|
|
|
|
Евгений МАРТЫНОВ |
2010 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВО"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"РОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Евгений МАРТЫНОВБоголюбовка
КОЛОДЕЦБудто бадьёй воду из Детдомовцы деревни Боголюбовки Игнат Володин, Витька Нестеров, Женька Казанцев и Димка Икс решили бежать на фронт! – Хватит отступать, отсиживаться, надо помогать отцам. А Димка хочет отомстить врагу за уже погибшего отца, за разрушенную свою деревню. Он просится, чтобы его взяли с собой трое старших. Пронюхал как-то про тайну, но они пока ещё окончательно не решили. Но кажется, что Димкино ослиное упрямство возьмёт верх, и сегодня после обеда сразу вместо мёртвого часа и дальше до ужина они вчетвером пойдут тренироваться. Силы подкопить и набраться храбрости – всё-таки ещё не совсем выросли, ещё не взрослые, а там, на фронте нужно быть в форме, стать сильными и выносливыми, а эти качества нужно срочно в себе воспитать. – Собираемся возле недостроенного клуба. Женька, ты у завхоза стащишь верёвку, помнишь, она возле двери лежит в складе. Желательно – две: может, найдём подходящую высоту. Ты потом их на место положишь, вернёшь. Это, кажется, вожжи. – Ребятишки знали, и радовались, что председатель колхоза обещал выделить детдому двух лошадей. Во, покатаемся! Он-то обещал, да, вроде бы, ждут общего собрания, что оно ещё скажет. А пока-то в детдоме из тягловой силы – только два строптивых толстолобых бычка двухлетка, крутого характера. На них Казанцеву уже не раз приходилось возить воду на кухню. Рёдрые, рыжие значит, бычки почти не обучены и в жару, например, на них бзик находит! И им, бесстыдникам, тогда, например, ничего ни стоит задрать хвосты, не стесняясь, да припустить во весь опор «вдоль по Питерской»! В большой округлой бочке тогда вода плещется, выпрыгивает из «проруби», будто суслики из нор во время проливного дождя, и обдаёт Женьку калёной колодезной водой. – Что с тобой, Женька?.. – Это Игнат. – А ты Витёк согни крючок из железного прутка.– При этих складных словах он снова, хитро глянул на Женьку, сочиняющего стихи, мол, как? И Женька всерьёз одобрительно кивнул головой, в знак признания. – Выберешь возле кузни подходящий, а ты Димка,… ладно уж, так просто приходи, посмотрим, на что способен!..» – Разошёлся Игнат, раскомандовался: он – покрепче и постарше всех нас, «фронтовиков», ему уже 14 лет!.. Мясистый и белобрысый. Но симпатичный. Любимец Елены Евгеньевны. Добродушный. Пользуется, однажды вычитал Женька из его характеристики, нечаянно попавшей на его глаза, «пользуется авторитетом у ребят и у взрослого коллектива». Женька ещё тогда недоумевал, – как это пользоваться авторитетом? Но тогда ему сказали, что ещё нос не дорос. Потом всё станет ясным. Разговаривая, Игнат «окает», смешно так, А Витька, наоборот, «акает», но тоже ухохотаться можно. А мы с Димкой нейтралитет, себе, держим. – Вот так и накидала война в один сибирский детдом мальчишек и девчонок из разных мест огромной страны нашей. Да что детей, вон и воспитательница Любовь Николаевна, высокая-высокая такая и тощая-тощая, я не стану говорить, как мы от недомыслия тогда её прозвали, она этого не заслуживает, очень образованная и обходительная, она даже из самого Ленинграда. Переживает за своих: они, её родные там, в блокаде, фашистами окружены! А её, вот – эвакуировали. – Ну и ладно, – подумал тогда Женька… на чуть-чуть тогда повзрослев. Вот так. Игнат хотя и на класс ниже меня, Женьки Казанцева, черноволосого, поджарого, длинноногого и длиннорукого. Он в пятый перешёл, а я в шестой!.. но – крепче, физически посильнее. Тут уж ничего не скажешь. Пробовал, боролся с ним, лежал на своих лопатках. Он засиделся в каком-то классе, а Женька переходил, – что ни год, то тебе повышение. – Ну, вот!.. – сказал Игнат, – теперь – пошли. Так начиналось дело. «Недостроенный клуб» представляет собой сруб из осиновых и берёзовых брёвен размерами пятьдесят на сто (старательно