Александр ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ
         > НА ГЛАВНУЮ > РУССКОЕ ПОЛЕ > РУССКАЯ ЖИЗНЬ


Александр ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ

 

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"



К читателю
Авторы
Архив 2002
Архив 2003
Архив 2004
Архив 2005
Архив 2006
Архив 2007
Архив 2008
Архив 2009
Архив 2010
Архив 2011


Редакционный совет

Ирина АРЗАМАСЦЕВА
Юрий КОЗЛОВ
Вячеслав КУПРИЯНОВ
Константин МАМАЕВ
Ирина МЕДВЕДЕВА
Владимир МИКУШЕВИЧ
Алексей МОКРОУСОВ
Татьяна НАБАТНИКОВА
Владислав ОТРОШЕНКО
Виктор ПОСОШКОВ
Маргарита СОСНИЦКАЯ
Юрий СТЕПАНОВ
Олег ШИШКИН
Татьяна ШИШОВА
Лев ЯКОВЛЕВ

"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"
"МОЛОКО"
СЛАВЯНСТВО
"ПОЛДЕНЬ"
"ПАРУС"
"ПОДЪЕМ"
"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"
ЖУРНАЛ "СЛОВО"
"ВЕСТНИК МСПС"
"ПОДВИГ"
"СИБИРСКИЕ ОГНИ"
РОМАН-ГАЗЕТА
ГАЗДАНОВ
ПЛАТОНОВ
ФЛОРЕНСКИЙ
НАУКА

Александр ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ

Выгодное дельце

Разбогатеть Семыгин мечтал почти с детства. Вернее, не с самого-самого детства, потому что был по натуре романтиком и сначала хотел стать лётчиком, а так, лет с восемнадцати уже и разбогатеть захотел.

А с ним всегда так было, то есть он сам был такой. Сначала и не думает о чём-то, да вдруг кто-то что-то скажет, или случится что, или увидит он что-то со стороны, и так вдруг ему этого захочется…  Зависть, что ли?

Он даже в институт поступил с того же самого. Отец у Семыгина – физик, а сам-то Лёша в школе плохо учился. Не потому, что у него совсем не было никаких способностей, да толку особого и уж тем более интереса в учёбе не видел. И так доучился он до выпускного класса, а тем временем друг Лёши – Коля Барышев, что на год старше, – в Физтех поступил. Сразу и Лёша туда захотел, сказал об этом отцу, а тот ему прямо:

– Для этого соображать надо. А ты – дурак.

Обида подогрела. И через год, окончив школу без троек, Семыгин-младший без «лапы», взятки и какой-либо другой помощи тоже поступил в Физтех…

Вот так же и разбогатеть захотел, на других глядючи.

А как захотел, так и начал действовать в избранном направлении.

Сначала Семыгин арбузами стал торговать, в доперестроечные ещё времена, на самом излёте социализма. Нормальные бабки по тогдашним меркам срубал, особенно для студента. И весело было. Велосипед себе хороший купил, но на машину всё-таки не хватило. То есть он, может быть, торгуя арбузами, и скопил бы сумму, необходимую для покупки новеньких «Жигулей», хотел-то он только новые, иначе какое же это богатство, да тут как раз Горбачёв подоспел со своими реформами. Лёша тоже как раз институт закончил, но по инерции продолжал движение в научной колее, став сотрудником НИИ, всё так же торгуя арбузами и стараясь получить грант от мистера Сороса.

Деньги быстро превратились в бумажки, зарплата научного сотрудника – в пособие по безработице, Сорос Лёху не приметил, а арбузы – дело сезонное. Разбогатеть не получалось, но всё-таки было можно, поменяв сферу деятельности.

Смекнув расклад жизни, Лёша занялся ИТД.

В те смешные времена таких энтузиастов мелкого бизнеса развелось – пруд пруди, не меньше, чем в годы НЭПа. Так что Семыгин легко нашёл себе компаньона-напарника.

