|
|
Эдуард Шульман
Богиня памяти
роман с хронологией
(продолжение)
Рисунок Николая Радлова.
Как Алексей Николаевич Толстой воротился на Родину…
Но лучше, по охранительному инстинкту, ограничимся первою буквой и титулом:
граф Т. Остались ведь родственники - прямые потомки. Потянут к суду,
потребуют сатисфакции: то, блин, не так и это не этак... А граф Т - просто
литературный персонаж с некоторым экивоком в сторону прототипа - подлинного
графа Алексея Николаевича Толстого.
Вот точно ли подлинный, - большой вопрос. Мать Алексея Николаевича сошлась с
гувернёром и покинула графскую опочивальню в положении «на сносях». И что
там, в изгнании, уродилось, - граф Т тайно мучился и переживал: а ну и
впрямь гувернёров отпрыск?
И потому остроумно - разом тонко и шаржировано - изображал местную
потомственную родовитость:
...неожиданно нанёс визит, - говорит современник, - в цилиндре и в огромной
медвежьей шубе.
- Да, наследственная... Остатки, - пробормотал, - прежней роскоши. - А после
смеялся и крякал: - Я эту наследственность за гроши купил, по случаю. А
какое барское впечатление!
В эмиграции быстро сообразил (в смысле - граф Т): делать тут нечего, - нет
рынка, нет покупателя.
Граф же Алексей Николаевич формулирует круче, ибо
в существующем ныне большевистском правительстве видит ту реальную власть,
которая одна сейчас защищает русские границы и поддерживает единство
русского государства.
Точка, абзац. Как говорится, конец цитаты.
Не станем углубляться в мотивы… Но граф Т, - свидетельство наблюдателя, -
ловкий рвач. Жена его тоже не любила скудной жизни и будто бы жаловалась:
- Что ж, в эмиграции, конечно, не дадут умереть с голоду, а вот ходить
оборванной и в разбитых башмаках дадут.
Думаю, она немало способствовала в конечном решении возвратиться…
Жена Алексея Николаевича - замечательный поэт и замечательный человек
Наталья Васильевна Крандиевская (1888 - 1963). Из разночинной семьи с левыми
радикальными взглядами. Отец - издатель популярного библиографического
указателя «Что читать?», хороший знакомый большевиков-литераторов и никуда,
натурально, не тронулся с октябрьским переворотом
Был здешним ходатаем не столько даже за дочку и зятя, сколько за одного
своего задушевного протеже. Тоже издателя. Который с именем, отчеством и
фамилией (Скирмунт Сергей Аполлонович, 1862 - 1932) обретается в словаре
«Книговедение». Мы же сократим его (в целях свободной фантазии) до латинской
буквы S (в силу польско-литовского происхождения).
На заре ушедшего века - не то мелюзга-чиновник, не то мелкий армейский чин.
И вдруг (фантазирую) выигрывает буквально по лотерее какую-то несусветную
сумму. А может быть (ближе к истине), умирает одинокий и скаредный дальний
родственник - херсонский помещик, степной магнат. В результате S
нежданно-негаданно (чистая правда) - законный наследник.
И не о нём ли (предположительно) повествует зоркий наш наблюдатель? Дескать,
в Париже, в эмиграции повстречал граф Т
старого московского друга Крандиевских, состоятельного человека, и при его
помощи не только жил первое время, но даже оделся и обулся с порядочным
запасом.
- Я не дурак, - говорил, смеясь. - Тотчас накупил белья, ботинок. У меня их
целых шесть пар - лучшей марки, на великолепных колодках. Заказал три
пиджачных костюма, смокинг, два пальто... Шляпы тоже превосходные, на все
сезоны...