выполненных Женькиных шагов). Брёвна не толстые, особенно верхних венцов. – Сосны окрест деревни нет, не растёт. Зона лесостепная. Потому-то и затеяли такое громадное, по здешним меркам, строение из сорного леса. А, что делать. Надо! Взялись строить ударными темпами перед самым началом войны. Подняли, довели до верхних скрепляющих венцов, да так и оставили расхристанным, несвязным. – Простенки – тот влево, а этот вправо и все шатаются, но держатся… на стойких нагелях. Там где прогоны длинные, стены глухие, там ходить по верхотуре можно спокойно, а вот в местах проёмов окон и дверей, там опасно, там, если неудачно грохнешься на землю, косточек не соберёшь. Рубаха парашют ненадёжный. Первое испытание – «добровольцы» должны были пройти, желательно с пробежками, верхом по периметру клуба (что такое периметр, Женька уже знал из геометрии). В местах проёмов широких окон, разрешалось спуститься, чуть-чуть отдохнуть, сидя верхом на брёвнах и, тут же залазить вновь. А вот дверные проёмы следовало перескакивать и, не теряя равновесия, продолжать «кругосветное путешествие». Это не очень простое задание, но для основного контингента (сказывалось, на подбор слов, бывшее социальное положение Женьки, он – сын народного учителя!) было уже пройденным этапом, повторением, а вот Димка должен был его выполнить в первый раз. Женька показательно, где осторожным шагом, а где-то даже рысцой пробежался по брёвнышкам, бравируя, хвастая, как бы, легко помахивая руками как крыльями, такая, вот тебе, ворона в белой рубахе, вспомнив ненадолго своего двоюродного брата Артёма лётчика, который сражался с фашистскими асами на фронте. На удивление старших, и Димка справился с первым заданием не плохо. Даже лучше, как показалось Женьке, Витьки Нестерова. «Сруб» это, кодовое название. По теперешнему. Для тогдашних нас мальчишек, – повторение. А основная, поставленная на сегодня задача – работа с верёвкой – «Лазанье на высоту»… называется. Спуски и подъёмы. Но где её найти такую высоту-то здесь достойную фронта?! Зацепились, было за наклонившийся простенок. Подёргали за верёвку, подёргали, – ох, качается, ох, шатается!.. Решили, что рисковать не стоит, вдруг, да рухнет! тогда что? Сошлись подумать. Кому-то, кажется Димке, а может быть, Женьке пришла в голову удивительно подходящая мысль, – спускаться и подниматься в колодец!.. Женьке иногда удавались парадоксы, скачки в мыслительных процессах. И тут – вместо высоты вдруг колодец!.. Надо же. Все присутствующие без разговоров приняли предложение и команда разведчиков, молча развернулась и всем фронтом, под весёлые взмахи верёвки, смотанной по-крестьянски на манер вожжей, да они, эти верёвки, собственно, вожжами и были, кинулась бегом к известному лесному угрюмому отшельнику, заброшенному, колодцу. «Ура! Мы ломим, гнутся шведы!»… «Пушки с пристани палят, кораблю пристать велят»!.. Вот и в лесок берёзовый углубились. Правда, он не везде берёзовый, разношёрстный, разномастный, но уже довольно густой. А ЛЕСОМ, он станет разве что лет через двадцать, тридцать, если не дорубят, конечно. А пока, так себе, реденьки, мелкий. Деревья у нас в Сибири растут долго. Трудно тут набирать высоту, да и полноту образовать трудно. Уж такой здесь климат. А прежний-то лес, с высокими томными длиннокосыми берёзами и стройными шаловливыми, судя по бледно-зелёной листве, осинами, вырубили, не пожалели. Как говорят в таких случаях, на хозяйственные нужды пустили. Попутно – поляна!.. Вся в цветах разнотравья! Разгар лета. Уж на цветы-то Сибирь щедра, тут, ничего не скажешь. Чуть снег зашероховатится, сходить станет, – вот тебе и подснежники вылупились, как цыплята из яйца копчика! Не голенькие замухрышки, как у воробья, а сразу пушистенькие такие беленькие, боевитые! Смотришь,… а вот уже и пчела – тут, как тут! пожаловала, заглядывает, заныривает и копошится там, в цветке подснежника…. Такая вот ему крышечка. Истома… Ещё лепестки ветрениц (анемонов) не облетят – вездесущие солнышки будущих дедушек