Напарник попался башковитый. Проекты в его башке рождались сами, почти что из ничего, а желаемый результат всех арифметических вычислений воплощался в один ответ, одну сумму – «лимон». Этим словом Женя Рощин, так звали напарника, заканчивал все свои монологи о любой новой задумке, при этом придурошно улыбался и разводил в стороны руки, мол, понимаешь, чувак, как всё это просто, а ты сам не додумался.

Поначалу, в соответствии с первой задумкой Рощина, друзья шили перчатки для рабочих рук. Такие широкие варежки из толстого синего сукна с одним большим пальцем. Затраты на производство – минимальные. В качестве средства производства Лёша мамину швейную машинку приспособил. Сукна закупили, ниток, взяли разрешение на ИТД, завели гроссбух и давай целый день кроить да строчить. То есть Лёша кроил, Лёша строчил, а Рощин обеспечивал сбыт.

Лимон заработали очень быстро. Даже не лимон, а где-то килограмма на два кислых цитрусовых хватило им чистой прибыли после двух месяцев неустанного труда. И тут Рощин неожиданно вспомнил Эйнштейна.

– Знаешь, Лёха, – сказал тогда он, сидя на табуретке у кухонного стола перед тарелкой с голубой каёмочкой и двумя варёными сосисками цвета человеческого соска. Одну из них Женя уже разломал вилкой пополам и теперь насаживал полусосиску на четыре стальные зубца. – Знаешь, Семыгин, что сказал однажды Эйнштейн?

– Все в мире относительно, – попробовал угадать Лёша.

Рощин только протестующе вилкой в воздухе замахал и головой закивал согласно, но до поры без слов, потому что уже отправил полусосику в рот и теперь ворочал там её языком со щеки на щеку – горячевата была, а Женя был голоден. Вся же эта пантомима значила: «Эйнштейн это точно сказал, да я не об этом».

– Он ещё другое сказал, – продолжил Рощин, наконец, проглотив с трудом пережёванное. –  Он физик был, но формулу успеха для любого дела вывел. Формула гласит: тот, кто хочет большого успеха добиться, должен поставить перед собой труднодостижимую цель, добиваться её долго и упорно, а главное, уметь вовремя отказаться от дальнейшего достижения, если ничего у него не получается. Понял?

– Ну, – сказал Лёша такое «ну», из которого нельзя было понять, понятно ему или нет, к чему клонит Рощин.

А Рощин клонил к тому, что пора им уже с рабочими перчатками завязывать и поставить другую по-настоящему труднодостижимую цель.

– Сейчас «хотдоги» на каждом углу, значит, надо сосиски варить. Спрос, Лёха, определяет предложение, ­– вспомнил он школьную истину рыночной экономики.

Через пару дней они уже по очереди месили босыми ногами в Лёхиной ванной сосисочный фарш, который потом, пропуская через мясорубку, загоняли сквозь специальную насадку для домашних колбасок в полиэтиленовый, казавшийся бесконечным, рукав, перевязывая его через каждые двенадцать сантиметров толстой белой ниткой.

Эйнштейн оказался отчасти прав, потому что сосиски в свою очередь оказались выгоднее перчаток, но не настолько, чтобы признать формулу успеха этого гения абсолютно правильной. Успех, несомненно, был, но не такой уж большой, как было обещано.

– Это потому что мы с тобой поставили не труднодостижимую цель, – догадался Рощин, с отвращением глядя на дымящуюся посреди всё того же кухонного стола груду сосисок, только что вываленную Лёхой из кастрюли в большую эмалированную миску. Перчатки для этого пришлись как нельзя кстати – не обожжёшься.

– То есть я не понял, – замер Семыгин вполоборота у кухонной раковины с опустошённой кастрюлей в руках. – Мы больше сосисок не делаем, или миллион – это мало?

Ответная ухмылка Рощина была хитра как никогда и также ехидна. Он даже голову склонил на сторону к левому плечу и глаз правый малость прищурил и выдержал необходимую паузу.

