|
|
Владимир Бондаренко |
|
2011 г. |
ЖУРНАЛ ЛЮБИТЕЛЕЙ РУССКОЙ СЛОВЕСНОСТИ |
|
О проекте Редсовет:Вячеслав Лютый, "ПАРУС""МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Владимир БондаренкоРУССКИЙ ВЫЗОВБеседу провели Юрий ПАВЛОВ и Маргарита ЗАЙЦЕВА. Ю.П. На многие мои вопросы биографического, творческого, бытийного характера Вы, Владимир Григорьевич, ответили 5 лет назад. Правда, полный вариант нашей беседы опубликовал лишь покойный Юрий Петухов («Дальний Поиск», 2007, № 6). Сегодня нас двое и мы попытаемся учесть опыт прежних интервью, постараемся не задавать те вопросы, которые уже звучали. Владимир Бондаренко из статьи в статью последовательно и настойчиво проводит мысль о России как литературоцентричной стране. Пять лет назад в беседе с Александром Прохановым («Завтра», 2006, № 7) Вы выразили уверенность в том, что «роль литературы в нашем обществе с неизбежностью будет возрастать». Думаю, вполне очевидно, что Ваш прогноз не оправдался. Более того, литература сознательно «задвигается» еще дальше и в школе, и в вузе, и в жизни в целом. В чем, на Ваш взгляд, причины такого отношения нынешней власти к русской литературе? В.Б. Я и сейчас считаю, что Россия как таковая может существовать лишь как страна, в которой духовное преобладает над материальным. Наш народный идеализм прорывался и сквозь петровские реформы, и сквозь советское материалистическое время, — неизбежно прорвется и в наши дни, иначе Россия просто перестанет существовать. А духовное всегда проявляется в литературе. Никакая русская идея, которую в потемках ищет Владимир Путин, невозможна без важнейшего значения слова в жизни страны. Как сказано в Евангелии от Иоанна: «В начале было Слово…». А мы — страна православная... И потому нынешнее пренебрежение литературой среди нашей политической элиты я не считаю случайным явлением. Все власти, все партии боятся подлинной русской национальной литературы, как чумы. А заодно боятся уже и любой другой литературы: татарской, еврейской, чеченской, постсоветской, имперской, либеральной, романтической, даже постмодернистской. Ибо и у наших корифеев постмодернизма, от Владимира Сорокина с его «Днем опричника» и «Сахарным кремлем» до Виктора Пелевина с его «Ананасной водой…» и «Generation П», постмодернистская игра постепенно, может быть, по требованию читателя, к которому они прислушиваются, заменяется остросоциальной тематикой, обличением всё того же царящего зла. И потому осознанно, на уровне властителей Кремля, литература не допускается до каналов телевидения, до главных источников СМИ. Сначала отстранили от всех рычагов влияния патриотических писателей, затем и всех остальных. Чтоб неповадно было. Смешно, когда сегодня объясняют падение авторитета писателя снижением рыночного спроса. Рынок совершенно ни при чем. Обязуй завтра всех Познеров и Соловьевых приглашать на свои передачи писателей разного направления и возраста, и вновь появятся влиятельные писатели. Дай деньги библиотекам на новые книги, и опять вырастут тиражи. Верни обязательный процент с каждой изданной книги в фонд Союза писателей, как Никита Михалков берет себе в фонд с каждого диска, и вновь Союз писателей станет богатой и влиятельной организацией; сформируй оптовую книготорговлю по всей России с доставкой в каждый книжный магазин новых художественных книг — и появятся новые миллионы читателей. Это осознанная государственная политика: запрет на писателя, запрет на литературу. По-своему власти правы в своей боязни литературы, все волнения и революции начинались с «гордо реющих буревестников», с «Архипелагов ГУЛАГ» и так далее. Потому и держат писателей в черном теле, но долго не продержат — прорвется. Как прорвалась недавно Манежная площадь русским вызовом. М.З. В «Диалоге с другом: “Я еще обтесываю глыбу литературы”» Вы говорите замечательные слова о том, что литература, чтение делают личность «обогащенной и гармоничной»: «Если человек не то, чтобы болен литературой, но живет ею, просто любит книги, он никогда не будет одиноким и никогда не будет пессимистом». Каковы последствия равнодушия к литературе для человека в частности и общества в целом? В.Б. Увы, без чтения, самого простого чтения, происходит быдловизация населения. Имей ты хоть пять высших образований, стань богачом или усердным эффективным менеджером, ты все равно будешь не личностью, а простым быдлом. Что, кстати, вполне устраивает многих работодателей. Без чтения художественной литературы не развивается абстрактное мышление, человек мыслит примитивными схемами. Впрочем, это и не скрывается, это тоже — цель нового общества. Большинству населения не надо знать ничего, кроме как нажимать на определенные кнопки в процессе своей работы. Все остальные сегменты мозга должны отмереть. Ведь даже чтение детективов, ужастиков, дешевой беллетристики тоже развивает мозг. Читаешь серию романов «Банда» Виктора Пронина, и у каждого рождается свой следователь Пафнутьев. Телевидение действует напрямую, не рождается никаких образов. Ни комиссара Мегрэ, ни даже какой-нибудь героини Марининой. И Пафнутьев в сериале «Гражданин начальник» уже задан заранее, шаг вправо, шаг влево — расстрел. А что говорить о сложных ассоциациях при чтении Достоевского или Толстого, Шолохова или Распутина. Гениальный математик Игорь Шафаревич всегда сравнивал математику с поэзией как высшие проявления разума. И потому любая талантливая, якобы