Изложим, впрочем, биографию S отчасти, что ли, юмористически. Новоявленный
миллионер употребил свалившееся богатство на, извините, благо народа. По
совету Крандиевских, основал просветительское издательство, дабы в меру сил,
под неусыпным оком цензуры, открывать глаза местному населению. Дал денег на
чуть ли не первую внутрироссийскую большевистскую газету, где Владимир Ильич
Л - негласный редактор, - чуть ли опять-таки не впервые, провозгласил
человека нарезною железной болванкой с головкою - винтиком…Ну, а с разгромом
восстания (1905) слинял нелегально.
Что до S, его судили и выслали. За границу.
То ли застрял там безвылазно, то ли, по амнистии, наведывался на Родину… но
после Октябрьского переворота и Гражданской войны, в угаре нэпа, почтенный
(и почтительный?) Крандиевский сунулся по начальству. Такой, дескать,
заслуженный человек, пострадавший за революцию, прозябает в Париже, - нельзя
ли ему домой?
Начальство благодушно рявкнуло: льзя!.. И S отправился на разведку.
Приняли его классно. Обеспечили, как в басне, стол и кров, проводили на
почётную пенсию и в свой срок торжественно похоронили с роскошным некрологом
в центральной печати.
А при жизни, едва прибывши в Москву, неугомонный лазутчик хлопотал у властей
за Алексея Николаевича Толстого и доносил зарубежному графу Т, чтобы
неукоснительно паковал вещички.
Тому - куда податься? Как пошучивал местный футуристический классик,
«маленькая, но семья». Да у Алексея Николаевича - вовсе не маленькая: он с
женой, два сына от Крандиевской + её сын от первого брака + его дочка от
первой жены + бонна-эстонка при детях... Ну и въехал в Москву, - посмеивался
тот же футуристический классик, - «въехал в Москву на белом коне Полного
собрания своих сочинений».
Правоверный классик-остряк, - вы правильно догадались, - Владимир
Владимирович М. И весьма тонко почувствовал, вернее - почуял, что при графе
Т лично ему, Маяковскому, ничего не светит. Коль скоро тутошнее начальство
обласкало-приветило «красного графа», то законное место М - в Донском
крематории... Или в Париже.
Наоборот, будущий классик Б (уж не Булгаков ли Михаил Афанасьевич?)
воспрянул духом и воспарил. Обе согласные буквы - бывший Т и будущий Б
- сошлись в интимных подробностях. У классика, блин, должно быть три жены.
Первая - та девочка, что полюбила мальчика. Её обожание придаёт силы,
заставляет самоутвердиться. Вторая - министр внешних сношений, литературный
агент - внедряет классика в косную издательскую массу. Третья - юная
прелестница, маститая вдова - стережёт архив и заведует домом-музеем.
В согласии с данной классификацией будущий Б сменил первую жену на вторую, а
бывший Т - вторую на третью.
Наталья Васильевна Крандиевская, которую, ради собственной безопасности,
сведём по привычке до первой буквы, - бедная К плакалась будто бы
бонне-эстонке: мол, поплатилась за то, что шибко содействовала графу Т
очутиться в России.
Бонна возилась с чужими детишками, жила как в родной семье и душевно
радовалась за хозяев, что ловко и вовремя избежали зарубежного нищенства.
Развод, natuerlich, не есть хорошо, да сердцу не прикажешь. Herr Graf hat
ein weites Herz!
Человек широкого ума и любвеобильного сердца, граф Алексей Николаевич вроде
приноровился к новой действительности, был даже не прочь прихвастнуть
где-нибудь за кордоном:
- Я, например, как живу? У меня целое поместье в Царском Селе… три
автомобиля... и такой набор драгоценных трубок, каких у английского
короля нет!
С молодой третьей женой перебрался в Москву. Вторая - с детьми и бонной -
поселилась в Ленинграде. Особняк в Пушкине (Царском Селе) отдали Дому
творчества.
