму, и папу, он не
понимает, почему его лишили человека, которого он любит. Поэтому нужно
думать, когда идешь замуж или женишься — ты идешь не просто так, в парк
погулять с собачкой. Бедные наши современные дети перегружены
ответственностью, которые взрослые так беззаботно с себя скидывают.
Невзросление общества нашего — вот что страшно и грустно».
И Ольга, и Борис по очереди легко оставались с детьми, когда одному из них
нужно было отлучиться. Воспитывали без особых назиданий, с убеждением, что
детей нужно просто любить. «У нас с Борей была первая и единственная
установка: никогда не разделялись мнения, мол, папа сказал так, а мама
сказала по-другому, — вспоминает Ольга. — Потому, что ребенок тут же находит
лазейку, он отлично знает, к кому с чем обратиться».
Сейчас выросли и дочь, и сын. Сын Константин — «типичный современный оболтус
компьютерного поколения», по маминому определению, — вот-вот должен
вернуться из армии, куда пошел сознательно, по личным убеждениям.
«Костя теперь глаза прятать не будет, — гордится мама. За эти два года он
очень вырос, стал взрослым, нормальным человеком... Понял, как на самом деле
любит родителей. У меня и отец, и муж служил, и оба — настоящие мужчины. Мы,
мамы, как клушки, трясемся над детьми, а потом говорим, что нет мужиков, что
все мужики сво… В детском саду — одни женщины, в школе — женщины, дома
мальчишки сидят за маминой юбкой. Что же удивляться, что мужчины обабились?
Армия — последний оплот, куда бабье еще не проникло. Но и оттуда тащим их
себе под подол.
Ольгина бабушка прожила сто лет, дома у них под одной крышей мирно, хоть и
не просто, сосуществовали несколько поколений. Художники Ольга и Борис
Самосюк не выступают на трибунах, не устраивают перфомансы с раздеванием —
они просто учат детей рисовать и творят сами.
И подобно тому, как в их работах рождаются все новые и новые модели мира,
они сами — идеальная модель человеческого счастья. Модель остроумная и
примитивная, как весы: на одной чаше — настоящая женщина, на другой —
настоящий мужчина. И ее любовь дополняет его разум прозорливостью.
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа
|