ненужная поэзия не только доставляет истинное наслаждение, но и развивает интеллект. И потому власть, желающая избавить народы России от лишнего интеллекта, будет всячески затруднять доступ к поэзии. Я бывал во многих странах Европы и в США. Поразительно, что в самых захолустных американских городках строятся чудесные двухэтажные книжные магазины с кафешками на втором этаже. Заходи, бери книгу с полки, если нет денег купить, и читай за кофейным столиком хоть целый день. Более того, при входе выложены дешевые расхожие бестселлеры и детективы, а дальше — ряды самых лучших книг: английская литература, немецкая, французская, русская… Кто-то же по федеральной программе оплачивает эти книжные магазины. Тысячи университетов, и в каждом должность: поэт при университете. Каждый год новый поэт, чтобы не засиживался. И целый год поэт на хорошей зарплате — просто пишет стихи. Существуют также бесчисленные фонды, пособия. Еще не сформировавшаяся как следует нация осознанно не жалеет денег на интеллектуальное развитие. Мы — сырьевая колония, а зачем колонии своя поэзия и своя литература? Сегодня к этой печальной мысли пришли и многие яростные либералы, вспоминая с грустью прошлые времена. Уверен, полезно любое художественное чтение, к которому надо приучать детей сызмальства. Втягивать любыми интересными книжками. Втянется в чтение — уже не отстанет до конца жизни. Я не согласен с теми, кто боится компьютерной книги — бумажная книга никогда не отомрет. Всегда будет хватать любителей книжного запаха, всегда автору будет приятно погладить страницы собственной книги. Но в массе своей люди будут читать электронные ридеры. И что? Того же Пушкина и того же Чехова будут читать. Когда-то писали на холсте, на папирусе, книги писались от руки в княжеских и монастырских мастерских, печатная книга была в диковинку, и уже тогда возникали ортодоксы типа Володи Крупина, осуждавшие печатные книги как изобретение дьявола. Главное, не отучить народ читать, прежде всего молодежь. Не читающая нация — это вообще не нация, это не думающая нация. Она обречена на вымирание. М.З. Значит ли это, что не читающий человек не может быть гармоничной личностью. Какие пути выхода из сложившейся ситуации Вы видите? В.Б. Может, я и максималист. Но убежден, что не читающий человек не может быть гармоничной личностью. Когда-то наше крестьянство было недостаточно грамотно, и то не везде. У нас на севере человек, не владеющий грамотой, не мог жениться. Хочешь, не хочешь, а обучишься. Но и неграмотный крестьянин был носителем богатейшей устной культуры, знал сотни песен, сказок, былин, прибауток, причитаний, наговоров… Это была устная грамота. Сегодня-то её нет совсем. Значит, надо возрождать интерес к чтению. Как картошку при Екатерине, батогом. В древнем Китае каждый чиновник регулярно сдавал экзамены, в том числе, один из самых трудных — экзамен по стихосложению. Не сдал — катись с работы. Неужто китайские императоры были такие любители поэзии и так заботились о возвышенной душе чиновника? А вот устроить бы проверку нашим чиновникам и губернаторам, вплоть до Путина с Медведевым. Кто не сдаст экзамен по поэзии — вали подальше. Почему-то Наполеон в своем обозе возил и ученых, и поэтов, и охранял их лучше, чем артиллерию. Почему-то Иосиф Сталин читал художественные новинки даже в годы войны. В самое тревожное время брал на ночь пьесу Корнейчука «Фронт» или стихи Симонова, или рассказ Платонова. Душу, что ли, тешил? Или понимал, что из величия замысла поэта вырастает величие замысла державы. По-моему, после Иосифа Сталина, от Хрущева до Медведева, никто кроме «Букваря» в руки ничего никогда не брал. Какое уж тут величие замысла. Значит, если придет к власти настоящий державник, если забрезжит неясная идея выхода из тупика, сразу и увеличится интерес к литературе. М.З. Вы можете дать мне, молодой матери и преподавателю, совет, как привить ребенку любовь к книге в условиях современного научно-технического прогресса? В.Б. Совет простой, но для нынешних родителей, действительно, трудноосуществимый. Без всяких ссылок на технический прогресс. Каждый вечер на ночь читайте своему ребенку книжку: сказку ли, стихи ли, интересный рассказ, историческую быль. Если будете читать на ночь книгу, через какое-то время он и сам перед сном начнет читать. Еще вам и отрывать от книги придется. По ночам, с фонариком под одеялом будет читать. Сам так читал в детстве. М.З. На заседании «Круглого стола» писателей и критиков «Последние станут первыми» в 2004 году Вы говорили о том, что современная литература «не актуальна». Процитирую: «Разве что Александр Проханов в одиночку тянет на себе груз новой героики, и ему нет пока серьезной альтернативы. Хотя хороши рассказы Вячеслава Дёгтева, появился совсем молодой Захар Прилепин со своими "Патологиями" — романом о чеченской войне. Вот она — новая поэзия». Изменилась ли, на Ваш взгляд картина современной литературы? Кто-нибудь пополнил ряды «актуальных» писателей? В.