Сын-студент посватался к однокурснице - дочери, скажем, латиниста L
(опять-таки польско-литовского корня), друга Ахматовой и Гумилёва, поэта и
переводчика. Того, как дворянина, после убийства Кирова, высылали из
Питера... «Красный граф» оборонил. И позднее, заседая в Комитете по
Сталинским премиям, вполне заслуженно поощрил бедного родственника. Михаил
Леонидович Лозинский (1886 - 1955) переложил на местном наречии
«Божественную комедию» с девятью кругами Дантова ада.
А «кировский поток» - тысячи гонимых и выгнанных - рассосался на ручейки,
просочился на Волгу, за Урал, в Сибирь... Так отдельные питерские
интеллигенты упаслись от ленинградской блокады.
Алексей Николаевич эвакуировался в Ташкент. Семью - Наталью Васильевну с
сыновьями - вывезли самолётом... Вот только бонне-эстонке не нашлось места.
Теперь благородным и благонравным правнукам есть, кого навещать на
Пискарёвском кладбище.
Не исключено, что наличие в стране «красного графа» каким-то образом умеряло
(и умИряло) власть. Как «большой террор» грянул со смертью Горького, так
маленький послевоенный литературный погром приключился уже в отсутствии
Алексея Николаевича...
Среди многих талантов, житейских и творческих, выпало графу Т и безалаберное
актёрское шутовство. Особенно удался Епиходов из чеховского «Вишнёвого
сада». Первое появление с простодушною репликой - местным напевным говорком,
крякая, хрюкая, хмыкая:
- Не могу одобрить нашего климата. - С ударом на «а» и как-то по-бабьи
пригорюнившись: - Наш климат, блин, не может способствовать...
День смеха
Не скажу точно, когда установили этот весёлый праздник. Будто бы в Древнем
Риме. У нас же - в честь Гоголя, который родился аккурат 20 марта - 1 апреля
по новому стилю.
А 1 апреля по-старому "посетил сей мир" бедный Демьян (1883 -
1945). Да-да, тот самый, что и сейчас поминается посреди хмельного застолья:
Как родная меня мать провожала,
Тут и вся моя родня набежала.
С биографией Демьяна знакомит нас замечательный справочник "Деятели
СССР и революционного движения России". Он вышел из печати к десятилетию
Октября, когда Демьян Бедный развенчивал некий слух или некую сплетню,
которые - слух и сплетня - сопровождали его до могилы.
А именно: что Демьян Бедный - не сын церковного сторожа Алексея Софроновича
Придворова, а незаконный царственный отпрыск - дитя поэта К.Р., Константина
Константиновича Романова (1858 - 1915), Президента Академии Наук,
инспектора-попечителя военно-учебных заведений.
Основания:
1. Уроженец деревни Губовка, Херсонской губернии - бывшего военного
поселения, куда К.Р. будто бы наведывался.
2. Паспортная фамилия (Придворов) намекает на происхождение, - не прикрыт ли
августейший грех каким-либо придворным лакеем...
3. Когда будущий поэт обретался в военно-фельдшерской школе, К.Р.
покровительствовал ему, - разрешил, в порядке исключения, закончить гимназию
и поступить в университет.
4. Юный Ефим Придворов восхищался монархией и монархом:
Звучи, моя лира!
Я песню слагаю
Апостолу мира -
Царю Николаю!
5. В годы первой мировой быстро выслужил Георгиевскую медаль и занимал
крупный тыловой пост. Освободил от призыва некоторых партийных товарищей -
устроил на оборонные предприятия.
Принадлежал ли действительно Демьян Бедный к императорской фамилии - нас, по
правде, не занимает... Сам поэт положил много сил, разоблачая "царственную
легенду". Вот как открывается его биография в "Деятелях СССР":
Вряд ли кому-либо из наших писателей выпала доля более страшная, чем детство
Д.Б. Теснейшим образом он связан с людьми, носившими все знаки уголовщины и
каторги. Ужасающие жестокость и грубость окружали Д.Б.
