|
|
|
|
Николай ИВЕНШЕВ |
|
|
© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ" |
|
|
К читателю Редакционный советИрина АРЗАМАСЦЕВАЮрий КОЗЛОВВячеслав КУПРИЯНОВКонстантин МАМАЕВИрина МЕДВЕДЕВАВладимир МИКУШЕВИЧАлексей МОКРОУСОВТатьяна НАБАТНИКОВАВладислав ОТРОШЕНКОВиктор ПОСОШКОВМаргарита СОСНИЦКАЯЮрий СТЕПАНОВОлег ШИШКИНТатьяна ШИШОВАЛев ЯКОВЛЕВ"РУССКАЯ ЖИЗНЬ""МОЛОКО"СЛАВЯНСТВО"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"РОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Николай ИВЕНШЕВБОНУСГЛАВА СЕДЬМАЯ, В которой говорится о том, что деньги являются пылью и мороком. «Все что вчера говорила Анастасия в ресторане - сущая правда, - думал я, - и относится эта правда, прежде всего, ко мне. Это я за несколько дней буквально переродился из-за пустяка. Из-за того, что кто-то на небе или на земле выполнял лабораторное задание. Это он, невидимый, подкинул золотую монетку из Византии. Невидимый принарядился в маску голубя, натерся мазями, как та хозяйка из апулеевского «Золотого осла» Фррр! И полетела ставить эксперимент над Лукиным А. А. В клюве – золотая денежка». Тут меня осенило. Тут стал брать верх дедуктивный метод. Тут, наткнувшись на слово «жена», я вдруг яснее ясного представил ее, с порога, раскрасневшуюся, с пакетами, набитыми продовольствием. Такое у нее в глазах было птичье летучее выражение, словно она не по земле…, а… действительно… порхала, как… Голубица! Ах ты, Боже мой! И ведь именно в ее отсутствие я обнаружил золотую монетку на балконе. Да и вообще все эти подарочки-бонусы происходили не на ее глазах. Но вот зачем это ей надо? Неужели Олег Иванович, тот самый наставник торгашей, был маг? И она кое-чему научилась от него. Она, моя Гекуба, ночная колдунья. Как, кстати, его-то фамилия? Вполне русская. Фамилия Олега Ивановича, этого черта-диавола с остриженной бородой была Усов. Не Бородкин, не Бородинов, а Усов… Но при чем здесь сивая лошадь? И второе, зачем надо было испытывать меня златом-серебром, этими долларами? Зачем? Я никак ведь особенно не прореагировал. Не пошел кутить с леденцовыми красотками, не махнул один на те же Галапагосы. Продолжал жить обыкновенно. Ах, продолжал? Значит, опять меня начинают испытывать, как лабораторную крысу. Что же, попробуем сопротивляться этим деньгам. Этому злостному напору ауру металлика. Что если деньги, которые я вчера оставил на мелкие расходы, взять и сжечь. Сейчас сжечь, на газовой плите, обыкновенно, поджарить как поросенка. Нет, как бройлерного цыпленка. Я распотрошил свой кошелек, вывалив содержимое на разделочную доску. «А, миленькие, сейчас вы у меня запляшете, затрещите, сейчас вы взвоете!» Как дохлого пасюка, двумя пальцами я уцепил бумажку в тысячу рублей. И поднес к зажженной газовой горелке. Деньга зашипела, выворачиваясь. Пламя дрогнуло. Но схватило купюру. И тут же бумага вспыхнула, словно была из прессованного пороха. В душе моей или где-то в животе, вверху живота, у ложечки щипнуло: «Зачем, глупец!... Это же ты радость свою жжешь, Можно на эти башли домик слепить. Не дворец, а обыкновенный сказочный домик с пальмами… С маленьким фонтаном!»