седых одуванчиков горят-разгораются! А вот уже махонькие ростом, так сладко, так ароматно пахнущие, темно-голубые, да, много, море целое синее… и отчего же их так славно назвали «кукушкины слёзки»!.. – Всё размышляет Женька, размышляет,… а пчела уже не одна шастает по цветам, – начинает добавлять Казанцев в свой рисунок словом терпкий аромат запретного блатного жаргона, вроде таких как «шмонает», или там – « берёт на шарап»…. – Детдомовец теперь всё же. Успел нахвататься, как ароматного воздуху. Но матерщину. Женька, почему-то не любит. Разве, что уж, когда метко к месту, тогда уж – куда ни шло наше. Щебечет наивный щегол в лопухах…. Вот она, чу, легка на помин: – Ку-ку; ку-ку…. Или, когда летит, – Ку-ку-ку-ку!.. И так далее. Говорят, – кукует-то не кукушка, не сама, не та, которая яйца довольно толстые в гнёздышки подкидывает, – сам родоначальник, что ли кукует то! Откуда-то знает Женька, а откуда, убей – не помнит. – Ха!.. – Удивился и обрадовался своей мысли Казанцев, – выходит, что любой кукушонок – сирота!.. при живых родителях… Кукушонок сирота. Щеглы щебечут: «Не совсем так!» Но прилипчива правда. Роза дикая сибирская шиповник алого цвета… Почти из-под самых ног озадаченных ребятишек выскочил суслик, как фриц рыжий!.. Но никто за ним погнаться и не подумал, не припугнул, не хлопнул в ладоши, не затопал на месте ногами для острастки: – Не до тебя теперь нам, братец меньшой суслик, интересное дело предстоит! – молча прокомментировал за всех Женька от счастья. А суслик шагов сто своих мелких сделал, стал, как вкопанный, на задние, босые коротышки-ножки, пронзительно свистнул: – Как это так, на меня внимания не обращают!.. – и припустил дальше по курсу, почти совпадающему с ребячьим. Ещё раз оглянулся, не гонятся ли, не поверил своим глазёнкам-бусинкам, было встал на дыбы, а тут!.. высоко в небе, коршун страшилище, гроза грызунов, кружит!!.. и суслик, что есть ног, пустился на утёк. – Не богатая, скажем, но всё же рифма!.. Да притом своя!! Повертел в уме… стал прокручивать и так, и этак. Рифмовать Женьку учить не надо, – хлебом не корми – всё равно будет….
Вдруг с места – верх, воспетый жаворонок!.. Верен глубине.
О, вот и колодец. Раскрытый, распахнутый. Деревянная, из досок, толстых широких, догнивающая крышка – в стороне. Плашмя. Приросла к земле: трава пролезла сквозь щели. Кустится. Заглянули. Повеяло, не то, что прохладой там, холодом, сыростью, ужасом каким-то. – Вот это глубина! – Вот это да! – Ничего себе!.. – произнесли по ранжиру. Будто в первый раз заглянули. Приставлёны. Случалось, проходя мимо, заглядывали и прежде, но тогда было ни к чему, а теперь озадачились. Димка молча почёсывал затылок. Стало понятно, что вожжи придётся связывать, чтобы длины хватило. Скрепили. Подёргали. Убедились, что надёжно. Привязали к одному концу, тут же «оттопанный» толстенький сучок хрупкого валёжника. Другой конец сдвоенных волосяных вожжей задели в железную петлю на срубе и организовали узел-штык! Это – Женька. От дяди, моряка Амурской флотилии, знаний нахватался. Сбросили. Но «плюха» почему-то не последовало. То ли достали воды, то ли нет?.. А так, сверху не видно. Вроде бы дотянулась верёвка, или почти, коснулась плёса … – Ну, кто первый полезет? – Спросил Игнат, срывающимся сразу на фальцет басом, как будто басом, поглядывая то на одного, то на другого. Он-то помощней нас и мог бы сам первым сунуться, да ведь командир, а в Советской армии дисциплина – закон!. Все остальные переглянулись и как по команде опустили головы, промолчали. – Тогда бросим жребий!.. – сказал, – трое. Димка – не в счёт. Мы ещё пока на гражданке. Выпало – Женьке. Скользил вниз по обжигающей руки верёвке. Становилось глуше. Темнело. – Здорово! Сказал он, а вышло, – что крикнул. – Потише, ты, а то оглушишь!.. – Прошептали сверху довольные, все вместе три: два «добровольца» и кандидат. …Потревоженная летучая мышь спросонок стала метаться из угла в угол! Галсами. Постепенно поднимаясь и вдруг, будто мина