Иными словами, между К.Р. и Д.Б. - пропасть. Откуда взяться царственному
родителю в нашем простом быту?.. И дальше, с большими подробностями,
расписывает поэт собственную мамашу. Мол, посудите сами, кто же
польстится...
Опять-таки перелагаю по пунктам, сохраняя стиль подлинника:
1.Женщина исключительно красивая, крутая, жестокая и распутная. Глубоко
презирала мужа, что был значительно старше и жил в городе. Всю свою тяжёлую
ненависть вымещала на сыне, которого родила в семнадцать лет. Пинками,
побоями, бранью внушила мальчику ужасающий страх, превратившийся постепенно
в непреодолимое отвращение.
2. Был праздник. Жара, духота. По обыкновению избитый и зарёванный, Ефимка
плёлся за матерью. Вошли в лавочку - - -
...проснувшись в закутке, мальчик стал невольным свидетелем бесстыдной
сцены. Прямо на мешках, на глазах потрясённого ребёнка... Ефимка заплакал, а
мать всю дорогу лупила его палкой.
3. Мать поэта звалась Катей, Екатериной Кузьминичной. Вследствие ли
постоянных побоев или другого извращения природы она, кроме Ефима, детей не
имела. И слыла большой мастерицей, сейчас бы сказали, "не подзалететь".
Деревенские осаждали её. Екатерина Кузьминична тонко поддерживала обман:
давала разные снадобья, поила настоем из пороха с луком.
Девки исправно глотали, а в положенный срок исправно рожали. Тут привлекался
Ефимка, - в качестве грамотея строчил лаконичную записку: крещёное имя
Мария, при сём рубль серебром. И "тайный плод любви несчастной"
препровождался в приют.
Парни, прижавши Ефимку в тёмном углу, допытывались: "А ходыла Прыська до
твоей маты? Кажи!"... Но мальчик крепко хранил девичьи тайны. А мать
по-прежнему предавалась разврату.
4. Будущий поэт умирает... Мать, простоволосая, пьяная, шьёт сыну
смертную рубашку и орёт во всё горло весёлые кабацкие песни. Кладбищенский
сторож, собутыльник и близкий друг матери, склонился над мальчиком:
- Дэ жэ тэбэ, Ефимаша, поховаты?.. А-а, пидля бабуси. Там мята дужэ гарно
пахнэ!
...очнулся от страшных криков. Темно. Пьяная мать визжит под сапогами отца.
Он отмахал двадцать вёрст и за косы приволок с гульбища свою благоверную.
5. Когда Д.Б. уезжал в столицу, то увидал на вокзале
растрёпанную бабу, не совсем трезвую. Грозя кулаком, она дико вопила: "А щоб
тоби не доихаты!"...
И вдруг как снег на голову нагрянула в Петербург.
- Его вбылы.
- Кого?
- Батька.
И путаясь, рассказала, что на базаре, в отхожем месте, нашли отца. На пальце
- серебряный перстень: Алексей Придворов...
Убийцу не обнаружили.
6. В годы советской власти Екатерина Кузьминична навещала сына в
Кремле, получала деньги, подарки... но, покидая гостеприимную семью,
непременно по мелочи подворовывала. А после на барахолке расхваливала товар:
"Ось шапка Демьяна Бедного за три карбованца!"
Покойного мужа ругала со злобою. Лишь на смертном одре покаялась, что убила.
За то будто бы, что хотел продать дом в деревне... Опоила отравленной
водкой. Двое любовников обмотали шею тонкой бечёвкой, удавили и бросили в
нужник... Перстень почему-то не сняли.
Краткие выводы: грязная, пьяная, распутная, подлая... истязательница,
воровка, убийца... Ну, попросту крик души: верьте мне, люди! Моя мать -
гулящая, а не любовница Константина Романова!
Бедный был удостоен высоких наград, провозглашён классиком, но похоронен на
Новодевичьем, - не в кремлёвской стене. Потому что в 1938 году
расстался-таки с красною книжицей - умер беспартийным. Хотя и в Барвихе, в
правительственном санатории.