«Цыц!» - шумнул я цыпленку, подкравшемуся неизвестно откуда, из моей темной стороны души. -«Цыц!» И топнул ногой. «Нет, - внушал я тому цыплаку, - ты не понимаешь. Конечно, жечь деньги – это худо, глупец сможет. Надо их раздать! Надо их раздать нищим, сирым, бедным детям, зачуханным женщинам, которых мужья не любят. Пусть хоть нарядятся. Пусть дети хоть на миг поблаженствуют, а убитые нуждой женщины, нехай на некоторое время вернутся в свои юные года!» «Правильно», - пискнул цыпленок в душе. И каким-то въедливым, слащавым тоном кэгэбиста: «Награди, дай каждой твари по паре, получишь по харе». - «Отчего это?» – опять я погрозил этому куриному Навуходоносору. Я опять засунул дензнаки в широкий свой кошель и спустился на улицу. «Значит так! Я должен это делать незаметно. Как учит священное писание». Я шел на рынок, зная о том, что там постоянно сидит знакомый бомж. Он всегда цеплялся мне за ногу, когда я сходил со ступенек хлебного магазина. И сейчас он был там. Трезв, как стеклышко. И небрит. Он традиционно небрит и трезв. Бомж морщился, глядя на меня. Сейчас протянет руку. Ага, так сразу я тебе и вручил. В папке с приветственным адресом. Я зашел в магазин, глядя в сторону, не на бомжа. Хлеб, естественно, покупать не стал. А выждал, когда тот заговорит с продавцом железно-скобяных изделий, примостившимся рядом, в двух шагах. И я тогда неслышно открыл магазинную дверь! Ура! Ловкость рук и никакого мошенства. Сотенная бумажка лайнером приземлилась в его шапке-малахае. Я слетел с крыльца. И обрадовался. Мне не было жаль денег, как ту тысячу, спаленную на газе. Я понял: когда даешь людям – получаешь радость! Теперь-то надо найти какого-нибудь ребенка. С ним нечего церемониться. Просто спросить, какую игрушку он хочет. Болтавшегося в рыночной толпе мальчугана я остановил, взмахнув ладошкой. - Хочешь, я тебе что-нибудь куплю? Дурень я, конечно, небывалый. Малец тут же отскочил от меня, как ужаленный. Но отошел не совсем. Все же его подтачивал соблазн и любопытство. - Вы кто, дяденька?! - Я – Санта-Клаус! Дед Мороз, по-русски! - Их не бывает. Это взрослые придумали. Мальчишка в темных измятых брюках и грязноватой, вылинявшей майке взирал на меня серьезно. Как взрослый. - Бывает, но редко! – отпасовал я. - Не хочешь - как хочешь. Тогда я пошел. Наш разговор происходил в серой ленте толпы, большей частью состоящей из сумок. В призрачной, почти нереальной толпе. Я сам попятился, как бы показывая свой уход. Мальчишка - ко мне: - Ладно, притворюсь, что Санта-Клаусы бывают. Так вы чего-то мне купить хотите? Может быть, в память о ком-то. - Нет, просто так. Хочешь, шахматы или теннис, весь теннисный набор?! - Нет, не хочу. У нас в школе теннисный кружок есть. Так я ходил-ходил, потом надоело. Скучно. Дядь, а у вас правда деньги есть дармовые. И вы ими сорите? Я показал свой тугой кошелек. Малец кивнул. Солидно. И уставился на меня. - Только вы никому не говорите. Я, если бы у меня деньги были, знаете, что бы сделал? - Что? - Я бы школу свою взорвал. Набил бы все классы взрывчаткой. И включил бы часовой механизм. - Зачем? - Чтобы не мусолить стихи наизусть, да вот никак задачка №361 не дается, зараза, вот я бы ее и бабахнул! -Кого? Задачу? - Не-а, -школу! - Но ведь там люди, учителя, товарищи твои! - Ночью. А мои товарищи мне бы только спасибо сказали! - Нет, дружок, хоть ты и открытый парень, а денег на взрывчатку я тебе не дам. Что еще хочешь? - Ничего больше. Вот у моей Жульки нога болит, хромает. Хочу, чтобы она вылечилась. Я с ней в поход пойду. Так это я так, не за деньги, отведу Жульку к врачу скотскому. Ну, купите мне, если не жалко «Дирол» без сахара. По телевизору показывают, от него летаешь. Все это он выдавил одним разом, как пасту из тюбика. Я купил мальчику, его звали, как и меня, Саша, «Дирол». И малец упорхнул. Я не знал, радоваться тому или нет. «Нужда, - с педагогическим укором сказал я сам себе, - ютится там, где платят за коммунальные расходы. В едином расчетном центре (ЕРЦ). Вот туда бабушки-дедушки несут все, последнее, лишь бы из квартиры не вымели. На копеечки дышат, считают их все до малюсенькой». Я толкнул тяжелую металлическую дверь ЕРЦ. Вот и деверь-то подстроили. Танковая броня. Будто вход в могильный склеп. Такое впечатление, что за квартиру, коммунальные, платят лишь старые люди. А молодые – вечные должники. Цепочка из бабушек тянулась у высокой, дощатой, крашеной лаком ограды. За заборчиком висели компьютерные девушки с пустыми, но яркими глазами. Елочные фонарики. И тут очередь. У нас и в аду будет душиловка. В