– Лимон – ничто, сосиски – лажа.

– А что не лажа? – быстро и неровно покраснев от гнева, спросил Лёша, ему вдруг стало очень обидно, что он как дурак целый месяц месил в ванной босыми ногами сосисочный фарш.  – Что не лажа?

– Это я тебе завтра скажу, – поднялся из-за стола Рощин.

– Я тебе тогда прямо сейчас этой кастрюлей перелобаню, что не лажа?!

Женя саркастически поулыбался, скрестив руки на груди в позе ироничного Пушкина, демонстративно вздохнул, сел обратно на квадратную табуреточку и сказал:

– Ладно.

Несколько секунд он ещё помолчал, склонив голову и больше всего рискуя получить в этот момент обещанное, потом решительно вскинул её, смело встретился с Лёхой взглядом и начал:

– Семыгин, это я понял сегодня в метро. Вот скажи мне, ты не замечал, когда ты сам в метро едешь, что остальные люди в вагоне делают?

–  Тоже едут, – неуверенный, что совсем правильно, всё же ответил Лёша.

– Нет, едут-то они едут, потому что их поезд везёт, а что они ещё в это время делают?

– Сидят, стоят, – стал перечислять Леша, – читают…

– Вот! Правильно! – остановил его поднятым вверх указательным пальцем Рощин. – Читают. Читают, Лёша, читают, – повторил он для важности. – У нас читающая страна. А что читают?

– Ну, газеты, журналы, книги.

– Книги! – вновь попугаем откликнулся Рощин, выхватив из контекста главное, по его мнению, слово. – Книги, Лёша. Читать у нас любят, а книг нужных мало, потому что в советское время, сам знаешь, что больше всего печатали – «Малую землю», «Капитал» Карла Маркса, да классиков. А сколько осталось всего за бортом. Солженицын, Стругацкие, Чейз, крутые бестселлеры, «Москва – Петушки», порнуха, какой-то там Джойс, сам его не читал…  –  перечисляя, Рощин последовательно загибал пальцы на обеих руках, пока они у него не кончились. Загибая последний, он почему-то назвал «Пиноккио».

– «Пиноккио» издавали, – не согласился Лёша, – я помню, ещё нам воспитательница в детском саду вслух читала.

– Так это когда было? – Рощин подался вперед над столом от возбуждения, даже зад оторвал от табуреточки. – Это когда было?! Сколько тебе лет сейчас, Лёша?  А сколько было тогда?  С тех пор сколько детей народилось, где тот «Пиноккио»? В печке у Карабаса Барабаса!

– Ну ладно. Ну и что?

– Книги, Лёша, книги – вот что нас обогатит. И это тебе не лимон, это уже биллиард.

– А на какие бабки ты их издавать собираешься? – просёк наконец суть дела Семыгин. – У меня таких нет, даже если мы все сосиски вместе с мясорубкой продадим.

– Лёша, у тебя есть квартира, – твёрдо рубанул Рощин, и сел на место. – Тебя твоя бабушка этой квартирой осчастливила, я без всякой иронии.

– Па-ашёл ты, – презрительно отмахнулся Лёша. – Квартиру я продавать не буду.

– Зачем продавать, мы возьмём под неё кредит в банке, понял? А с такими деньжищами, да при нынешней свободе и таком рынке в полгода вторую квартиру сделаем.

– Па-ашёл ты, – все также уверенно отмахнулся Лёша.

В тот день они расстались очень недовольные друг другом.

Рощин убрался восвояси, а Лёша, убравшись после рабочего дня и перекусив остывшими сосисками, отправился в магазин за пивом.

Магазин находился за углом в соседнем доме, и скоро Лёша был уже там.

