Николай ЗАЙЦЕВ
         > НА ГЛАВНУЮ > РУССКОЕ ПОЛЕ > МОЛОКО


МОЛОКО

Николай ЗАЙЦЕВ

2011 г.

МОЛОКО



О проекте
Редакция
Авторы
Галерея
Книжн. шкаф
Архив 2001 г.
Архив 2002 г.
Архив 2003 г.
Архив 2004 г.
Архив 2005 г.
Архив 2006 г.
Архив 2007 г.
Архив 2008 г.
Архив 2009 г.
Архив 2010 г.
Архив 2011 г.
Архив 2012 г.
Архив 2013 г.


"МОЛОКО"
"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"
СЛАВЯНСТВО
"ПОЛДЕНЬ"
"ПАРУС"
"ПОДЪЕМ"
"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"
ЖУРНАЛ "СЛОВО"
"ВЕСТНИК МСПС"
"ПОДВИГ"
"СИБИРСКИЕ ОГНИ"
РОМАН-ГАЗЕТА
ГАЗДАНОВ
ПЛАТОНОВ
ФЛОРЕНСКИЙ
НАУКА

Николай ЗАЙЦЕВ

Утренний свет

Повесть

Прошло некоторое время, Царёв чокался с аристократами рюмкой, улыбался, пытался шутить, но скоро любопытство к заезжему писателю иссякло, слов, объединяющих компанию не находилось, переводчик исчез, жесты понимания стали повторяться, улыбки застыли масками на лицах, чувствовалась отстранённость чуждого общества и пришлого человека, и Пётр Петрович благоразумно удалился. Оглядел зал, но Леона нигде не заметил, кругом группы мужчин различного возраста, собравшись по разным интересам вместе, болтали, громко смеялись, пили и жевали, но настоящего веселья не наблюдалось. «Маскарад живых мертвецов, какого дьявола меня сюда принесло, - сумрачно подумал писатель и следом его мыслям дрогнул свет в помещении и погас. Темнота, наверное, не уступающая непроницаемости страшной тьме египетской, растворила в себе весь мир света и не давала возможности ступить шага, не боясь обрушиться в пропасть, невидимую, но ощутимую всем, потерявшимся в безжизненном пространстве, существом человека, которому не хотелось никуда исчезнуть, вот так внезапно. Этим существом оказался писатель Царёв, невидимый никому и себе, пропавший на безвестном пути между прошлым и будущим, застывший в движении к неизвестности, желающий прозрения, но не находящий в себе особого желания видеть тот свет из которого он только что исчез. Он двинулся туда, куда шёл до пропажи зрения во тьме, к столу, где тогда царило оживление и до него оставалось шагов десять, но в темноте расстояния вырастают от неуверенности в направлении движения, прощупывания опоры под ногами и попыток удержаться от падения на невидимой дороге. Прощупав один, второй шаг он провалился в пустоту и понёсся в её глубины с такой скоростью, что даже не успел испугаться, когда предстал, приземлившись довольно мягко, и в светлом месте, в каком-то подобие грота, пещере, перед столом, за которым восседал человек восточного обличья, мрачного вида, в хламиде пышной от многих складок по ней, скрывающей и ноги, только носки деревянных сандалий торчали из-под стола. На голову был накинут капюшон, отчего долгоносый профиль лица гляделся вороньей головой. Клюв приподнялся и кто-то, сидящий за столом, каркнул в сторону Царёва:

- Что прибыл, писатель?

- А вы кто? – должным вопросом ответил пришедший.

- Так и знал. Все вы такие писаки. Настрочите, намалюете и забыли, а нам отвечать, - поморщился, от отвращения к сказанному, ворон. – Героя создать, вам раз плюнуть, а кто ответит за его грехи, вами и придуманные? Жид я. Да нет, по глазам вижу, о нём подумал, не французик Андре, а вечный Жид – Агасфер. Что вы там обо мне написали в своём романе, как изобразили, помните?

- Исторический факт отметил и не более, - защитился Царёв. – И Гете о том упоминает.

- Нашел, кому верить. Гете, Шубарт – всё немцы. Они жидов на дух не переносят. Вот и придумали легенду и Агасфера в ней. И вы туда же. Вас разве комиссары не научили жидов любить?

- Насильно мил не будешь. А у нас и вовсе никогда таковой любви не бывать. Любви в нас много, да не всех мы ей жалуем, - разозлился писатель.

- А как же ваша вселенская любовь? Или к жидам такое понятие неприменимо? Им тоже такое чувство неизвестно. Любовь там, где жидов нет, а они везде. Значит, и любви нигде нет и быть не может, - занялся отрицанием канонов христианства Агасфер.

- Если вы тот самый Вечный Жид и тысячи лет странствуете по свету, то неужели не обнаружили нигде любви человеческой? Или не искали? – вернул его к впечатлениям долгих путешествий Царёв.