Б. К счастью, сегодня хватает серьезных ярких социально значимых книг. Конечно, это книги пока еще лидирующих в литературе Александра Проханова, Владимира Личутина, Эдуарда Лимонова, Павла Крусанова. Но есть также книги молодой волны. Я рад прорыву целого молодого поколения писателей, сбросивших с корабля современности всю постмодернистскую муть. Как бы их ни называли — «новые реалисты», «живые реалисты», «социальная проза», — главное, что появилась живая талантливая проза и поэзия. Назову такие имена, как Захар Прилепин с романом «Санькя», Сергей Шаргунов с «Птичьим гриппом», Герман Садулаев с «Шалинским рейдом», Михаил Елизаров с «Библиотекарем», Андрей Иванов с «Путешествием Ханумана на Лолланд», Олег Павлов с «Асистолией», Роман Сенчин с «Елтышевыми», поэты Марина Струкова, Всеволод Емелин, Андрей Родионов, Евгений Лесин. Их даже много, они неровные, торопливые, мечущиеся, но это современная русская национальная проза и поэзия, и из этих двух-трех десятков, наверняка, выпишутся в крупные писатели человек пять. М.З. Чего еще, на Ваш взгляд, не хватает современной литературе? В.Б. Может быть, величия замысла. Быть с веком наравне. Ю.П. Павел Басинский назвал Вас критиком-идеологом, для которого в девяти из десяти случаев, текст — дело десятое («Литературная газета», 2003, № 42). Прокомментируйте, пожалуйста, это мнение, ведь нечто подобное высказывают и некоторые авторы, условно говоря, патриотического направления. В.Б. Честно говоря, все мы любим ярлыки, они удобны критикам. Прочитал книжку какого-то автора, одну, вторую, пригвоздил к положенному месту, а потом по привычке, уже не читая следующих книг, — ни у какого критика не хватит времени на всё! — ссылаешься на этот случайный гвоздь. А писатель, стервец, всё время меняется. Он уже другой. За ним не угонишься. Вот и Павел Басинский, наш просвещенный либерал, запомнил мои яростные антиперестроечные статьи девяностых, когда я и его, притулившегося к либеральному берегу, критиковал нещадно, и считает, что я обо всех писателях сужу, исходя из их идеологических позиций. Не собираюсь оправдываться, считаю, что не учитывать позицию автора бессмысленно, что неидеологической литературы не бывает. Неидеологическая литература — это тоже идеология. К примеру, замечательна книга Павла Басинского «Уход Толстого. Бегство из рая» своей бытовой дотошностью, хроникой последнего года Льва Толстого. Но он осознанно, может быть, подмазывая политике наших властей, уходит от яростной идеологии великого мудреца и пророка Льва Толстого. В упор не видит ни учение Толстого, ни его публицистику. Одни семейные коллизии. Изящная дамская проза о запутавшемся в семейных делах старце. И ни слова о его воинственной, беспощадной идеологии, о его пророчествах. Это ведь тоже идеология наших дней — уход от любой идеологии, от любых идеалов. Да, позиция разбираемого автора мне всегда важна и интересна. Впрочем, моя страстная позиция не устраивает и многих моих коллег. И тем не менее, еще с первых критических шагов, я считал и считаю (и писал о том не раз), что прежде всего важен талант писателя, его чувство слова, его художественность. Вот роди ребенка, а потом уже и заворачивай его или в красные, или в белые, или в голубые пеленочки. Определяй его позицию. Если нет книги, талантливой и яркой, тогда не интересна и позиция того же патриота Хатюшина или либерала Кабакова, не интересны ни пошлая развязность Колядиной, ни скучные стихотворные штудии Айзенберга. Всех своих оппонентов спрошу: назовите книги бездарных авторов, которые я восхвалил в целых статьях лишь за их правильную позицию. Не назовете ни одной. (Не будем касаться списков, иногда перечисляемых критиками для убедительности: там могли попадаться и слабые книги.) А вот статьи о книгах авторов талантливых, но позиционно мне чуждых, я писал не раз. И, скорее всего, за это меня тоже песочили мои коллеги. Тут и Иосиф Бродский, и Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Сергей Довлатов, Ольга Седакова, Саша Соколов. Неужто я изображаю из них лживо, притворно перекрасившихся патриотов? Ю.П. Вообще же, многое из того, что написано о Бондаренко в последние годы, вызывает удивление и печаль. И «хвала» (А. Байгушев), и «хула» (В. Бушин, А. Разумихин, Э. Мустафин) очевидно тенденциозны и непрофессиональны. Непонятно другое: чем руководствовались главные редакторы изданий, публикуя эти заведомо провальные материалы. Как Вы ответите на этот вопрос, Владимир Григорьевич? В.Б. Я иногда подумываю составить сборник статей «Против Бондаренко», хорошая компания соберется. Рассадин, Наталья Иванова и Владимир Бушин, Алла Латынина и Владимир Гусев, Михаил Веллер и Эмиль Мустафин, Илья Кукулин и Илья Колодяжный, Юрий Суровцев и Евгений Ермолин… От «Правды» до «Нового русского слова». То я жидам продался, то жидоненавистник. То лютый советчик, то антисоветчик. Главное, что я как бы навязываю всем своим оппонентам собственный яростный эмоциональный стиль, и тот же Павел Басинский становится в споре со мной идеологичнейшим критиком. Если прочитать весь такой сборник, покажется, что я его и написал. А на вопрос, зачем главные редакторы той же «Литературной России» или псевдолитературной газеты печатают такие тенденциозные и непрофессиональные материалы обо мне, отвечу так: дабы обрести бульварную славу. (Кстати, не понимаю, зачем, унижая самих себя, оппоненты Юрия Полякова взяли себе почти то же название, что и его газета. Это же подсудное дело, тем более и прецедент был с «Роман-газетой». Неужели трудно новый заголовок придумать? А вообще-то я рад каждому новому литературному изданию. Пусть главные редакторы воюют, зато авторам есть где публиковаться.) Не думаю, что тот же Вячеслав Огрызко согласен со всем тем дерьмом, которое он частенько публикует. Какие-то мелкие цэдээльские дрязги, никчемные споры, не хватает величия полемики, даже той же идеологичности. Зато обывателю читать интересно, пятки себе пощекотать. А надо ли? Ю.