Николай ИВЕНШЕВ

ФУНТ СОЛИ

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

Русская жизнь

МОЛОКО

ПОДЪЕМ

БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ

ГАЗДАНОВ

XPOHOC

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

РОССИЯ

МГУ

СЛОВО

ГЕОСИНХРОНИЯ

ПАМПАСЫ

ПЛАТОНОВ

КОРОТКИЕ РАССКАЗЫ

Сердце всегда разрывается от любви. Иначе, зачем бы врачи делали укол от инфаркта в живот, около пупка, возле того места, за которое еще в женском лоне держится новая жизнь. От любви и от бешенства ставят уколы в живот.

Кардиологическое отделение мало похоже на санаторий для влюбленных. Любят туберкулезники. У них горячая от палочек Коха кровь и твердое осознание конечности жизни. Вот они на всю катушку и пользуются остатками земных радостей.

У стариков в кардиологии оленьи глаза. В них предсмертная печаль. У всех оленьи глаза, только не у старика Воропаева, тяжелого, как русский танк и циничного, как пятнадцатилетний подросток.

Старик Воропаев радуется всему злому, что происходит в мире. Вот сказали по радио, что в московском метрополитене произошел террористический взрыв, старик потер ладони: «Сами наплодили преступников, сами и расхлебывайтесь!»

Ночью кто-то курил в клизменной, санитарочки ругаются. Старик Воропаев рад. Всем достается на орехи.

А как заходишь в столовую, там пустой стол стоит. На столе тарелка с каким - нибудь первым блюдом. Чаще - это еда из дешевой сои. Подписано тушью «Контрольное блюдо».

- Нас контролирует! - Крепко и сочно рубит для очереди к окошечку Воропаев.

И он в который раз уже требует соли. Из окошечка выглядывает молоденькое, светлое лицо и по слогам разъясняет, что соль для сердечников не полагается. Врачи говорят, что она задерживает прохождение крови через почки.

- Враки! - злится Воропаев и начинает костерить правительство, особенно почему-то Черномырдина, давно не работавшего в том правительстве.

- В нефтяную и газовую отрасль, мать твою!

Он бывший нефтяник, работал под Астраханью на нефтяных вышках. Об этом постоянные рассказы на курительной скамейке возле корпуса. Больные лениво слушают. Что еще делать? Рассказав о том, как пили водку на самой верхатуре, Воропаев переходит на амурную тематику. А уж тут полный и самый что ни на есть пошлый отрыв. К женщинам никакого пиетета. Они для Воропраева хуже кошек, хотят только одного. Больные кто слушает, а кто, прижав тапочкой окурок, молча уходят.

Вчера Воропаев в местном киоске купил пачку соли. И принес всю пачку в столовую. Когда бабушка Синицина попросила у него щепотку, старик весело подмигнул всем: «А знаешь ли ты, мелкая твоя голова, что на Руси из-за соли бунты вспыхивали?»

Бабушка тоже вспыхнула, как молодая, и отвернулась. Старик послюнявил задирающиеся края пачки и, нарочно топая, двинул в свою палату.

Бабушка Синицина пошла к своему мужу вздыхать и вспоминать, как было хорошо в молодости. Но хорошо и сейчас, вот правнучка в первый класс пошла, в фартуке белом- белом, как снег.

Бабушка была похожа на мужа Павла Петровича, теперь вот инфарктника, а раньше мелкого, как шурупчик, но работящего мужичка. Во все он вкручивался. Но все больше молчал. Вот вкрутился в соревнование за образцовый дом, выкашивал зловредную траву амброзию. И запекло, затошнило. Пришел домой, лег на диван. Долго терпел, пока на него «бабушка» не накричала. Надо вызывать «Скорую». Они приехали, пожужжали коробочкой, из которой вытянулась лента, вроде телеграфной. Коробочка телеграфировала: «Обширный инфаркт».

Бабушка само - собой поехала с мужем. Взяла с собой целую сумку платьев и халатов. Все для того, чтобы «Павлику» было веселее. Она часто переодевалась, садилась рядом с мужем и гладила его ладонь и кисть руки.

Старик Воропаев читал толстую книжку, детектив. И время от времени подставлял свой живот для инъекций.