организованной толпе была женщина лет сорока. Глаз на ней и остановился. Одета она была в серое, с проплешинами, платье. Старая, полопавшаяся, из дерматина сумочка у нее была полураскрыта. Пробравшись к ней вплотную, я, уже натасканный на хлебобулочном бомже, спортивным движением лукнул в сумку две тысячных купюры. Удалось. Я отошел в сторону, наблюдая за женщиной и косясь в окошко склепа. Что ж, я увидел, как она полезла за деньгами в свою сумку. Её словно током шибануло. Очередь ничего не усекла. Ни искаженного лица, ни этого тупого недоумения. Женщина окаменела. Лицо ее приобрело неприятное выражение. Глаза пошарили по полу. Потом эти же, да не эти глаза ощупали соседей по очереди. И, наконец, испуганно наткнулись на меня. Я тут же, зевнув, сунул руку во внутренний карман пиджака. Вытащил ворох бумажек и стал их перебирать. Операторша-фонарик, надо же, рявкнула на «мою» женщину. Та засуетилась, выдергивая из своего дерматина расчетную книжку. И расплатилась одной моей купюрой! Я заметил на лбу у плательщицы крупинки пота. Взяла, клюнула. И это хорошо. Я опять ощутил короткую радость. Знать, на верном пути стою. И эти экспериментаторы побесятся у меня. Я зачем-то поднял голову к небу и сказал: «У-у-у!» Постоял немного на крыльце жилищно-коммунального склепа. И тут услышал песню. «Я играю на гармошке, у прохожих на виду!» - Голос скрипучий. Моя бабушка всегда говорила на такой голос «несмазанный». Из-за угла появился тот самый облагодетельствованный мною рыночный бомж. Он был страшно весел, небрит и абсолютно пьян. - Это ты?! - Окликнул он твердым голосом, остановился у крыльца, приложил ладонь к «пустой голове». - А я сегодня богач!... Айда, братан, кирнем? Че ты щуришься, бабла до е…матери, айда. Не хошь… А, пошел ты на …, пи… Скульптура бомжа опять отдавала честь. Чтобы он, родимец, отстал от меня, я вбежал обратно в контору коммунальных платежей. Очередь здесь была всё та же. А женщина, который я сунул две тысячи в сумку, жалась в углу, возле решетчатого окна и по щекам у нее текло. Я подошел. Видимо, когда-то она была красива. Но время все, почти все выпалило из нее, весь воздух очарования. Кротость, смиренность и печаль – это осталось. И глаза полные слез. Она плакала беззвучно. И тут же поспешила шагнуть в сторону двери. Но я преградил ей дорогу: «Это я! …» - Что это вы? - Это я дал вам деньги. - Зачем? - Она отвернулась к окну. Нисколько не удивилась моему признанию. - Просто. - Просто так никогда ничего не делается. - Она вытерла слезы. - Я не могу их вам вернуть! Вот, осталась тысяча. И еще… Немного. Я пришла сюда для того, чтобы узнать, сколько в этот месяц возьмут. - Успокойтесь, пожалуйста. Никаких денег возвращать мне не надо. За этим лишь… - Нет, возьмите!... Возьмите, говорю вам…Вы чужой человек. Вы что-то от меня хотите. Я не нищая. - Да ничего я не хочу. Деньги достались мне даром. Я их выиграл в лотерею, вот теперь раздаю немножко. Она улыбнулась недоверчиво, сквозь слезы. Призрак красоты. Он вернулся на миг. Бог мой, всего лет на пять старше меня, а уже древняя. Впрочем, улыбка у нее милая. - Как вас звать? - Елена Михайловна. Возьмите деньги, а те я вам отдам потом, вот я уборщицей нанялась к судебным приставам. Отдам. - Не надо мне. А тысячу возьмите. Я оттолкнул ее руку. Она опять заплакала. И плач этот был тихий и будто бы свой. Так плачут родные. Задушевно. Сквозь плач я узнал от Елены Михайловны, что деньги держать дома ей совсем нельзя. Приходит пьяный сынок и начинает ее костить. И требовать зарплату. «А я нигде не работаю, сократили. Какая тут зарплата! Он грозится пришить. И убьет ведь. Фильмов таких нагляделись». - А сын ваш не с вами живет? - Да нет, прибился к какой-то. Она у него денежки и сосет. Он такой рос ласковый, а потом, как с этой, шаболкой , познакомился, так и сбесился совсем. Упивается. Да все время денег просит, да прирезать вот грозится… Да, это он так – не прирежет. Если я у вас эту тысячу возьму, то точно не жить мне на белом свете. Деньги назад у нее я взял. Те, которые остались. Елена Михайловна пыталась выспросить у меня адрес: куда долг возвращать, но я выскочил на улицу. Мужика, крокодила Гены, памятника, «здесь не стояло». В душе моей было как-то паскудно. Оказалось, что дарить деньги тоже задача дьявольски трудная. Подаришь на свою голову. Один – школу разнесет, другую – охотничьим ножом заколют. Третий вот нахрюкался и обдал своей мочой цементные ступени крыльца. Вернуться к оглавлению повести
|
|
|
РУССКАЯ ЖИЗНЬ |
|
|
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