Привычно вдыхая запах винного отдела, влажный и кислый от общего выхлопа регулярных посетителей, он пристроился в конце небольшой очереди и отвлёкся мыслью – как же просто теперь стало купить нужное пойло в отличие от недавнего прошлого. Ещё год назад кроме жигулевского и двух сортов водки по талонам за спиной продавщицы ничего не было. И очередь на часы. А сейчас вон сколько – пестрят невиданные прежде этикетки разных пив и «Распутин» с восьмидесятиградусным «Моцартом», и вин, блин, бери  не хочу. Только бабки отваливай.

Движение очереди сошло на нет, Лёха остановился в двух покупателях от цели. Остановка вынудила его глянуть вперед – в чём дело-то? А дело было в том, что в очередь мужиков затесалась девица,  она затор и устроила. Стоит у прилавка и сама себя шмонает – в карманах одной рукой рыскает, а во второй «чирик» на виду держит.

Продавщица напротив девицы рыхлой глыбой терпения и укора. Голова малость набок, одна рука плетью, в другой – бутылка «Привета». Действительно, дура перед ней не могла бабки заранее приготовить. Вон Лёха, свои дома ещё отсчитал и с тех пор в кулаке держит.

Девица, извиняясь взглядом, обернулась на очередь и тем же смутила Лёху. Показалось ему почему-то, что она лишь перед ним одним так извиняется. Впрочем, девушка тут же отвернулась и озвучила на одной тусклой ноте:

– Извините, я кошелёк в машине оставила, – побелев лицом и одновременно покраснев треугольником под правой скулой.

Не спуская с неё взгляда и не меняя позы, продавщица только колыхнулась как-то почти незаметно всем телом – так в старом кино, где кусочек плёнки утрачен за ветхостью. Но от этого Лёхе стало стыдно и отвратительно, будто выпил по ошибке тухлое яйцо. Скользнул желток по горлу, высосанный из скорлупки, и лишь потом гнусью изнутри уже вдарило. Слава Богу, ОНА продавщицы не видела – старательно смотрела в сторону.

Глупо улыбнувшись, девушка сунула руку с деньгами в карман, с шелестом смяв купюру, повернулась и пошагала к выходу.

– Ага, бля, в машине, – за спиной у Лёхи просипел мужик, – ни хера больше не придумала.

Пивом Семыгин отоварился меньше чем в полминуты, стоявший перед ним взял тот самый «Привет», и без сдачи. Магазин покинул поспешно и сразу стал озираться за дверью на улицу.

Её спина, стянутая демисезонным пальто, темнела у ближайшей арки во двор.  Чуть не дойдя, она остановилась, будто молясь на стену дома.

Он подошёл стремительно и, заглядывая ей через плечо, сразу заговорил:

– Девушка! Девушка, хотите, я вас пивом угощу?

– Я с незнакомыми алкоголиками по подъездам не пью.

Она не удостоила его взглядом, прячась в зеркальце пудреницы и выкапывая платочком с уголков глаз остатки расплывшейся туши.

– Тогда пойдёмте, я приглашаю вас в ресторан.

Лёша быстро огляделся.

– На, бери. Подарок, тебе, Будённый, – он всунул свежекупленное пиво в лапы офигевшего от такой щедрости алкаша, прервав тем его сумрачный путь к бессменной цели. Застигнутый врасплох, одарённый застопорился на несколько долгих секунд, неуверенно покачиваясь на сильно кривых ногах и разглядывая сразу обе бутылки – по одной на каждую руку. Потом робокопом развернулся на месте и, даже не взглянув на дарителя, поспешил, как мог, прочь во двор через арку.

– А правда, похож, – услышал Леша и, обернувшись, увидел, что девушка улыбается.

– Ну, – согласился он. – Вылитый. Его все тут так кличут.

– А я его столько раз видела, но не знала. Надо же, как похож, – она вдруг громко, грубо и коротко рассмеялась.

У Лехи аж в груди ёкнуло, так понравилось.

– Так, мы идем в ресторан? – напомнил он своё предложение.

– Пошли, – согласилась девушка.

Всё стало близко – магазин, ресторан, аптека – всё сгруппировалось и стало доступно в тот период московскому обывателю, только не по деньгам.