В Красной Армии штыки,
Чай, найдутся.
Без тебя большевики
Обойдутся.
Вопросительный знак
24 июня 1962 года скончался Анатолий Борисович Мариенгоф.
Было время, когда Есенин предлагал:
- Давай, Толя, выпустим сборник "Эпоха Есенина и Мариенгофа". Это ведь сущая
правда - эпоха-то наша!
И такой сборник подготовили. Вёрстка его хранится в Литературном музее.
Родился Анатолий Мариенгоф в 1897 году. В тридцатилетнем возрасте
обнародовал "Роман без вранья" - наиболее знаменитое своё произведение.
Спустя приблизительно тридцать лет Юрий Карлович Олеша повстречал Мариенгофа
в ресторане "Националь" и воскликнул с вопросительным знаком:
Боже мой, красавец и щёголь Мариенгоф? Автор воспоминаний о Есенине,
поэт-имажинист... в настоящее время сочиняет пьесы, из которых каждая
фатально становится объектом сильной политической критики, ещё не увидев
сцены... остаются только названия, обычно запоминающиеся и красивые, -
"Заговор дураков", "Белая лилия", "Наследный принц".
Насчёт "Белой лилии" не скажу. А "Наследного принца" ругали на моей памяти.
"Заговор дураков" - вещь ранняя, но в целом Олеша прав: до самой смерти
Мариенгоф был автором звучных заглавий, которые лишь теперь превращаются в
книги: "Мой век, мои друзья и подруги", "Циники" (с высокой оценкой
Бродского и недавней экранизацией). Изъятый "Роман без вранья" вышел
несколькими изданиями.
При всей эффектности и "модерновости" Мариенгоф связан с классической
традицией, в частности, с мыслью Льва Николаевича Толстого, что рано или
поздно роман прекратится, - стыдно будет выдумывать. Вот таким "невыдуманным
способом" работал Мариенгоф. Герои-современники выступают под собственными
именами. Жизнь, не ставшая историей, - главный персонаж повествования.
Мариенгоф, подобно зачинателям жанра (Монтень на западе, Герцен у
нас), привлекает во множестве разные попутные байки, слухи, сплетни,
политические новости, бытовые мелочи, присловья, анекдоты... Скажем,
новобранец на фронте попал под обстрел. Подымается в рост и кричит
противнику:
- Сумасшедшие! Что вы делаете? Здесь ведь живые люди!
Или известная притча про английский газон, которую (притчу), с вашего
позволения, мы приведём в пересказе:
Некие индусы посетили Великобританию. Их больше всего поразило, как удалось
местным жителям сохранить в идеальном порядке газоны, скверы, парки...
- Очень просто, - ответили местные жители (англичане). - Мы подрезаем траву.
Вот этими ножницами. Каждый день. Уже четыреста лет.
Четыреста лет? Каждый день?
Оно, может быть, хорошо для травы, для газона... Но тот, кто держит в руках
ножницы, слышит их железное чавканье, чьи пальцы мокрые и липкие и пахнут
травой, - его-то спросили?.. Если ему слишком долго внушать мудрость
"четырёхсот лет" и "вот этих ножниц", он пропорет ими ваши бока и уйдёт не
оглядываясь. А вы умрёте, глаза обратив к небу, улыбаясь.
А тот, кто секатором резал траву, а после зарезал вас, - он подожжёт ком
бумаги или тряпья и пойдёт по дороге.
И будет петь.
К нему прибежит стеклодув - "четыреста лет вот через эту трубочку... "
И слесарь - "вот этим напильником... четыреста лет". И точильщик с ножом.
Среди них обнаружится некто, кого они поставят на возвышение и, проходя
мимо, внизу, под ним, с факелами и флагами, а также с инструментами бывшего
труда, огромными, из материи и картона для лёгкости, - задрав голову, как
задирают её к небесам, определяя погоду, - и запрокинув голову, станут
кричать несусветные слова, необходимые почему-то для счастья.
