Алексей ПРУДНИКОВ
         > НА ГЛАВНУЮ > РУССКОЕ ПОЛЕ > РУССКАЯ ЖИЗНЬ


Алексей ПРУДНИКОВ

 

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"



К читателю
Авторы
Архив 2002
Архив 2003
Архив 2004
Архив 2005
Архив 2006
Архив 2007
Архив 2008
Архив 2009
Архив 2010
Архив 2011


Редакционный совет

Ирина АРЗАМАСЦЕВА
Юрий КОЗЛОВ
Вячеслав КУПРИЯНОВ
Константин МАМАЕВ
Ирина МЕДВЕДЕВА
Владимир МИКУШЕВИЧ
Алексей МОКРОУСОВ
Татьяна НАБАТНИКОВА
Владислав ОТРОШЕНКО
Виктор ПОСОШКОВ
Маргарита СОСНИЦКАЯ
Юрий СТЕПАНОВ
Олег ШИШКИН
Татьяна ШИШОВА
Лев ЯКОВЛЕВ

"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"
"МОЛОКО"
СЛАВЯНСТВО
"ПОЛДЕНЬ"
"ПАРУС"
"ПОДЪЕМ"
"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"
ЖУРНАЛ "СЛОВО"
"ВЕСТНИК МСПС"
"ПОДВИГ"
"СИБИРСКИЕ ОГНИ"
РОМАН-ГАЗЕТА
ГАЗДАНОВ
ПЛАТОНОВ
ФЛОРЕНСКИЙ
НАУКА

Алексей ПРУДНИКОВ

Добрый оборотень

Где-то на севере Подмосковья жил в лесу оборотень некий. Который обычный оборотень – тот просто: либо он человек, либо волк. А этот не таковский, чтоб в простоте себя держать. Этот был артист – всё норовил как-нибудь разэдак перекинуться: то по лесу овцой пробежит, то бесхозной тачкой проедет, то одноногой вороной проковыляет. И то сказать, чтобы каким злодеем сделаться – сила нужна особая: тут такой характер надо иметь, чтоб волевой был, да упёртый. А у этого какая сила? Добряк был. Вот и превращался в какую-то всё ерунду: в мышь, в кикимору, в утку.

Ну, прожил он так-то до осени. А как подступили холода, заподумывал добрый оборотень, где бы зиму прозимовать. Думал-думал и решил: а подамся-ка я к людям. Перекинулся тойтерьером и бежит в ближайшую деревню. А дворовые собаки учуяли, что по деревне нечистый дух бежит, и давай лаять:

– Яв-ав! Яв-ав-ав! Яв-ава-вав!

На ту беду выходит из дому дед Семён, и пошёл в сельпо сдавать стеклотару. Сейчас, думает, сдам и куплю перцовки. Вдруг смотрит, а по улице горемычная собачонка бежит. Дед Семён посвистел, причмокнул, и вот она уже за ним в сельпо ковыляет. Сдал он, стало быть, стеклотару, а перцовки-то и нет, всю разобрали. Ну что ты будешь делать? А тут смотрит, а вместо пёсика сидит в ногах у него кошак, да блох на тощем хвосте выкусывает. Мать честная! Вот ведь на старости лет, как приглючит. Ну, делать нечего, взял дед Семён что было, рябиновку и кота, и, узнав, когда в завозе снова будет перцовка, отправился восвояси.

Приходит, а это уже не кот, а суслик. То есть даже и не суслик, а как будто крот. Замигал дед Семён и вдруг видит, что это совсем не крот, а опять собачонка. Правда, не тойтерьер, а теперь уже так, нечто худое, косматое и вислоухое. Дед Семён опустился на табуретку, вздохнул и ждёт, чего дальше-то будет. А дальше ничего и нет: вислоухая собачонка покрутилась на месте, легла и уснула. Тогда дед Семён очень глубоко вздохнул и стал припоминать, когда с ним и раньше такие рецидивы случались. Вспоминал-вспоминал, да так ничего и не вспомнил. Как старуха умерла – помнит, а что другое – хоть убей.

Долго ли, коротко ли, наступил вечер, а тут сосед со своим продуктом в гости идёт. У тебя, говорит, основа, а у меня закусь. Сели за стол, а Николай Иваныч, сосед, о политике не рассуждал, зато любил поговорить о физиологии, кто на кого похож. Так и сейчас:

– Вот что я тебе скажу, дядя Семён. Все хозяева, у кого есть божьи твари в хозяйстве, похожи на них просто лютое дело. Вот как, например, твою новую собачку зовут?

– Суслик.

– Как-как, не расслышал? Бобик?

– А, верно, – опомнился дед Семён. – Бобик.

– Ага, значит Бобик. А сколько он у тебя живёт?