П. Ваша публикация этого года о Юрии Кузнецове (думаю, не с Вашим названием) («Литературная Россия», 2010, № 12), вызвала немало вопросов, один из них задам. Владимир Григорьевич, стихи Кузнецова о любви Вы называете «редкими, но чрезвычайно меткими». В чем их «меткость», поясните, пожалуйста? В.Б. Наш последний русский гений ХХ века Юрий Поликарпович Кузнецов, которого я достаточно хорошо знал, соседствуя годами с ним на даче, где мы преимущественно жили, к стихам о любви обращался крайне редко. Во-первых, он поэт особой эпической метафизической глубины и силы, и ему, мне кажется, были не столь интересны простые лирические моменты в поэзии — не только в своей. В силу своего характера не был он и по жизни увлекающейся ветреной натурой, после которой можно составлять щедрый донжуанский список. Но в любви своей, в тех редких стихах о любви он соединял воедино и величие природы, и величие духа, и величие лирического момента. И потому меня лично его стихи о любви просто поражают. К примеру: «Который день душа ждала ответа./ Но дверь открылась от порыва ветра./ Ты женщина — а это ветер вольности.../ Рассеянный в печали и любви,/ Одной рукой он гладил твои волосы,/ Другой — топил на море корабли». Думаю, и его любовь была подобна тому самому вольному ветру. Он не любил симоновское сюсюканье, также как и стихи даже хорошо знакомых ему лириков. Он и женщину свою поднимал до своего величия, ставил хоть на миг, но рядом с собой и вечностью. Но и разрыв с любовью у поэта проходил также величаво трагично: «Я вырву губы, чтоб всю жизнь смеяться/ Над тем, что говорил тебе: люблю…» Какой-то античный герой, мифотворец. И своей верной подруге, проводившей его в последний путь, посвятившей ему полжизни своей, он написал, может быть и суровые, но величественные стихи о верности. Жил я один. Ты сказала: Я тоже одна, Вот это прощение за верность не найдешь ни у какого другого поэта. Он любил женщину, как космос, как небо. Глобальностью любви он был схож разве что со своим антиподом Маяковским: «В поцелуе рук ли, губ ли… Красный цвет моих республик тоже должен пламенеть». Земля и небо, губы и держава, волосы и затопленные корабли. Это и есть замах любви Юрия Кузнецова. На таком замахе трудно удержаться. Быть вровень со своим героем долгое время почти невозможно. Вырывать губы тоже можно лишь раз в жизни, вновь не пришьешь. Ю.П. В названной публикации Вы утверждаете, что Юрий Кузнецов к статьям Вадима Кожинова, «которого очень ценил, относился снисходительно». В чем причина этой «снисходительности»? В.Б. Насколько я знаю, Вадима Валерьяновича Кожинова Юрий Кузнецов очень ценил, и как друга, и как мудреца русского. Но к критике в целом он относился несколько снисходительно. К любой. Он и кожиновскую критику лишь умело встраивал в свой, кузнецовский, миф. А это право любого большого поэта — на свой миф. Так что снисходительно поэт относился не к своему другу, а к его, да и любой другой, критике. Он и мне снисходительно говорил: «Да, ты что-то там уловил, но сам не понимаешь что…» Впрочем, он и сам не до конца понимал свою поэзию. Давая иной раз разные её толкования. Ю.П. В этом году (2010 — Ред.) Вы опубликовали очередную статью об Иосифе Бродском (Ex-libris, 2010, 4 февраля). Ваша страсть-любовь к Бродскому, не характерная для большинства патриотов, «правых» хорошо известна. Это дало повод для следующей шутки: Бондаренко во время операции на сердце перелили еврейскую кровь… Ваш Бродский столь неожиданен, как и «Мой Пушкин» Марины Цветаевой, и, как мне кажется, статьей о «Лихом подводнике» разговор о Бродском у Вас не ограничится. Следует ли ожидать книгу о Бродском? Если да, то когда она примерно выйдет? В.Б. Юрий, вы угадали. Я хочу написать еще две статьи: о северной ссылке Бродского и о Венеции Бродского. Опять вернемся к конкуренции в литературе, вернее, к её полному отсутствию. И о северной ссылке Бродского много писали, и о Венеции вышла целая книга. Но архангельские места — это моя родина, и естественно, я буду сравнивать северные стихи Бродского со своими впечатлениями, собираюсь еще раз съездить по местам его ссылки. И Венеция — один из моих любимых уголков планеты. Кстати, стоит этот город на русских сваях из лиственниц. И весь погружен в русскую поэзию. Не знаю, кто, кроме итальянцев, больше писал о Венеции, чем русские? Вот и я новый 2011 год встречаю в Венеции, в окно вижу каналы и набережную Неисцелимых, и на столике ноутбук и мои записи о Бродском. Вот и выйдет небольшая книга о русском поэте Иосифе Бродском. Всё равно, такой больше нет. Никто не стремится прочесть стихи Иосифа Бродского сквозь русскую национальную призму. А он даже когда в Америке писал гневные стихи о незалежности Украины, утверждал: «Мы — кацапы…». Не евреи, не американцы, а простые русские кацапы, москали. Надо ли забывать об этой связи? Тем более, множество исследователей старается её оборвать. Вся та толпа еврейских высокомерных хранителей культуры, которых Иосиф при жизни избегал, отказываясь от поездок в Израиль, от выступлений в синагогах, после смерти поэта стеною окружила его тень. И не слышно двух его русских вдов: ни Марину Басманову, ни Марию Соццани. Так и назову книжку «Русский Бродский». Надеюсь, выйдет в 2011 году. М.