Потом, через некий срок, их дети и правнуки вернутся к газону, к траве, где
пропороли ваши бока. Вас не будет. Вы сгинете и сгниёте, удобрив траву
высотой с ёлку. Но какая-нибудь запонка, какая-нибудь берцовая кость, дужка
от ваших очков, ком платка, которым вы затыкали в последнем усилии рану, -
что-нибудь да найдётся.
Вам поставят памятник. Кругом будет расти трава, и четыреста лет "вот этими
ножницами" её будут всё-таки подстригать.
Будут? Всё-таки? Подстригать?
Скромный сын Бердичева
Есть убийственная формула Михаила Афанасьевича Булгакова: нельзя
одновременно подметать трамвайные пути и устраивать судьбу каких-то
испанских оборванцев...
Но почему оборванцы - испанские? Ведь Швондер из "Собачьего сердца"
попрошайничает ради немецких детей. Там, в Германии, произошла революция,
установилась Баварская советская республика, планировался - вслед за
Гамбургским восстанием - всеобщий коммунистический переворот.
При чём тут Испания? Тихая, мирная. Счастливо избежавшая "мировой бойни".
Известная в двадцатые годы разве что "испанкой" - гриппом, эпидемия которого
охватила Европу... До Испанской войны, до смуты и передряг - переть и
пилить!
В Москве, однако же, обретался автор, который, помимо Булгакова, обратился к
Испании. И поведал нам о приятеле, что
Пел, озирая родные края:
"Гренада, Гренада, Гренада моя!".
В поздней заметке "История одного стихотворения" (1957) Михаил Аркадьевич
Светлов говорит:
В двадцать шестом году проходил я днём по Тверской (где теперь Театр имени
Станиславского). В глубине двора увидал вывеску: "Гостиница Гренада". И
появилась шальная мысль: дай напишу какую-нибудь серенаду.
Всякая местность, в какой-то степени, знаковая, но Гренада, конечно, -
символ романтики, «название, - говорит Набоков, - особенно заманчивое для
русского воображения». И вспоминает Чехова («Даму с собачкой»):
Обыватель живёт у себя в Белёве или Жиздре - и ему не скучно, а
приедет в Ялту: «Ах, скучно! Ах, пыль!» Подумаешь, что из Гренады
приехал…
А глава в «Двенадцати стульях» - От Севильи до Гренады! Ведь это то самое,
что напевают Ипполит Матвеевич Воробьянинов и профессор Преображенский в
«Собачьем сердце». Музыка - Петра Ильича Чайковского, слова - Алексея
Константиновича Толстого с будущею «светловскою» рифмой:
От Севильи до Гренады
В тихом сумраке ночей
Раздаются серенады,
Раздаётся звон мечей.
Заметим в скобках, что у графа Толстого стук, но предводитель дворянства с
профессором в один голос выводят звон... Закроем скобку. Весьма
соблазнительно угадать, что знаменитая "Гренада" и есть источник Булгакова:
Я хату покинул,
Пошёл воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать.
Спору нет, важно разрешить аграрный вопрос в Пиренеях. А кому, извините,
подметать трамвайные пути на бульварном кольце?
Всё бы хорошо, да только Светлов, вы слышали, шёл по Тверской в 26-м году, а
"Собачье сердце" - 25-го года. Хотя в той же заметке ("История одного
стихотворения") уверяет Светлов, что, "с пылу с жару" прибежавши в редакцию,
застал... Есенина.
Возможно, чего-то путает. "Гренада" напечатана в "Комсомольской
правде" 29 августа 1926 года. И тотчас достигла Парижа. В новогодней
открытке Марина Ивановна Цветаева просит Пастернака:
Передай Светлову, что его "Гренада" - мой любимый (чуть не сказала: мой
лучший) стих.
