|
|
 |
Николай ИЛЬИН |
2005 г. |
СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ |
XPOHOCВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСАХРОНОС:В ФейсбукеВКонтактеВ ЖЖФорумЛичный блогРодственные проекты:РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙДОКУМЕНТЫ XX ВЕКАИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯПРАВИТЕЛИ МИРАВОЙНА 1812 ГОДАПЕРВАЯ МИРОВАЯСЛАВЯНСТВОЭТНОЦИКЛОПЕДИЯАПСУАРАРУССКОЕ ПОЛЕ |
Николай ИльинЭтика и метафизика национализма в трудах Н.Г.Дебольского(1842-1918) Николай Петрович Ильин. Переход к главам: | 01 | 02 | 03 | 04 | 05 | 06 | 07 | 08 | 09 | 10 |1.28 февраля 1918 года, когда уже шёл полным ходом распад русского государства и раскол русского народа на "красных", "белых" и прочих, в Царском Селе скончался философ и педагог, который почти сорок лет отстаивал концепцию сознательного национализма как необходимого условия самосохранения России.
Н.Г. Дебольский Николай Григорьевич Дебольский не примыкал, да, по-видимому, и не питал особого сочувствия ни к одной из тех многочисленных "правых" партий, которые так загадочно исчезли с политического горизонта в первые же дни февральского переворота. Познакомившись с его взглядами, читатель поймёт, почему такое отчуждение было неизбежным; но главную причину имеет смысл назвать с самого начала. Национализм Н.Г.Дебольского был принципиально несовместим с идеологией, в которой понятие "народности" оказывалось лишь довеском к православию и самодержавию, а фактически и вовсе не имело никакого собственного содержания. Для Дебольского начало народности, или национальности являлось напротив, не только вполне самостоятельным, но и ключевым принципом, по крайней мере в аспекте земного исторического бытия. Поэтому можно без всякого преувеличения сказать, что национализм Н.Г.Дебольского имел качественно иной характер, чем тот православно-монархический "традиционализм", неспособность которого ответить на вызов времени Дебольский понял задолго до того, как наступила пора решающих испытаний. Работы Н.Г.Дебольского, посвящённые "началу народности", написаны, по существу, для наших дней, когда - после "всех обвалов наших поражений" - все большее число мыслящих русских людей начинает понимать необходимость радикального обновления русской идеологии. Подлинное обновление является, однако, не разрывом с традицией, но её развитием; обновление - это способ существования традиции, раскрытие того, что еще не раскрыто, но пребывает в глубине народного духа. И лучше всего это можно увидеть, проследив связь между переходом Н.Г.Дебольского от традиционализма к национализму и той попыткой обновления русской идеологии, которая была сделана еще в первой половине XIX века. Несомненно, что именно европейские катаклизмы, вызванные Великой французской революцией 1, побудили Николая I и его сподвижников, среди которых выделялась фигура графа C.С.Уварова /1786-1855/, поставить задачу: "найти начала, составляющие отличительный характер России и ей исключительно принадлежащие"[2], то есть задачу нового самоопределения России в экстремальной исторической ситуации. Два начала - православие и самодержавие - составляли наше давно осознанное наследие, но как отмечал Уваров, "наряду с сими двумя национальными началами находится и третье, не менее важное, не менее сильное: народность". Из этих слов ясно, что с точки зрения творцов "тройственной формулы" начало народности было, по крайней мере, равноценным с двумя другими началами. Более того, сознательно или нет, но Уваров определяет все три начала в целом как национальные, то есть указывает на их общий признак, предельно близкий именно к "новому" началу народности. Можно, конечно, увидеть в этом прямое влияние эпохи, когда идея нации выступила на первый план не только во Франции, но и в Германии, и даже в глубоко консервативной Испании. Но Уваров, собственно, и не скрывает своей восприимчивости к "духу времени", подчеркивая, что опознание начала народности требует отказа от "неподвижности в идеях"; при определении этого начала "всё затруднение заключалось в соглашении древних и новых понятий", представлений уже сложившихся и еще становящихся 2. Конечно, комментарии С.С.Уварова слишком скупы, чтобы делать из них какие-то точные и окончательные выводы. Проблема народности здесь только поставлена. Но, как это часто бывает, настоящее значение "тройственной формулы", способной, при условии серьезного осмысления, стать идейной основой русского самосознания, угадали скорее ее противники, чем сторонники. Последних пленила "триада" в целом, как некий "духовно-политический" образ божественной Троицы. Эго и понятно, и по-своему верно. Но главное - если говорить не вообще, а в связи с конкретной исторической ситуацией - заключалось все-таки не в триединстве начал как таковом, а в другом: в том, что в традиционной характеристике России как православного царства не хватало чего-то очень важного. Именно это необходимое звено было найдено впервые и сразу сообщило устойчивость, основательность формуле в целом, что и почувствовали те, кто называл се "формулой официальной народности", по ее третьему (а для иных - третьестепенному) элементу. Ясно, однако, что принцип триединства (если даже допустить чисто гипотетически, что Уваров и другие сознательно использовали его методологические возможности) не мог подсказать, в чём именно состояло "недостающее звено" русского самосознания. Начало народности мог открыть только реальный исторический опыт - опыт новой, петровский и послепетровской России. Этот опыт существенно отличался от опыта Московской Руси, где идея "православного царства" казалась вполне адекватным выражением нашей исторической сути. Основной характер этого нового опыта верно отмечен в словах Н.