З. Что вы имеете в виду, когда говорите в своих работах о «разрушительной актуальности», упоминая в этом отношении роман Владимира Сорокина «Путь Бро»? В.Б. Когда-то Владимир Сорокин начинал просто с разрушительных книг. Независимо от тематики и содержания. Сплошное царство тьмы. Самому писателю, думаю, эта голая деструктивность надоела. Перешел к разрушительной актуальности, когда осознанно разрушаются востребованные сегодня ценности. Но, самое поразительное, нынче он перешел к разрушительной социальности современного режима. Стал как бы еще одним манифестантом с Манежной площади. Осознанно он это делает, или неосознанно, идя на поводу своих читателей, на поводу рынка, не знаю. То же самое и Виктор Пелевин. Новый вариант протестного Маяковского. «Я лучше в баре б… буду подавать ананасную воду». Вот он и предложил нынешним б… свою «Ананасную воду…». Для меня это показатель того, что вся литература, от коммерческой (к которой я и отношу книги Сорокина и Пелевина) до социальной и даже интеллектуальной, поворачивается к дням сегодняшним, осуждая нынешний режим. Предчувствие перемен. Ю.П. Существует расхожее мнение, что в жизни любого творческого человека есть взлеты и падения, периоды наивысших достижений и кризисов. Мне кажется, что к Владимиру Бондаренко этот подход неприменим: я не вижу явных признаков простоя, застоя в творчестве В. Бондаренко, явного снижения качества его публикаций. Есть более или менее удачные статьи, книги, но откровенно провальных назвать не могу. Насколько справедливо мое наблюдение, и как Бондаренко удается все время (на протяжении почти 40 лет) быть в форме, быть на высоте, быть на уровне лучших критиков ХХ-ХХI веков? В.Б. Я отношу себя к пассионарным личностям. С высоким запасом энергии. Плох я или хорош, покажет время, я судить не буду. Но творческая сила никогда меня не покидала. Не сказать, чтобы моя жизнь была ровной, не было препятствий и трагедий. Всё было, и уголовное дело на меня заводилось надолго и всерьез за мои статьи (до 5 лет тюрьмы по трем статьям в ельцинское время), и смерть маленькой дочки пережил, смерть родителей, и несколько раз выгоняли за политику с работы. В «Правде» в самые глухие брежневские времена писали об антиленинской позиции молодого критика Бондаренко. Иной бы после одной такой статьи сломался до конца дней, я же, удаленный из литературы, весело ушел в другую, театральную, жизнь, проработал завлитом и в знаменитом Малом театре времен Царева, и во МХАТе. Стал ведущим театральным критиком. Там нашел и свою нынешнюю жену Ларису Соловьеву, актрису, театрального педагога, мастера по голосу и речи. В самой газете «День»-«Завтра» за двадцать лет тоже всё бывало. Помню, поджидала меня прямо у дверей квартиры на третьем этаже банда либеральных недоброжелателей, разбили голову. Приходилось вместе с Прохановым и Нефедовым, спасаясь от ареста, скрываться в личутинских рязанских лесах. И не было никогда чувства пессимизма. Мне кажется, позитивная энергия помогает человеку выживать. Я умею радоваться жизни всегда. Радоваться красоте природы, красоте литературы, красоте любви, которой я тоже не был никогда лишен. Это тоже немаловажно, не всем дано чувство большой любви. Я любил и был любим. У меня два сына, оба живут творчески, полноценной жизнью. Один — ведущий кельтолог России, другой — известный политолог. Растут два любимых внука. С детства был окружен друзьями, с иными дружу до сих пор. Друзья — это твоя большая семья, это круг единомышленников. Всегда можно надеяться на поддержку. Остались друзья и в Питере, где я учился. Есть верные друзья в мире литературы, прежде всего Александр Проханов и Владимир Личутин. Это всё тоже позитивная энергия. Значит, буду писать, пока есть творческий порох в пороховницах. В плане — добрых пять новых книг. К юбилею в издательстве Олега Платонова выходит мое избранное «Русский вызов». Надеюсь, буду интересен и читателю. Ю.П. Уже четырнадцать лет Владимир Бондаренко практически в одиночку издает газету «День литературы», которая стала родильным домом для многих и многих авторов. Известны огромные трудности Бондаренко-редактора, известны и абсурдные — «гонорарные» — выпады против Бондаренко… Что двигало и движет Бондаренко-редактором, что не позволяет ему закрыть газету и жить спокойно? В.Б. Даже не знаю, что и держит. Честолюбие вроде бы уже ушло на третий план, выше себя не прыгнешь. Прибыли никакой, одни убытки, меценатов русских как не было, так и нет. Скорее, любовь к самой литературе. Худо-бедно, но мы печатаем многих талантливых авторов, открыли многие имена. По рейтингу ссылок на втором месте среди литературных изданий. Пока держусь. Знаю, что иные материалы никто, кроме меня, не напечатает. Мне уже терять нечего — закроют, так закроют. Всё жду такого материала, чтобы вышел — и нас сразу бы запретили. Вот радости-то будет. Хотя внутренне называю это состояние — «жизнь после смерти». Понимаю, что можем закрыться в любую минуту. Не будет денег на номер, и всё. Меня еще поддерживает на плаву в газете верный помощник, уральская казачка Валентина Ерофеева. Если бы не её упрямый характер, может, я бы и закрыл уже газету. Ю.