На кратком пути до ближайшего ресторанчика Семыгин прикидывал, как не опозориться перед дамой своими финансами. Считал он тогда деньги хотдогами: «Четыре, нет пять, ну ладно, шесть хотдогов на бутылку, столько же закусить и кофе, а у меня их в кармане семнадцать минус четыре за пиво Будённому – блин, всё в обрез». Стоило принять некоторые меры предварительного страхования, что Лёша и сделал, когда усаживал приглашённую за столик. Сразу, сам ещё не садясь, он стал энергично и нарочито картинно подзывать почти сопливую официантку и бросил мимоходом в воздух откровенную лабуду:

– У нас мало времени. Ровно через три часа я должен вылететь в Акапулько. Надо ещё успеть на регистрацию. Девушка, пожалуйста, покажите меню.

Махнув ему ручкой, мол, слышала, девчонка в передничке на джинсы метнулась к стойке за коричневой книжицей с перечнем яств и напитков.

– Да, ладно тебе, Семыгин… Акапулько… Когда ты только врать научился? Раньше ведь и слов-то таких не знал.

Все эти фразы длинной неторопливой очередью ударили в спину. Как по-киношному умирающий солдат, Лёха повернулся на месте, одновременно опускаясь на стул.

Она смотрела без улыбки, но смеясь. Вернее, бессовестно насмехаясь. И не скрывала этого.

– Галя? – вдруг вспомнил Лёша свою одноклассницу, и весь остальной лексикон начисто выдуло из его головы. Теперь там, под черепом, бушевало пламя стыда, до красна раскалившее в доли секунды и уши, и щёки. – Галя? – повторил он.

– Неужто я так изменилась? – с лёгкой досадой, Лёха не понял  – наигранной или нет, спросила она.

Ещё как. Ещё как изменилась. Буфера-то какие, а ведь почти ничего и не было. Так, две чернильницы. А теперь… А всё остальное… Красивая сильная женщина, которую он… – аж всё внутри дрожит. Пойди-узнай в ней сходу Гальку Секину. О ней и помнил только, что, выходя к доске и отвечая на вопрос учителя, начинала раскачиваться маятником. Да её вообще никто из их класса, наверное, не помнил, а не помнил – потому что не замечал. Вот собирались же три года назад, её не было, никто и не заметил. Потому что и замечать раньше было нечего. Курёнок какой-то на тонких ножках, и всё. У неё даже клички не было. Ещё и встретились теперь на другом конце Москвы, а не в родном районе. И десять лет почти...  Или больше? Пойди-узнай.

– Да-а, Семыгин, спасибо тебе, видать, я так изменилась, что и не сказать.

– А что ты плакала? – совсем ни к селу ляпнул Леха то, что хотел узнать с самого начала.

– Меня с работы уволили, – не удивившись и сразу поняв, о чём он, ответила Галя. – Я тут работаю недалеко. Работала, то есть, – она криво улыбнулась и отвела взгляд, пустив его гулять куда-то на пол около стола.

– Ну и что? – всё ещё находясь в гроге, Лёша ляпнул вторую тупость.

– Что-что, ничего. Мне деньги нужны. Дочка у меня. Да и вообще…

– Как дочка?

Галя посмотрела на Лёшу пристально и опять с усмешкою, так что он ещё покраснел – до цвета борща.

– Так. Дочка. Аня. Что такого-то? Восемь лет уже. Во второй класс пошла. А чего такого-то, что удивительного?

–  Нет. Ничего, – смущённо затараторил Семыгин. – Просто давно не виделись. Я и не знал. А муж…

– Мужа нет, – опередила Галя. – И тоже ничего удивительного.

– Согласен, – кивнул, пряча глаза, Лёша.