Н.Страхова о замечательном периоде русской истории, связанном с именем Екатерины Великой: "Время Екатерины было временем удивительного примирения двух противоположных начал, под действием которых развивалась Россия, - наплыва европейского просвещения и ревнивого охранения своей самобытности, своей государственной силы, своих народных интересов. Космополитизм в принципах и народность в практике - уживались и не мешали друг другу почти непонятным образом"[4]. Этот "почти непонятный" сплав русского и европейского мы находим, как отмечает Страхов, в фигурах Ломоносова, Карамзина, Державина и многих других - находим рождение русского человека нового духовного типа, нового и в то же время вполне самобытного, почвенного. Вот этой-то почвой, способной производить из себя новое, но не искусственное и "курьёзное", а органическое и типическое, была народность. Этот момент необходимо понять с максимальной ясностью. Именно народность обнаружила ту пластичность, которая позволила примирить, казались, непримиримое. Сами по себе ни наше православие, ни наше самодержавие не допускали никакого смешения с чем-то "иным"; европейская культура, религиозные, философские и политические идеи Нового времени были для идеи православия и идеи самодержавия просто некими "не-А" по отношению к "А". И если "синтез противоположностей" все-таки произошёл, то лишь на почве того, что было не идеей, но живым, пластичным, творческим - короче, духовным - началом, на почве народности. Как справедливо отмечает Страхов, долгое время это начало действовало только "в практике", оставаясь неопознанным и безымянным "в теории", некой "анонимной" исторической силой. Но опознание этой силы становилось все более необходимым по мере повышения духовного уровня самого "синтеза", перехода от задач по-преимуществу утилитарных (создание русского флота, промышленности и т.д.) к задачам собственно культурным (наука, искусство и т.п.). Собственно, это опознание начала народности возникло уже при Петре I и возобновилось при Елизавете I и Екатерине II, когда всё определённее и настойчивее стала заявлять о себе тема патриотизма, любви к Отечеству как таковому, а не только к его идеальной норме (Святая Русь). "Положительные герои" Фонвизина уже ясно говорят на новом языке патриотизма, от которого остается сделать только шаг к национализму 3. Но чтобы этот шаг стал из необходимого - неизбежным, начало народности должно было заявить о себе с особенной силой. Это и произошло в Отечественную войну 1812 года. И масштабы, и, главное, внутренний характер этой войны всецело выражены в словах: Отечество и народ. О борьбе с польскими интервентами Смутного времени еще можно говорить (хотя и с явной натяжкой) только как о борьбе "за веру" и "за царя". Война 1812 г. была прежде всего войной за Отечество, и в этой войне зримо проявился национальный характер русского человека, в своем основном качестве героической простоты, художественное изображение которого мы находим на лучших страницах "Войны и мира"[б]. Совершенно бессмысленно отрывать это качество, да и русский национальный характер в целом, от религиозного сознания русских людей (сознания, которое было, однако, весьма неоднородным в различных слоях русского народа). Но только слепое доктринерство может отрицать тот факт, что на борьбу с "нашествием племен" всех русских людей сплотило не сознание своего конфессионального отличия и не монархическая лояльность - их сплотил общий национальный дух, снявший, на время общенародной беды, все противоречия между высшими и низшими классами, между ортодоксами и вольнодумцами, монархистами и республиканцами, поклонниками "старины" и любителями "новизны". Иначе Россия и не могла победить в этой войне. Николай Страхов писал: "Французы явились как представители космополитической идеи способной, во имя общих начал, прибегать к насилию, к убийству народов; русские явились представителями идеи народной - с любовью охраняющей дух и строй самобытной, органически сложившейся жизни. Вопрос о национальностях был поставлен на Бородинском поле, и русские решили его здесь в первый раз в пользу национальностей"[7]. В этих словах выражен главный смысл войны 1812 года - войны за право жить по-своему против силы, которая это право принципиально отрицала, войны за национализм против космополитизма. И в такой войне начало народности играло уже роль не просто физической, по и главной духовной силы. Это поняли или угадали те русские государственные деятели, которые стали искать новую, отвечающую основному характеру эпохи "формулу" русского самосознания. Поэтому C.C.