– Да вот сегодня утром иду, понимаешь, в сельпо, а навстречу – собачонка бесхозная. Взял да и подобрал. Отчего ж не подобрать?

– Вот! – Николай Иваныч поднял указательный палец и говорит.– Подобрал сегодня утром, а уже похож на него – просто лютое дело. Чего бельмы таращишь? Не веришь, что ли? Верно тебе говорю – похож, потому как все хозяева похожи на своих собак. Вот у тёти Паши собаки нет, но есть корова. Так она и сама – вылитая корова. А у бабы Пети, Патрисии Петровны то есть, и вообще всего хозяйства – одно корыто. И ведь надо ж так: посмотришь на неё, а в ней нет-нет, да что-то корытистое и проглянет, – Николай Иваныч коротко почесался и вдруг моргнул. – Подожди-подожди, дед Семён. Откуда у тебя кролики?

– Какие кролики?

– Да вот, под стол юркнул кролик.

– Может, это Бобик?

– Да что ж я, кролика от Бобика не отличу, что ли?!

Николай Иваныч полез под стол и видит: никаких кроликов под столом нет, зато между валенок деда Семёна примостился и сидит ёж. Хотел его Николай Иваныч пугнуть, сунул руку, но вдруг глядит, а это совсем не ёж, а как будто бы и барсук. Только не обычный барсук, а такой, немного с рогами. Николай Иваныч охнул и по-быстрому вылез из-под стола. Сел на свою табуретку и сидит-молчит.

– Ну что, – говорит дед Семён. – Нашёл кроликов?

– Нет.

– Тогда давай выпьем.

– Нет. Я завязал.

– А что так?

– А то, что мы тут пьянствуем, а сатана – сидит неподалёку и наши души подкарауливает!

– Всегда так было, – вздыхает дед Семён, а Николай Иванович встал с кряхтением из-за стола и говорит:

– Ты меня, конечно, извини, дядь Семён, но что-то мне... не того. Пойду-ка я домой, о Боге подумаю. А загляну к тебе завтра, или на днях, – уже из сеней добавил Николай Иванович и без оглядки ушёл восвояси.

А дед Семён сидит за столом один и вздыхает: э-хе-хе, такие дела. Настойка есть, закуска есть, а пить не с кем. И решил он посадить Бобика на освободившийся табурет. Всё ж таки не один как будто квасит, а в компании. Да только глядь! – а это совсем не Бобик, а самый настоящий оборотень: морда хитрая, пёсья и просто жуть какая разбойная, а глаза прищурены и мигают как у свиньи. Что же до остального, то просто мартышка мартышкой: и на стуле сидит, как мартышка, и почёсывается, как мартышка. Принюхивается – и то, как мартышка. Ну, короче говоря, оборотень.

– Эге, так вот ты кто такой... – процедил дед Семён.

А добрый оборотень прячет морду, якобы от стыда, а сам подглядывает хитрым глазом, что дальше-то будет. Тогда дед Семён и говорит.

– И не стыдно тебе старого человека морочить, подлая ты морда?

А тот вжимает голову, дескать, ой стыдно, ой стыдно.

– Вот то-то и оно. Как нахулиганить – так он и сусликом, и кротом, а как выпить – сразу нормальный облик вспомнил. Что, думаешь, коли за стол позвали, так теперь и нальют?

А тот переступил с лапы на лапу и облизывается, дескать, а почему бы и нет. Тогда дед Семён плюнул с досады и говорит:

– Ей-богу, ну что за народ такой. Добро бы, сразу представился: так, мол, и так, дядя Семён, такой-то я и такой-то. Так нет, ему обязательно надо напакостить, напугать, наподличать. Эх, сидели бы сейчас, на троих решали; так пожадничал, ехидный чёрт, прогнал человека. Что скажешь, вру, бесстыжие твои глаза?

А добрый оборотень поджал хвост и виновато потупился, мол, ну что тут поделаешь, коли натура у меня такая. Дед Семён хотел ещё ругаться, да вдруг стало ему жалко оборотня, он и спрашивает:

– Насовсем, что ли, пришёл?

А тот хитренько мигает, мол, насовсем, дедушка, насовсем.

– О-хо-хо, – вздыхает дед Семён. – Ну вот что с тобой делать? Проку от тебя – что с козла молока, а в лес назад не прогонишь, я не изверг, чтобы на зиму глядя...  Ладно уж, оставайся. Но только смотри у меня, чтоб без шуток. А то я так пошучу, что в котлету, братец мой, превратишься, – и, сказав так, дед Семён занялся гостем уже по-хозяйски: то есть отпарил в бане, накормил, напоил, да уложил спать.

А утром проходила мимо его двора коровница тётя Паша. А надо сказать, дед Семён был немного забывчив, да и простяга редкий – такой, что вовсе не помнил зла. Ну, люди и пользовались: кто бы мимо ни проходил, всякий зайдёт и стащит, что приглянётся.