К ним приезжали дети, два сына, которые работают бригадирами в местном колхозе. Шут поймешь, как теперь эти колхозы называются. Старший Юра и младший Леша похожи друг на друга, как две фасолины. Объемисты и загорелы.

Они привозили в большущем термосе уху из сазанов. На Кубани их зовут «шаранчиками». Тогда все в палате оживлялись и уже вытаскивали из тумбочек ложки. Нельзя не вытащить, потому, как уху ту насильно впихнут два брата Юра и Леша.

Леша все приговаривал фразу из фильма «Чапаев»: «Братка умирает, ухи просит!»

В конце - концов, все привыкли и ждали бригадиров с термосом.

Вечером на носилках внесли пожилую черноволосую женщину. Положили ее в соседнюю палату. Сразу все, коридор и больничные закутки, запахли чем-то особым - потом и полынью, старой кожей, кислым. В соседнюю, шестнадцатую палату хлынули цыгане. Это была их мать, к которой подключили кислород.

Цыганка синела, но крепко хваталась за мундштук кислородной трубочки. А ее сыновья топтались возле двери. Они совали санитаркам в карманы халатов деньги. Санитарки, вроде, этого не замечали.

Один из цыган, мелколицый Василий, обнаглел вконец. Он приоткрыл окошко в коридоре и закурил. Когда к нему подошла женщина в белом халате и спросила, что он делает, Василий ответил: «Гляжу на звезды». И добавил Марии Алексеевне, так звали санитарку, что для цыган звезды крупнее, чем для русских. Цыгане их понимают.

Мария Алексеевна пожала плечами, оставила цыгана наедине с куревом и крупными звездами.

Тут же об этом рассказала супругам Синицыным.

Павел Петрович согласился: «Они, звезды эти, для детей тоже крупные». Это он помнит. А сейчас уже забыл где «Ковшик» находится.

Он вздохнул. Завтра будет полегче. Завтра ему разрешат вставать и ходить в туалет своими ногами.

А в полдень на другой день к Павлу Петровичу приехал глава хуторской администрации Скубко и, сияя, сунул, почему-то под простынь конверт со ста рублями. Двор у Синицыных оказался самым чистым в их «населенном пункте». Об этом свидетельствовала и грамота, приставленная к кружке на тумбочке.

«Не может быть, - тоскливо подумал Павел Петрович, - Он ведь не докосил у сарайчика. А еще там щепки раскиданы».

Павел Петрович деньги взял, но не обрадовался. Словно кого-то обманул. Остальное все складывалось «гарно». Он дочитал толстую книжку. Молоденькая, черноглазая врачица разрешила вставать и маленько ходить. Все ладно.

Вот вечером приедут сыновья с ухой и арбузом. Ему нравилась не столько уха, сколько то, что все ей угощаются и хвалят детей.

Павел Петрович подошел к окну, возле которого вчера дымил цыган Василий. В угол подоконника воткнут окурок. Старик сунул его в карман больничной пижамы, пойдет выбросит. Потом он поглядел вниз. В больничном дворе пасся бычок.

Его утром ставил на прикол коротышка - мужичок в широкой кавказской кепке. Бычок заставил вспомнить о недокошенной амброзии и щепках.

«Обманул!»- дернул бледными губами старик. И осторожно пошел ждать сыновей.

Он лег. И жена стала гладить его руку. Потом она ушла простирать носовой платочек. Пока стирала, потом разговаривала с постовой сестрой, старик незаметно умер.

Она не заплакала. Она окаменела. Конечно, все забегали, стали втыкать уколы. Всё без толку.

Минут через двадцать приехали сыновья с ведерным термосом. Уха никому не была нужна, к ней никто не притронулся.

Бабушка Синицина глядела в угол, на изголовье синей, голой кровати, которое приподнималось специальными винтами.

- Разорвалось по старому рубцу, - Объяснила братьям- бригадирам красавица-терапевт. Привыкшая к смертям, она пожалела их и обезумевшую, остолбеневшую старуху.

А утром выписали старика Воропаева. Полпачки соли он уже съел. Вторую половину, фунт, уносил домой в целлофановом пакете, но котором был намалеван неизвестный патлатый иностранец. Старику Воропаеву было жаль, что он так вот, быстренько, выздоровел и надо покидать веселую больницу.

Написать отзыв

© "Русская жизнь",  обозрение

WEB-редактор Вячеслав Румянцев