Диана КАН

* * *

Я подданная русских захолустий.

И тем права пред Богом и людьми.

И приступам провинциальной грусти

моя любовь к Отечеству сродни.

 

 

Пусть кажется тому-то экзотичной,

как в зимний день июньская гроза,

моя великорусская привычка

прищуривать нерусские глаза.

 

 

Вдали от многолюдных перекрестков

постигла я на стылых сквозняках

кровавый привкус русского вопроса

на опаленных временем губах.

 

 

Ладонь отвергла дедовскую шашку,

но не снискала мира на земле...

Сгорает век томительно и тяжко.

Мои пути потеряны во мгле.

 

 

Лицо слезой кровавой умываю,

впадая временами в забытье...

Но ни на что вовек не променяю

Божественное подданство свое!

 

 

* * *

 

Все чаще, неизбежней и шальней

ты снишься мне, казацкая фуражка,

степное ржанье яицких коней,

имперский посвист есаульской шашки.

 

 

Уже неважно, где чужой, где свой.

И тот, и этот стали мне судьбою.

России предстоит последний бой -

смертельный бой за жизнь с самой собою.

 

 

Заплакать бы над Родиной навзрыд,

завыть сквозь торжество хазарских луков...

Глядит с портрета - плакать не велит

Мой дед-казак Андрей Степаныч Струков.

 

 

Угрюмое наследие в крови.

А все ж дела мои не так уж плохи,

покуда говорю я о любви

моей в любовь не верящей эпохе.

 

 

* * *

 

Схоронила я душу в девятнадцатом веке.

Медяками закрыла ей светлые веки.

С той поры лишь по ней возносила рыданья...

И за это не жду для себя оправданья.

 

 

Откружилась она на блистательном бале.

Эполеты поклонников ей отсияли.

Проводил ее взглядом с рассеянным вздохом

тот, чьим солнечным гением вспыхнет эпоха.

 

 

Он-то знал: отгорят на балу эполеты.

И метель зазмеится по белому свету.

Погребет под собой и любовь, и надежды.

Жгучим снегом засыплет искристые вежды.

 

 

Истомится больная душа, изведется.

Станет пятна искать на сверкающем солнце.

 

 

Перебесится и завещает: “Простите!

С моим солнечным веком меня отпустите!”

 

 

Закружусь я, как встарь, на блистательном бале...

Нет, не все эполеты еще отсияли!

Мне целует запястье с рассеянным вздохом

тот, чьим солнечным гением светит эпоха.

 

 

И взамен не нужны мне ничьи оправданья.

И пускай не кончается это свиданье...

Схороните меня в девятнадцатом веке,

чтоб двадцатый - кровавый! - не видеть вовеки.

 

 

* * *

 

Раздольная русская грусть

осенний простор осенила...

Я знаю ее наизусть -

неволя, недоля, могила.

 

 

Летит над заблудшей землей,

теряясь в заоблачной сини,

всесильная, словно пароль,

исконная песня России.

 

 

В ней всплеск половецкой камчи,

ямщицкая боль-безысходность,

сиянье царьградской парчи,

угрюмых полей худородность.

 

 

Рыдает она и звенит

на русском лихом порубежье

и рвется в кромешный зенит,

как рвутся в объятья медвежьи.

 

 

 

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

 

 

Вновь боевые стремена

слезами вдовьими омыты...

Русь выкликает имена

своих сынов, в бою убитых.

 

 

Метет крещенская метель

по дикому степному полю...

Собой закрою колыбель

и Родину, само собою.

 

 

Не плачь, родимое дитя!

И колыбель твоя, и стремя,

над снежной Родиной летя,

равно отсчитывают время.

 

 

Усни, а я тебе спою,

в слезах склонясь над колыбелью,

как твой отец, упав в бою,

спит под крещенскою метелью.

 

 

А боевые стремена

слезами бабьими смыты.

Русь выкликает имена

бойцов для новой правой битвы.

 

 

И шепчет твой отец в ответ

устами стылыми своими

на весь крещеный Божий свет

твое, мой грустный мальчик, имя!

 

 

* * *

 

Людских утешений не надо

моей безутешной любви...

Скорбите со мною, цикады!

Рыдайте со мной, соловьи!

 

 

Соперниц погубленных жалко...

Я в пруд с головою войду -

там плещут хвостами русалки

в моем воспаленном бреду.

 

 

К которой из этих колдуний

крадется, как тать, в тишине

в часы роковых полнолуний

мой свет ненаглядный в окне?

 

 

Угрюмый, дрожащий, отравный,

озябший на стылом ветру...

Захлопну высокие ставни.

От ревности лютой умру!

 

 

Нет-нет, ни зеленое зелье,

ни заговор-спас на крови

уж не исцелят от похмелья

безжалостной юной любви.

 

 

* * *

 

Лишь для того терпеть любовь и боль

читать по звездам и считать столетья,

чтобы однажды встретиться с тобой

и позабыть о Боге и бессмертьи.

 

 

Забыть все искушенья, все слова,

которые скопила по крупицам.

Забыть о том, как зелена трава,

как высоки и беззаботны птицы.

 

 

Любить как жены. И жалеть, как мать.

И упадать под ноги, словно росы.

Слезами восковыми застывать

и улетать дымком от папиросы.

 

 

И лишь ночами, глядя на луну,

шептать в тоске: “За что, за что мне это?”

И слушать голубую тишину,

и отчего-то не хотеть рассвета.

Диана Елисеевна Кан родилась в городе Термезе Узбекской СССР в 1964 году. Окончила факультет журналистики МГУ им. Ломоносова, Высшие литературные курсы. Работала в газете “Оренбургская неделя”, преподавателем мировой художественной литературы в школе, руководила молодежной литературной студией.

Диана Кан автор книг “Високосная весна”, “Согдиана”, “Бактрийский горизонт”. Лауреат премии журнала “Наш современник” за 1999 год, дипломант журнала “Молодая гвардия”.

Живет в городе Новокуйбышевске Самарской области.