Уваров не только включил в нее понятие "народности", но и назвал эту формулу в целом выражением национальных начал русской жизни. К сожалению, призыв к созданию подлинно национальной идеологии, подкрепленный ясным указанием на необходимость особенно внимательно отнестись к раскрытию начала народности, не нашёл в русском образованном обществе отклика, адекватного глубине и серьезности поставленной задачи. Почему так случилось - тема особого разговора. Отметим сейчас лишь один, но исключительно важный момент. Для концептуального осмысления начала народности необходима философия, эта "наука самосознания", как личного, так и национального. Конечно, художник может выразить это начало в конкретных образах, историк - выявить его действие в исторических процессах и т.д.; но только философ может это начало осмыслить, то есть понять его онтологическую природу и экзистенциальное значение. Поэтому судьба понимания начала народности оказалась тесно связанной с судьбой русской философии. Раннее славянофильство дает наглядный пример такой связи, хотя пример скорее отрицательный, чем положительный. И.В.Киреевский, А.С.Хомяков и другие еще не вполне понимали собственные задачи и принципы философии, искали для неё внешней опоры в богословии - и соответственно сводили народность к православию, отличали первую от второго, в лучшем случае, как пассивную "материю" от активной "формы". Впрочем, даже достоинство народности как "материи" нередко ставилось под сомнение. "Без православия наша народность - дрянь. С православием наша народность имеет мировое значение" - это суждение одного из славянофилов 4 наглядно характеризует порочность такого подхода, принимающего, даже помимо желания его сторонников, антинациональный характер. Антинациональный не только ввиду эпитета, более уместного в устах какого-нибудь окатоличенного Чаадаева или Печёрина, чем православного человека. Еще более удручает явная подмена вопроса о началах, составляющих внутренний, самобытный характер русского народа вопросом о его "мировом значении". Это непонимание существа проблемы (непонимание, о котором ещё пойдет речь ниже) стало, к сожалению, родовой чертой "классического славянофильства" 5. Так, уже в начале XX века, сын и последователь A.С.Хомякова, весьма авторитетный в тогдашних "правых кругах" Дмитрий Хомяков определял вопрос о национальной самобытности как вопрос... о "племенных идиотизмах"[10] 6. При таком уровне понимания "борьба с космополитизмом" (к которой призывал тот же Д.А.Хомяков) могла закончиться для подобных "русских националистов" только тем, чем она и закончилась: полной и стремительной капитуляцией. Можно упомянуть также и о достаточно характерной для русской исторической науки тенденции к преувеличению роли государства как формального института, а ещё чаще - роли верховной власти, или самодержавия, опять-таки в ущерб началу народности. Но обсуждение всех относящихся сюда проблем увело бы нас далеко в сторону. Для темы нашей статьи важно подчеркнуть одно: когда в последние десятилетия XIX века стало, наконец, определяться собственное лицо русской философии, её теоретические основы, необходимые для понимания начала народности - выяснилось, что это начало уже в значительной степени "отмыслено", вытеснено или подавлено другими началами, названными в уваровской формуле. А потому требовалась фактически новая постановка проблемы народности, её решительное выделение в качестве самостоятельной проблемы, даже и ценою нарушения формальных правил "триединого" подхода. Это было тем более необходимо, что традиционный консерватизм во второй половине прошлого века уже фактически "сдал" идею народности силам революции и разрушения; "официальная народность" диалектически перешла в "революционное народничество". В таком переходе была, конечно, и своя внутренняя необходимость: начало народности по существу выше противоположности "реакции" и "революции", потому что заключает в себе и силу сохраняющую, и силу обновляющую (а при определенных условиях - и силу разрушающую). Но, так или иначе, чем охотнее апеллировали к "народности" слева, тем подозрительней смотрели на нее справа - почти как на беглого холопа, которого необходимо вернуть под крыло православия и самодержавия.
Мыслителю, который попытался радикально преодолеть это самоубийственное для русской идеологии отношение к своему ключевому принципу, и посвящена данная статья. Примечания:
Перепечатывается из сборника "Русское самосознание" - http://www.nationalism.org/
Переход к главам: | 01 | 02 | 03 | 04 | 05 | 06 | 07 | 08 | 09 | 10 |Далее читайте:Николай Ильи - страница философа. Дебольский Николай Григорьевич (1842-1918), биографические материалы Дебольский Н.Г. О начале народности. Дебольский Н.Г. Начало национальностей в русском и немецком освещении.
|
|
ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ |
|
ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,Редактор Вячеслав РумянцевПри цитировании давайте ссылку на ХРОНОС |