П. Я мог бы привести множество примеров, подтверждающих Вашу правоту, Владимир Григорьевич, и иллюстрирующих уникальность «Дня литературы». Под его крышей публикуются авторы разных направлений, в частности, патриоты, которые вместе на страницах других изданий, например, «Москвы» и «Нашего современника», не мыслимы. И Вам за эту широту, за эту редчайшую в нашем литературном мире способность подняться над человеческими и литературными симпатиями и антипатиями особая благодарность. В.Б. Кстати, как этот вопрос согласуется с утверждением Басинского о моей излишней идеологичности? Действительно, русофобию или пошлость бульварную печатать не буду, а во всем остальном — определяет мера таланта. От Бродского до Кузнецова, от Проханова до Маканина, от Пелевина до Буйды, от архаики до авангарда — всё талантливое примем и напечатаем. М.З. Есть ли «типичная» ошибка у современных начинающих критиков? У современных начинающих писателей? В.Б. Я бы не назвал это «типичной ошибкой», скорее, типичной слабостью. Мало вымысла, писатель теряет дар вымысла, живут за счет тех или иных ярких впечатлений: чеченская война, нацболы, учеба, неудачная любовь — всё из жизни, пишут иногда друг о друге. Кто из них дозреет до яркого вымысла, тот и станет крупным русским писателем. Нынешним молодым критикам не хватает знания советской литературы. Делают прыжок от Чехова и Бунина к Астафьеву и Битову — и проваливаются в пропасть. Ю.П. Владимир Бондаренко на протяжении, как минимум, десятилетия «лоббировал» премиальные интересы многих прозаиков: Александра Проханова, Владимира Личутина, Захара Прилепина, Петра Краснова и т.д. На мой взгляд, сам Бондаренко давно заслужил и «Нацбест», и «Ясную Поляну»… Кто-нибудь из названных и неназванных лауреатов выдвигал Бондаренко на эти и другие премии? В.Б. Выдвигал меня на премию, пожалуй, один лишь Юрий Козлов. Остальные успешно «задвигали». Я не перекормлен премиями. Ценю присужденные мне премии «России верные сыны», к сожалению, ныне закрытую из-за прекращения финансирования, и «Хрустальную розу Виктора Розова», мною всегда, с юношеских лет горячо любимого, истинного русского творца и патриота. Прозвучит смешно: меня выдвигали на «Большую литературную премию России» якутские алмазодобытчики из «АЛРОСА», но Союз писателей «задвинул». Дали лишь третью «региональную». Спрашивается, от какого региона? На друзей обижаться грешно. Да и амбиций у прозаиков всегда больше, чем у критиков. И потом «лицом к лицу лица не увидать». У друга Проханова вдруг читаю, когда он говорит о замалчивании его критикой, мол, «пишет Бондаренко. Но он не в счет». Володя Личутин вдруг выдал в «Литературной газете»: мол, обо мне «большие настоящие критики не писали». Опять, хоть стой, хоть падай. Ладно, пусть я не настоящий критик, но о нем писали и Дедков, и Курбатов, и Архипов, кого ему еще надо, Немзера с Чуприниным подавай?! Впрочем, и Сергей Беляков о нем писал, и тот же Лев Данилкин. Меня всё упрекают, что я пишу в диапазоне «от Личутина до Проханова». А сами друзья, получается, мои статьи в расчет не принимают. Можно, конечно, ответить им, что и я свои статьи о Проханове и Личутине пишу не всерьез, так, отделываюсь, поденная халтура. А мою настоящую критику читайте в статьях о Бродском и Ахмадулиной (Белла говорила, что высоко оценила мою статью о ее поэзии), о Довлатове и Олеге Григорьеве, о Ленечке Губанове (вдова признавалась, что это лучшее, что о нем написано) и Эдуарде Лимонове. Но, если я в отместку напишу друзьям о халтурности своих статей об их творчестве, это будет неправда. И о Личутине, и о Проханове я писал с полной отдачей сил и всерьез, и не считаю эти работы для себя проходными. И независимо ни от чего, я-то всегда буду выдвигать на любые премии талантливые работы своих друзей. Заниматься междусобойчиком никакого желания нет. Я — критик, тем и горжусь. И всегда утверждаю, что дар критика — самый редкий в литературе. В России всегда было много талантливых прозаиков, меньше талантливых поэтов, критиков всегда единицы, пересчитаешь на пальцах руки. Надеюсь, мои книги пригодятся и будущим читателям. М.З. Что Вы считаете самым важным в своей жизни? В.Б. Я был с детства влюблен в литературу, может быть, даже чересчур. Писал же я и стихи, и рассказы. Все равно стал бы каким-то литератором. Но мне интереснее было писать о литературе. В своем творчестве считаю самым важным то, что сумел открыть десятка два талантливых писателей, сумел первым определить направление прозы сорокалетних, сумел и ныне заметить новую волну в литературе. Самое важное — и в литературе, и в публицистике — познание России и русского человека. Мы формируем русскую национальную элиту — важнейшая задача русской словесности на все времена. М.З. Какую из своих «побед» Вы считаете главной? Какое поражение не дает вам покоя? В.