Так и теперь. Подошла пора капусту рубить, а у тёти Паши трёхлитровых банок не хватает. Вот она и решила: «Где-то там у Семёна стеклотара лишняя; надо бы позаимствовать баночки три». Зашла в дом, а хозяин спит и кого-то во сне ругает. Спустилась в подвал, а порожних банок – всего-то две. А в третью что-то не то засунуто. И уж хотела вытряхнуть это «не то» из банки, а оно вдруг само выскакивает – и хвать ей за руку. Что такое? А это вцепилась в неё клешня милиционера, а у той на кулаке наколка: «Ага! Попалась!»

– Ох, – сказала жалобно тётя Паша. В голове вдруг сделалась барабанная дробь, по-пионерски бодрая и разоблачительная: «Тр-р-ре! Тр-р-ре! Тррре-тррре-тррре!». И под эту дробь стала исполняться русская народная песня «Как у бессовестной воровки тёти Паши, ой-люли, корову конфисковали, ой-люли».

Тогда стряхнула она руку, и как можно быстрей – домой. Прибежала, легла на кровать и лежит. Ну, думает, главное сейчас – не свихнуться. И вдруг видит, что на животе у неё стоит черепаха на курьих ножках. Причём непонятно, то ли передом стоит, то ли задом. «Ну, если оттуда выглянет змеиная голова, значит передом», – подумала бедная тётя Паша. А из панциря возьми да и выгляни голова петушья. Покрутилась, повертелась и вдруг говорит:

– Кукурику.

– Всё верну! – завопила тогда тётя Паша. – И скатерть, и лопату, и электрочайник – всё-всё верну! И впредь ничего не трону, только уйди! Сгинь! Пропади!

Залилась она злыми воровскими слезами; но глядь – а петухоголовой черепахи и след простыл. Тогда собрала она наворованное, пришла к деду Семёну и говорит: вот, мол, как-то брала у тебя, да всё забывала вернуть обратно – эва, сколько добра накопилось. Сбросила имущество, а сама бочком-бочком, да и вон. «С чего бы это?» – думает дед Семён. Но посмотрел на Бобика, а морда у того – довольная-предовольная. Тут-то и смекнул дед Семён, в чём дело.

– Что ж ты под монастырь-то меня подводишь, а? – прищурился он на Бобика. – А ну как народ узнает, что в моём доме оборотень живёт, что тогда? Ведь на меня же с вилами пойдут!

Но тут прибежал Николай Иваныч, и несколько заикаясь, отдал дедсемёновскую двустволку, которую взялся как-то чинить, да занести всё не было времени. Тогда у деда Семёна совсем другой с Бобиком разговор пошёл. Едва Николай Иваныч за порог, он и говорит:

– Ага, октябрь на исходе; это значит, надо идти на уток. Самое такое время. Осенний у них сейчас пролёт. Ну и вот, слушай меня внимательно, Бобик. Завтра идём с тобой на охоту; поэтому сегодня вырабатываем оперативный план. Сначала ты летаешь куликом по болоту и выглядываешь, есть ли где утки. Если находишь место, спускаешься на воду цаплей, потому что цапля крупнее кулика, а глаза у меня уж не те. Ну, значит, спустился цаплей и плаваешь двухголовой уткой, чтоб я сумел тебя отличить от остальных уток, как подойду поближе.

Ловим, что называется, на живца; как слетятся утки, ты начинаешь тявкать на две глотки лисицей… Что, не умеешь?! Ну так по-пёсьи гавкай. Утки поднимаются в небо, тут-то я их – пиф-паф! Дальше. Если она упадёт в камыш – ты спаниелем её отыскиваешь. А если в воду – я на лодке к ней подплываю.

Так у них и пошло. От зари до зари охотятся, а вечером – перцовка под дичь. Поначалу-то дед Семён побаивался открыто ходить с Бобиком. Ну мало ли, вдруг ему приспичит в сурка перекинуться прилюдно, или ещё в кого. Но потом вдруг обнаружил, что люди не видят оборотня в упор. Бобик как Бобик, ничего особенного. Деду Семёну даже обидно стало: ведь оборотень, – настоящий живой оборотень! – а тут вон какое дело. Он и так и сяк; уже в хитрости пустился, не замечают ли, дескать, в его собачке что-нибудь такое-эдакое. А никто ничего не замечает. Собачка как собачка, ничего такого. И если, бывало, видят, что дед Семён с двустволкой куда-то пошёл, а за ним страус четырёхногий бежит, или, скажем, детский велосипед катится, то тут и ежу понятно, что вот, отправился дед Семён на охоту с Бобиком.

 

 

 

РУССКАЯ ЖИЗНЬ



Русское поле

WEB-редактор Вячеслав Румянцев