- Находил, как же не найти. У дикарей, в глухой сельве джунглей. Зажарят они человека и с такой любовью косточки обгладывают, со слезами на глазах, залюбуешься. Видимая польза человеку от человека существует у людоедов, а от вашего писательства лишь соблазн и оскорбления для людей, - Жид перешёл к выяснению личных отношений с писателем. – Что вы все обо мне пишите? Дескать, не дал Христу отдохнуть по дороге на Лысую гору, ударил его. Так. А я знал, кто он? Вели каких-то разбойников на кресты вешать, народ вдоль дороги стоял, ругался, камни в них бросал, кому удавалось к ним добраться и руки прикладывали. Кто знал, что Сына Божьего ведут? Это потом узнали, но и до сей поры не все в это верят. Никто не объявил, что он – Мессия. А за разбойников, какой спрос? А что Господь меня вечным бродяжничеством наказал и нигде пристанища мне не оставил для отдыха, так то другим в назидание, чтобы наперёд думали, что их руки делают. Ну и что, подумал кто-то? Вот слоняюсь я по белому свету без сна и отдыха две тысячи лет и все меня ругают, а кто грешен меньше моего – бросьте в меня камень. Некому. Я то ведь не знал, кого обидел тогда, а с тех пор скольких праведников замучили, казнили, в застенках уморили. Протопопа Аввакума, возьмите, он вам ближе будет, святой человек был. А как его гнали и били. Встречал его в непроходимых чащах, в лютый холод брёл он с малыми детьми на краи земли, в Господний рай – Беловодье. Не дали ему дойти туда, не разрешили и назад вернуться, загубили светлый его разум. И никто не виноват? Понтия Пилата спросите, вы его тоже в своей книге обидели, а за что? – Агасфер указал на угол грота. Из сгустившегося там сумрака, вышел плотного сложения седой человек и усталым шагом старика почти вплотную подошёл к писателю. «И не похож совсем», - подумал тот.

- И хорошо, что не похож, - упредил его последующие мысли старик. – На кого я должен походить, на ваши выдумки? Понтий злодей, Христа отдал на распятие. Вы бы посчитали, скольких я казнил, и которых помиловал. Царских особ, может, еще и припомню, а пророков бродячих, их немеряно в той земле шлялось, и царями часто назывались. Меня и после службы, когда в Риме на покое жил, всё спрашивали – помню ли я его? И имя называли, родом откуда и число суда и казни. А я не помню. Много лиц предо мной прошло – красивых, страшных, смелых, льстивых. Не помню многих и его тоже. Иудея страна кошмаров и пророков, заговорщиков и бунтовщиков. Не распнёшь их – убьют тебя. Быть в той стране наместником цезаря всё равно, что самому, оплёванным толпой, шагать на Голгофу. Народ не признающий чужих владык – высокомерен и льстив, преклонит колени перед сильным, но не покорится, и всегда, всегда будет обманут наместник. Наверное, и тогда я был введён в заблуждение первосвященником Иудеи, коварнейшим интриганом Каифой. Но ведь пишут и говорят, дескать, спрашивал я, кого вам отпустить? Иудеи сказали – Варавву. Потом и толпа кричала:«Распни его», - и указывали кого казнить надобно. С них и спросите. А ты пишешь – виноват Пилат. Не разобрался. Поди-ка ты разберись с тем хитроумным народом. Они и в Риме смуты творили, подкупом и должности и богатство добывали. Все наши законы и правила порушили, а без них и власть и государство шатко и зыбко. Власть на страхе держится. Я её и держал по законам Рима. А мечтать о царствие Небесном мне было недосуг. И боги у меня были другие. Жестокие боги и потому справедливые, - он отошёл и растворился в сумраке пещеры.

- Без римских законов и права до сей поры обойтись не могут. Прилежно изучают и действуют по его букве, - продолжил речь прокуратора Иудеи вечный Жид. – Надо иметь основополагающее право закона на права человека для пользы обществу. Слабость власти и закона развращают народ, и он начинает искать виновников своего нравственного падения в прошлом. Там легче искать, находить, изобличать – за давно прошедшее заступиться некому. Вот если бы Жид дал Иисусу отдохнуть на его скорбном пути, не поднял бы на него руку то…, а всё равно бы Его распяли. А если бы, да кабы – только мечты. Важен во всех историях результат совокупных действий. А действие то не мной было начато, не мной и закончено. Я так сказать промежуточный герой, актёр эпизода, а наказан за всё и за всех сразу. Ладно, уж. Прощай, мне пора, - он встал.

- А я как же теперь, - забеспокоился писатель.

- Всё так же. Пиши. Но помни – прошлое недавно прошло, а вечность, она из людей состоит – хороших, плохих – разных. В памяти остаются только великие злодеи, мудрецы и святые. Я среди них случайность и потому, как выскочка, наказан жестоко. Попался под руку и получил своё, нечего лезть в историю, а рвение к ненужным поступкам имеешь, так живи вечно. Хуже наказания не бывает. Пошёл я, сандалии менять пора, истёрлись, - вздохнул Вечный Жид и пропал.

Вернуться к оглавлению повести

 

 

 

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ



МОЛОКО

Гл. редактор журнала "МОЛОКО"

Лидия Сычева

Русское поле

WEB-редактор Вячеслав Румянцев