Б. В своем активном жизнеутверждении я, по-пастернаковски, не умею отличать поражение от победы. Главная книга — та, что впереди. Главное поражение будет, когда кончится творческая энергия. Что считать победой? Я достаточно быстро еще в брежневские годы стал зав. отделом критики в «Октябре», членом редколлегии, и при всех переменах в жизни до сих пор нахожусь примерно на том же служебном уровне. Можно считать «поражением», когда меня поначалу утвердили на новое высокое место в «Советскую Россию» при Ненашеве, а за день до выхода на работу сказали, что всё отменяется. Когда то же самое вскоре повторилось и в «Известиях», и в «Комсомольской правде»; когда мне отказали в визе даже в Монголию с группой писателей, я понял, что из известной конторы на меня всегда идет какая-то отрицательная характеристика. Как сообщили в одном письме из той же конторы в Союз писателей СССР Георгию Маркову, у писателей есть три неисправимых русских националиста: Лобанов, Кожинов и Бондаренко. Я был поражен такой честью. Думаю, мою значимость явно преувеличили. Я был на самом деле еще начинающим критиком, без единой книги, за что мне такая слава? Да и компания попалась достойная. Вот и думайте, считать мне это поражением или победой? Так и в другом. Выгнали из «Октября» в один день за ту же самую «антиленинскую позицию в национальном вопросе», надо бы плакаться, ведь остался без работы… На мое место взяли юного Сашу Михайлова. У Ананьева были свои взаимоотношения со старшим АлМихом, поддержал товарища. Встречаю через месяц Сашу. Он должен радоваться, а я плакаться. Я же веселый, создаю с нуля новый журнал «Современная драматургия», мне дано много воли, прекрасный коллектив, замечательный редактор Василий Чичков и его зам — Сева Малашенко. За советский период это были лучшие годы работы. А Саша идет понурый, проклинает всех и вся. Так это поражение или победа? Закрыли газету «День», зато открыли газету «Завтра». Опять победа. Для меня и моей жизнеутверждающей философии есть только одна трагедия — смерть близких. Только одна драма — болезни и мучения. Может быть, и был для меня единственным поражением — мой второй инфаркт, из которого я еле выполз, теперь хожу с тремя стентами — металлическими пружинками в самом сердце, позваниваю ими при таможенных осмотрах на границе. М.З. Как женщину, меня поразило и тронуло редкое для современного публичного человека признание (не говорим о пиаре в политике, шоу-бизнесе и т.п.), прозвучавшее у Вас. Рассуждая о силах, позволивших Вам многое преодолеть и выстоять в неравной борьбе, Вы сказали: «Со мной была великая русская литература, были верные друзья, была любимая женщина». Как удалось пронести эту любовь через многие годы? В.Б. Скажу честно, я по жизни, по характеру не ловелас, не любитель игривых романчиков, но и не пуританин. Как пишет Юрий Кузнецов: «Страстно стонала, хотя и другие порой/ Кость вырывали из пасти твоей роковой». Вот так и меня вырывали порой. Была первая жена, со студенческих лет, Наталья, у нас и сейчас самые дружеские отношения. Была Ольга, мать моего сына Олега. Но, как часто бывает, уйдя из литературы, порвав после своего изгнания с одним образом жизни и погрузившись лет на десять в яркую карнавальную театральную жизнь, я нашел в этом красочном мире и свою избранницу. Уже лет 25 живем вместе. Лариса работала актрисой в театре «Современник», потом ушла со мной во МХАТ. Встретились мы и впрямь — на небесах. Летели делегацией ВТО (Всероссийское театральное общество, нынешнее СТД) в Красноярск, в январе 1985 года, в самолете и разговорились. Потом театральные встречи в Красноярске, обсуждение в местном театре, встреча с Виктором Астафьевым. Может быть, и бывают скоротечные романы, но только не у меня. Это были огонь и вода, страсть и смирение, всё клокотало. Наш роман везде обсуждали и не верили в него. Еще бы — одна из ведущих актрис «Современника», красавица из либерального театрального бомонда и русский националист, незнамо зачем и как приземлившийся на театральной сцене. Из всего этого выросла большая и нежная любовь, которой хватит до конца дней наших. М.З. Способность любить — не теряет ли это качество современный человек? В.Б. Думаю, не потеряет никогда. При всем цинизме и прагматизме налетит на человека такая диковинная штука — любовь, и все расчеты к черту, до бизнеса нет дела. Что угодно может потерять человек, но только не чувство любви. М.З. В завершении нашей беседы мы вновь вернемся к литературе. Говоря о силе «предчувствия» русской литературы, о ее провидческой силе, в уже упоминаемом «Диалоге с другом» Вы высказываете мысль о том, что если бы «наше маразматическое политбюро позднего брежневского периода умело читать книги», например, если бы они читали прозу сорокалетних, можно было бы тогда «предвидеть будущий перелом, будущую разруху державы и как-то ее удержать» и даже остановить. Не утопична ли эта мысль? На рубеже XIX-ХХ веков читающими были и русская интеллигенция, и Царская семья. Однако это не спасло нас от катастрофы. В. Розанов выдвигал прямо противоположную идею о том, что литература разрушила Российскую Империю посредством влияния на умы «читающего» общества. В.Б. К сожалению, плохо читали и цари, и жандармы. О революции уже говорили и писали все. И хватило бы небольшой достойной команды, чтобы обезглавить верхушку разрушителей и отодвинуть революцию. Но — сил на это уже не было. Литература при этом настаивала на необходимых переменах. Ведь любую модернизацию общества можно провести сверху, а можно снизу — через революцию. Наши власти, увы, традиционно ждут до самой революции. То же происходит и сейчас. Манеж — это первый звоночек. Русский народ унижен и растоптан, на любую национальную республику тратится в десятки раз больше средств, чем на русские области. Русским негде работать, а Россию наводняют гастарбайтеры с юга, отрицающие наши традиции и устои. Мне даже жалко тех же таджиков, туркмен, киргизов. Все знают, что зарплата дворника — 30 тысяч рублей в Москве. Получает же зарплату или муж, или племянник домоуправши. Нанимается таджик, живет в сыром подвале, платят ему лишь 5 тысяч. Но, вспоминаю я, ведь сначала этот же несчастный таджик