Маяковский читал "Гренаду" в Политехническом, где Булгаков вроде бы не
бывал, но сражался с поэтом на бильярде. Отчасти в ответ на "Собачье сердце"
сочинил Маяковский "Клопа" (с поминовением Булгакова в справочнике умерших
слов: буза, бюрократизм, богоискательство, бублики, богема, Булгаков)... А в
процессе бильярдных баталий вдруг прогудел басом, играя кием:
Ответь, Александровск,
И, Харьков, ответь:
Давно ль по-испански
Вы начали петь?
- А правда, Владимир Владимирович, давно? - спросил, предположим, Булгаков,
укладывая шар.
И Маяковский достал из широких штанин не "Комсомольскую правду", а
машинописный листок. Вот, мол, что, Михаил Афанасьевич, сотворил ваш
земляк и тёзка - прежний малороссийский житель Михаил Светлов...
К моему смешному языку
Ты не будь жестокой и придирчивой, -
Я ведь не профессор МГУ,
А всего лишь
Скромный сын Бердичева.
Две строфы
Считая, что он молится
И думает за всех...
Дело происходит в Литинституте на поэтическом семинаре Михаила Аркадьевича
С. Место действия - актовый зал. На сцене, за спиной С., - трибуна.
Висят какие-то, многолетней давности, кумачи.
Из присутствующих отмечу дежурного... или как оно называлось? В общем,
каждый участник семинара, по очереди, обязан вести журнал и фиксировать, так
сказать, событийную сторону: кого обсуждают, какие суждения...
Вот он-то - по нашей терминологии - дежурный. В таковом звании его и
оставим. Разве что с прописной буквы. Хотя помним, конечно, фамилию, знаем
паспортные данные и псевдоним. Даже виделись лично... по телевизору... когда
бывший Дежурный...
Да нет, хороший парень! Сын столичного бухгалтера, выдававший себя за
китобоя и остряка. И мы уж полжизни бережём некую шутку, которую надеемся
употребить. Бывало, спросишь покойного: "Ну, что новенького?" Ответ: "Шнурки
от ботинок".
Вот этот самый Шнурки от Ботинок...
Но прервёмся на краткий миг. Сейчас появится С.А. - Современный Автор, две
строчки которого выставлены в эпиграфе. А покуда позволим себе
предварительное замечание.
В эпоху, скажем, недоиздания Джойса и переиздания Пруста некоторые обучались
литмастерству по "Разгрому" Фадеева. Там один герой - Морозка, другой -
Метелица, но спутать их совершенно немыслимо. Имеется ещё командир с
неудобопроизносимой фамилией (так среди полезных сельскохозяйственных угодий
встречаются "неудобья") и его помощник Бакланов, подражающий своему
кумиру.
Тот, из-за ранения, не в состоянии вертеть шеей - разворачивается всем
корпусом. Ну и Бакланов то же. И с большим литературным мастерством в романе
объявлено: внешние-де замашки отпадут, а суть переймётся.
Говорят, человек - прообраз Бакланова из "Разгрома" - сделался скульптором.
И очутился на Колыме. Заодно с неудобным командиром, который загнулся в
военном году... то бишь его загнули, чтоб чересчур не радовался немецким
победам.
Смекаете, да? Он - красный партизан и представитель неудобья -
симпатизировал Гитлеру!
И это не менее (и не более!) удивительно, чем судьба Бакланова-прототипа.
Который чего-то там изваял. И шибко прославился. Схлопотал премию. Плюс
обратный билет в Европейскую Россию... Да местные бедолаги нагрянули к нему
в мастерскую аккурат накануне отъезда…
Но памятник, по слухам, остался. В Магадане или в Норильске. В Находке или в
Совгавани. В Сучане на Суковом болоте... В городе Свободный за колючей
проволокой…Там стоит человек с несгибаемой шеей.