– Только я не от того ревела, Семыгин, когда ты ко мне у магазина пристал. А от того… Понимаешь, – и она начала свою историю, которую Лёша не то чтобы при этом совсем не слышал, но вовсе не воспринимал, как уличный шум за окном. Так и не въехал, с кем она должна была переспать по службе да вроде отказала, и как это связано с какими-то неучтёнными денежными суммами. Он часто кивал, закурил, но всё время видел только белую округлость оголенной части  руки, между Галиной фарфоровой кистью и синим облегающим рукавом трикотажной кофточки и мучительно старался поймать свою самую главную мысль, змеёй извивавшуюся в пекле возбуждённого разума. Один раз он уже почти ухватил её бьющийся хвост, да чуть повыше сдвинулся рукав, и каряя звездочка маленькой родинки с поверхности белой округлости выстрелила маслом в огонь. Когда Лёша очнулся, мысли-змеи уже не было.

– По-подлому просто уволили. Не заплатили. Ещё и привесили. Очень обидно, – закончила жалобой Галя. – Решила напиться и… Мы заказывать будем? – спросила она, не тонко намекая, что рассказ окончен, а официантка меню принесла, и коричневая книжечка уже давно лежит на краю их столика.

Лёша подвинул эту книжицу Гале, и когда она раскрыла её, получил возможность впервые рассмотреть одноклассницу в упор, не рискуя встретиться взглядами. Галины губы слегка шевелились, когда она просматривала прейскурант, а лицо приняло выражение отстраненное от мира сего. «Похожа на дурочку», – решил про себя Лёша.    

– А кем ты работала?

– Бухгалтером, кем же ещё?! – ответила, не отрываясь от чтения. –  Я же тебе только что…

– Отлично! – поспешно перебил он. – Я тебя к себе на работу беру.

Полный реванш одной фразой! Галя разве что сидела, а не стояла, а то реванш мог бы получиться ещё более красочным.

– А ты кто? – спросила она, выдав тоном всю глубину потрясения. Хотя и тонкая, нотка слабого недоверия всё-таки прозвучала.

– У меня издательство. Издаём детские книги. В ближайших планах «Пиноккио». Мне свой бухгалтер вот так нужен. – Лёша неоригинально полоснул себе ребром ладони по горлу.

– Что? Твоё издательство? – ещё больше не веря, переспросила Галя. – Владелец – ты?

– Я, –  Леша пожал плечами. – Поэтому и на работу тебя зову без всякого испытательного срока.

– Семыгин, ты серьёзно?

– Как никогда.

В Акапулько Лёша в этот вечер не полетел. Кофе они тоже не пили. Только вино да пирожные. Досидели до закрытия. Проводив Галю до подъезда и выяснив адрес и телефон, Лёха бросился искать ближайший телефон-автомат, чтобы срочно дозвониться Рощину прежде, чем тот отключиться на ночь. Отключившийся Рощин слабо поддавался быстрой настройке при экстренном включении, и поутру мало что помнил.

 

Ночью Лёше приснился Будённый, он, улыбаясь, ходил полукругами и выписывал ногами удивительные вензеля, так его беднягу колбасило на старые дрожжи. И ничего не говорил. Только улыбался да мотылялся, и всё.

«К чему бы? – озабоченно недоумевал Лёша с самого момента пробуждения. – С чего бы? – терялся в догадках он, умываясь, бреясь и чистя зубы. – А ну его в баню! – сердито отмахнулся Семыгин, делая первый глоток утреннего кофе. – Дел, блин, по горло, а тут ещё Будённый во сне мотыляется».

В квартире он прибрался, вымыл полы, горку грязной посуды и постирал уже завонявшее шмотьё ещё вчера вечером, а вот нужных покупок не сделал.

Надо было затовариться какой-нибудь жратвой из расчета на четыре персоны, хотя бы на пару дней – чтоб не думать, заскочить на «Горбушку» купить какой-никакой телевизор на 17 дюймов по диагонали, ибо старый приказал долго жить, но более всего его напрягал унитаз, который надо было ещё и установить, предварительно порушив треснутый старый. Ситуация осложнялась тем, что времени на вызов сантехника не оставалось, поэтому выполнять демонтаж, монтаж и все пусконаладочные работы сантехнического оборудования предстояло ему самому и в крайне сжатые сроки, то есть сегодня же.