силой выгонял все русское население Таджикистана, занимал его квартиры. Этими же несчастными гастарбайтерами была разрушена вся инфраструктура их республик, державшаяся на русских кадрах, потому они и лишились работы. Повыгоняли русских с национальных окраин, а теперь едут к нам. Зачем? Или мы забыли «Чемодан, вокзал, Россия»? Если власти не обратят внимание на положение русского народа в провинциях, нынешний век ждет жесточайшая русская национальная революция. Будут безжалостно резать всех чиновников и жечь их усадьбы. Никакие американцы не помогут. Вот об этом и должны сейчас писать русские писатели. И пишут. Но премий не получают. Премии дают или заказной литературе, как на «Большой книге», или осознанно провинциальной российской пошлости, как на Букере. Хорошая проза доходит только до шорт-листа, в лучшем случае. Ю.П. Виктор Лихоносов в воспоминаниях о Юрии Селезневе сообщает: порой казалось, что литература для Селезнева была важнее жизни. Нечто подобное о Вас говорит Александр Проханов («литературный поступок у тебя может быть важнее поступка, осуществленного за пределами искусства, за пределами литературы»), а затем убедительно себя же опровергает. Но все же, некоторые Ваши высказывания заставляют смотреть на литературу как на жизнь в высшем проявлении, или как на заменитель жизни. Итак, есть ли постоянная бондаренковская формула соотношения литературы и жизни или эта «величина» переменная? В.Б. Во-первых, литература, особенно в России, стране традиционно литературоцентричной, важнейшая часть жизни. Литература не может быть важнее жизни, потому что подлинная литература — это концентрированное выражение жизни. Хорошая книга — это поступок писателя и событие в жизни общества. Во-вторых, каждому дано от Бога некое погружение. Одним — в сферу физики или математики, другим — в сферу мостостроительства или горного дела. Что важнее, шахта или жизнь для шахтера? Что важнее — строительство дороги или жизнь для строителя дорог? Но не все приходят к разгадке своего погружения, к разгадке своего Дао, то есть, своего пути. Многие всю жизнь живут чужой жизнью, чужим погружением, чужим Дао. Есть Дао критика — путь, предначертанный критику свыше. Думаю, я иду по проложенному для меня свыше пути, так и буду идти до самого конца. Литература, по сути, это и есть моя жизнь с малых лет. Ю.П. Юбилей — это событие, во время которого принято подводить итоги и намечать планы на будущее. Что в этой связи может сказать юбиляр-Бондаренко? В.Б. Нынешние 65 лет — это как бы промежуточный юбилей. Указка свыше, что пора настойчиво стремиться подвести большие свои итоги. Определить, что еще из главных дел не сделано, и что надо сделать. Что надо осуществить, пока есть силы, из того, о чем мечталось. К примеру, с детства любил путешествовать. На любой моей работе знали, куда Бондаренко не пошли, он всегда готов поехать. По неким политическим причинам, о которых уже говорил, за границу долгое время меня не пускали, но я и тут не изображал из себя жертву, как некоторые. Слава Богу, Советский Союз — не Албания и не Непал, которые можно пройти пешком за неделю. У нас был в миниатюре весь мир: свои субтропики, своя тундра, свои пустыни, свои горы, свой север, свой юг, свой восток. Я и как инженер, и как журналист, объездил все пятнадцать тогда еще республик, включая родную Карелию. Был и на Новой Земле, и в песках Кара-Кумов, был на дальнем Востоке, где на той же Камчатке вулканы и выше и величественнее, чем японская Фудзияма, был на Байкале и в Азербайджане, в Грузии и в Прибалтике. Когда открылись границы, уже как писатель, объездил весь мир, последние десять лет увлекся Востоком и его мифологией. Выпустил книгу «Подлинная история лунного зайца». Вот хочу, еще до 70-летия побывать в Киото и в Сеуле, в Момбее и в той же Монголии, куда меня когда-то не пустили, и написать новую книгу о мифическом хранителе бессмертия — Лунном нефритовом зайце. В этом году должна выйти моя «Книга странствий», где собраны путевые заметки от Афганистана до Австралии, от Китая до Ливии. Хочу закончить свою давнюю книгу «Сокровенное слово Севера» о моей родной северной Руси. В работе сразу пять книг. Также есть серьезный замысел написать свою книгу об одном из русских гениев. Не знаю, где она может выйти, в ЖЗЛ или в другой серии, или просто сама собой. Я до сих пор не научился коммерчески мыслить. Хватит сил, напишу, увидите, прочитаете. Пока держусь на поверхности, буду писать свою критику. Вообще-то, критика — дело молодое. Главная трудность для стареющего опытного литературного критика — не писать о литературе и книгах, а читать их, следить за происходящим процессом. Ушел из процесса, и ты уже не критик, так, эссеист, наблюдатель и созерцатель. Уверен, русская литература никогда не закончится. Будут периоды смуты, молчания, а потом опять новый прорыв. Я уверен, мы сейчас в прорыве, хотя он и не замечается нашими литературными чиновниками. Так было всегда, настоящую литературу всегда боятся любые власти. Ю.П., М.З. Владимир Григорьевич, спасибо за интересную и содержательную беседу. Мы сердечно, с любовью поздравляем Вас с наступающим юбилеем и желаем творческого долголетия, неисчерпаемости в любви к литературе и жизни, неиссякающих крепости духа и «пламенного реакционерства» в борьбе за нашу победу.
|
|
ПАРУС |
|
Гл. редактор журнала ПАРУСИрина ГречаникWEB-редактор Вячеслав Румянцев |