О ней-то и пойдёт речь. Шея у С. была худая и длинная. Когда со временем -
на короткий срок - он сделался местной правдой и совестью, изумлённому глазу
с внезапностью открывалось, до чего ж она, наша правда, картавая да кривая.
С утиной головкой на лебединой шее.
Но пора уж впустить С.А. - Современного Автора. Вот он - по контрасту -
двухметрового роста с жидкими глазами прибалта. И едва отворил дверь, -
нельзя ли, спрашивает, почитать?
- Валяйте! - сказал С.
Вполне возможно (а нам и желательно), чтоб это свершилось в тот день, когда
на доске объявлений вывесили приказ об отчислении Современного Автора из
института... за непосещение.
А он возьми да и посети!
Для полного эффекта тут бы и полный зал. Да не было. Так, редкими шашечками
(если снимать с верхней точки). А впереди - по первой горизонтали - С., С.А.
(Современный Автор) и покойный Шнурки от Ботинок. Этих - лучше "с пупа".
Общим планом. Наездом через наплыв. И конечно, синхронно, в прямом эфире.
То, что на телевидении именуется "текст", отыщете вы в каком-нибудь сборнике
Современного Автора. "Зрительный ряд" - две головы и две шеи, связанные
между собой законом "Разгрома": С. - за неудобного командира, а Шнурки
от Ботинок - в роли Бакланова.
И вот, покуда длилось стихотворение или, в нашем телесюжете, "закадровый
комментарий", Шнурки от Ботинок наклонялся вперёд, а голова С. падала набок,
и он предложил Современному Автору, окликая его по имени:
- Хотите, я сделаю вам стишок?
Нет (вразрядку), стихотворение... А "стишок", - так позволяла себе
Анна Андреевна Ахматова, которая кстати (или некстати) говорила об С.:
я понимаю, почему Вас все любят.
Современный Автор тоже, вероятно, любил. Однако же кивнул удручённо.
С. попросил читать медленно, смолкая после каждой строфы. И в паузе выносил
приговор: не надо... Нам понадобилось четверть века, чтобы почитание С.
сменилось почтением к Современному Автору.
- О! - вдруг сказал С.
У него, между прочим, был сосед с неудобной фамилией. Однажды, передавал
Шнурки от Ботинок, сосед прибегает с потрясающей новостью: в полночь
Спасская башня бьёт одиннадцать раз. "А в полдень?" - спросил С. "В полдень
не знаю, а в полночь - одиннадцать!"
Идут проверять. Визуально очень изобразительно. Главная площадь, глянец
булыжника... Неудобная фамилия задирает голову, С. кладёт на плечо. "Бам!" -
бьют часы. "О!" - говорит фамилия. "Бам!" - бьют часы. "Раз!" - говорит
фамилия... Словом, прослушав двенадцать строф, С. дважды воскликнул: о!
Мы были счастливы. Шнурки от Ботинок скрёбал пёрышком, заполняя журнал.
Считая, что он молится
И думает за всех,
Несли эвенки малицы,
Несли (та-та) и мех.
А что он мог (та-та, та-та),
Божишко небольшой
С (та-та-та) деревянною,
Источенной душой.
Вот всё, что оставил С. от работы С.А. (Современного Автора).
- Знаете, Михаил Аркадьевич, - вздохнул тот, - мне очень нравится ваше
последнее стихотворение. В нём, если не ошибаюсь, десять строф, но я бы, с
Вашего разрешение, малость подсократил.
- Валяйте! - сказал С.
И Современный Автор прочёл:
Как мальчики, мечтая о победах,
Умчались в неизвестные края
Два ангела на двух велосипедах -
Любовь моя и молодость моя.
Не бойся старости! (Тара-тата) пустое,
(Тара-тара-тата) водоворот.
И смерть к тебе (тара-тата) простою,
Застенчивою девочкой придёт.
- И
только-то? - спросил С.
- Ага, -
сказал Современный Автор.
И оба они
засмеялись.
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа
|