Как не отмахивался Алексей Николаевич, а Будённый вспомнился опять в первой же пробке возле «Кунцевской».

– Вот, гнида, – пробормотал Семыгин, прикуривая за рулём.

Перед Горбушкой долго парковался, а телевизор купил быстро, особенно не выбирая – всё равно родной сборки теперь не бывает. Сволок его в тачку, поставил машину на сигналку и побежал на рынок за унитазом. Эту нужную вещь он выбирал долго, всё не нравились ему современные модели, которые называются «без полочки» и потому брызгают вверх при падении тяжести вниз. «А вы бумажку сначала бросайте», – посоветовал продавец. Отдавая деньги и забирая покупку в просторной картонной коробке, с картинкой, не оставлявшей сомнения о содержимом упаковки, Лёха знал уже, что даже до машины не добежит.

«Не надо было пить ещё чай после кофе, и такую бадью!» – ругал себя он за дурацкую привычку.

Тесные «той-той» оказались, как водится, на замке.

«Ну, ссать-то они где-то должны», – с этой мыслью Леша метнулся к ближайшему продавцу.

– Там вагончик за администрацией, – послал его в дальний угол продовольственной части рынка этот добрый человек. «Всё ж  лучше, чем в машине», – успокоил себя Семыгин.

Коробка затрудняла движение в субботней толпе рыночных посетителей, однако он добежал. Взлетел по железной лесенке, сунул бабке червонец и нырнул за дверь мужской половины. Покупку приставил к ноге, сосредоточился над рабочей фарфоровой чашей и зажурчал.

– Семыгин, в сантехники записался?

– Ох, блин, Женя! – сразу узнал он своего былого бизнес-партнёра в насмешливом, тронутом сединой щёголе, напугавшем его шлепком по плечу. – Это мой.

Лёша кивнул на упакованный унитаз, которым с ходу «уколол» его Рощин.

– Семыгин, такого я ещё не видел. В общественный сортир со своим унитазом.

– Па-ашёл, ты, – пришёл в себя Лёша и лихо, одним движением застегнул зиппер на ширинке.

Рощин потащил его в ближайший кабак, не дав отнести унитаз в машину. Так он и стоял теперь под столом всё в той же коробке, только Леха оторвал компрометирующую картинку. Рощин пил пиво: «Я тут рядом – пешком». А Лёша был за рулем, так что опять кофе.

Поминали старое. Расспрашивал больше Рощин.

– А квартира бабкина как?

– Какая? Ах, эта. Я на Аньку переписал, а она её впарила, когда уехала за рубеж. Шустрая, как мамаша. Завтра с мужем и внучкой на неделю приезжает. Второй год уже так – у них там ихнее Рождество, а у меня как раз день рождения. Зачем я, по-твоему, новый унитаз покупал? Мне-то треснутый по барабану, а им, сам понимаешь...

– А куда ты ставить его собрался, если твою квартиру она продала?

– Родительская-то теперь уж за мной. Умерли они, давно уже умерли. Ну, не вся за мной, в ней ещё Галька прописана. Но я там живу, а Галька у мужа. Там у меня и унитаз. И Анька туда ко мне приезжает. А то куда ей? Она в Москву ездить любит.

– Дурак ты, Лёша. Тогда был дурак, а сейчас ещё хуже – старый дурак. Говорил я тебе: «Продай бабкину». А ты всё: «Галька, Галька. Книги буду делать. Издательство…» Я ж те сразу сказал, что не получится так ни хрена. Если бы ты меня тогда послушал и бабкину квартиру не в залог за кредиты совал,  а продал бы, да вместе мы с тобой тогда в ту стройку с Клещиновым вложились, сейчас бы горя не знали. Выгодное было дельце. Клещинов Гришка теперь в ус не дует, площади под аренду сдаёт, и всё. У него их теперь знаешь сколько! И мы б так жили. Ведь это я Клещинова нашёл, я. Ведь я просил тебя тогда, продай бабкину. А ты упёрся – книги да Галька, иного я тогда от тебя не слышал. А где теперь твоё издательство? Заморозил. Где она теперь твоя Галька? С богатым мужем. Дочка её «за бугром». А ты – дурак у разбитого унитаза. Рекламный менеджер с седыми мудями.

– Всё верно, Женя, всё верно, – криво улыбаясь, бормотал Семыгин. – Всё правильно. Но тебе-то ведь что? Ты-то не в накладе. Состоятельный человек. Вы с Клещиновым молодцы.

– Я состоятельный? «Вы с Клещ-щиновым»… Ты чо, совсем?! – подскочил на стуле Рощин. – У меня ничего нет. Я на него, на Гришку работаю! Он владелец, ты что, не знаешь? А так бы и наше с тобой было. Было БЫ, – выделил последнюю частицу Рощин. И всё из-за тебя. Чо ты тогда так в эти книжки вцепился? Ведь ясно же сразу было, что не твоё. Что не выйдет у тебя ничего. Или забыл? Сколько ты их вообще, этих книг, выпустил? Одного «Пиноккио».

– Ещё «Разводите пчёл в личных хозяйствах», – уточнил Лёша.

Рощин выдержал долгую паузу, глядя на Семыгина, как на безнадёжного.

– Я же просил тебя тогда, просил, – с болью в голосе произнёс он. – Уговаривал. Э-э, да что…

Безнадёжно махнув рукой, бывший Лёшин напарник встал из-за стола.

– Пойду, – он старался больше не глядеть на Лёшу. – На рынке ещё ничего не купил. Тебя, дурака, заметил.

Не прощаясь, Рощин двинулся к выходу, но вернулся.

– Ты видал, блин, чтоб состоятельные на такой рынок ходили, где ты свой унитаз покупал?

И, не ожидая больше ответа, ушёл окончательно.

 

– Вот тебе и «лимон», – бормотал Лёша, пробираясь рынком в обратном направлении к машине. – Вот тебе и «лимон», Женя. А мне он и не нужен, пошёл он на, кислый цитрус.

На самом деле ему стало погано после встречи с Рощиным, так погано, что аж забубнил.

– Да и хрен с ним, да и хрен с ним, – раз за разом повторял он.

В машине Семыгин закурил, не заводя мотора, и уставился невидящим взглядом в грязное лобовое стекло.

– Галька – дура, – сказал теперь он. – Да и хрен с ней.

Ещё с минуту он молча вдыхал и выдыхал дым.

– Лучше бы я стал лётчиком, как Мимино. Ведь мечтал же в детстве.

Не расставаясь с недобитой сигаретой, он вставил и повернул ключ в замке зажигания, и тут же некстати в его нагрудном кармане ожил жук мобильника. С отключенным звонком аппарат вибрировал низко жужжа, словно трепетал крыльями. Остылый мотор бывалой «Нивы» заглох, пока Лёша скособочась забирался рукой за пазуху.

– Да! Алло! – зло гаркнул он, приставив мобильник к уху и выплюнув окурок прямо на пол салона. – Да!

– Папа, это я!

У Семыгина потеплело в груди.

– Аня, как дела? Вы там, часом, не передумали? Завтра прилетаете?

– Папа, ты где?

– Как  это – где?

– Ты не дома?

– Нет, я на рынке.

– Езжай скорее домой, тебе сейчас самолёт привезут.

– Какой, в баню, самолёт? – опешил Семыгин.

– Настоящий, с мотором, но он небольшой, треугольный такой, как дельтоплан. Он разбирается. Сказали, в грузовой лифт, наверное, влезет. Мы тебе его купили. На День рождения.

 

 

 

 

РУССКАЯ ЖИЗНЬ



Русское поле

WEB-редактор Вячеслав Румянцев