из направляющего вертикального дула, без задержки, скрипнув, ринулась, куда её крохотные глаза глядят, по спонтанной траектории… и… исчезла в сумерках леса!.. – Потом вспоминали мальчишки. Видимо всё так и было, потому, что теперь… до Женьки глухо донеслось: – Ой, что это!.. Но Женьке было уже не до того, летучие мыши – так себе, мелюзговые тираны. – Во!.. я, – Женька. Он коснулся, наконец-то босыми ногами ледяной воды колодца, обжёгся и тут же поджал икры к животу. Лёд по всему сырому периметру этого глухого колдуна. – Вот это да, а уже средина июля! Про снег уже и забыть успели, а тут – на тебе, пробуй. – Ну, как там,… – донеслось сверху. Но Женька оставил вопрос без ответа: не до них было. Он подтянул ступни ног к своим, как это,… икрам опять же и закрепился на верёвке, – кто его знает, какая там глубина, может, под самую твою макушку!.. твою, твою… мамочка родная!.. Закрепился так, как его учил когда-то, в мирное время двоюродный брат Артём. Лётчик. Он теперь в фашистские тылы углубляется на своём истребителе, будто без вести пропав, а тут пока ещё на фронт-то, но Женька надеется…. Артём сын дяди Бори, моряка Амурской флотилии, а матросы лазать по канатам, реям там разным, умеют, будь здоров. Не простыть бы тут только. Вот, так. Становилось всё виднее. У, сколько льда-то настыло – не растаяло. И затвердевшего шероховатого рыжего, рудого снега тоже!.. – О-го-го! – не слишком громко, опят, сказал вроде, а голос в четыре, или даже больше чем в пять, раз усилился!.. и полетел вверх теперь, как снежок будто. – Как в заколдованном, замороженном царстве. – Подумал Женька, – страшновато, даже. Мокрота. Мох. Лишайник, слизь… Мерзлота. Не востребован был заколдован Бова. Русь оживала…
Богатырь Бова верзила, Ничего Не скажешь, – сила! Да, заколдован.
– Ты где там застрял! поэт несчастный?.. – В глубоком!.. – Кинул вверх Женька.
– Ну, как там?!.. – не терпится пацанам. – Хватит отсиживаться! – кричит Игнат. Задрав голову, Женька посмотрел вверх: – Вот это да!.. и даже голова, вроде как, закружилась. А сам-то, не то, что лягушка, как будто муха в погребе по донышку крынки из-под простокваши…. Под ложечкой засосало…. И худощавый Женька стал подтягиваться. Раз, два… – Ты, Женя, теперь на одних руках попробуй, – предложил Игнат. А Женька маячит, как поплавок на леске и кричит: – Сам попробуешь. – Хорошо ему командовать, сверху-то, а ту, – ворчит себе под нос, – три, четыре… – Женька всё же попробовал, помотался из стороны в сторону, «Будто глист, – как говорит-уточняет в таких случаях военрук школы, – на перекладине», но быстро устал. Руки затекли. Снова закрепился, как его учили в детстве. Немножко отдохнул и пополз вверх по верёвке… то так, то, этак… пробуя, пробуя!.. Особенно трудно перехватиться рукой, когда ты уже под самым перекрытием. В устье сруба: верёвка-то плотно тобой, твоим весам притянута, прижата к брёвнам, а тебе надо же, вися на одной руке, нащупать промежуток, просунуть в него ладонь свободной руки, снова ухватиться за верёвку, подтянуться на одной руке… и ещё, и ещё раз так надо!.. И никто не поможет, – руки мальчишек, пытающихся тебя выручить, беспомощно болтаются где-то там, высоко под небесами. А ты уже страшно устал. Вылезал вспотевший, взмокший. А Витёк заглядывал и, пока, посмеивался…. – Ничего, молодец, – похвалил Игнат, подавая ему, наконец-то, горячую руку поддержки, одно испытание, будем считать выдержал. Теперь я полезу… Пошли по третьему кругу. Игнату, хоть он и старший, и сильнее всех из детдомовцев, этот, третий подъём, не беря в расчёт спуск, достался не легко.… Чувствовалось по его побледневшему, но потному лицу. Потускнели и его синие глаза, уходящие, теперь, глубоко под лоб, стали бледно-голубыми, а рот раскрылся, и челюсть отвисла. – Но ничего, он и с этим заданием справился!.. – отметил для себя Женька, молодчина Игнат, мы за тебя переживали,… и слышно было, как стучит сердце Игната: – Ток-ток-ток… Значит, всё-таки побег на фронт, время придёт, состоится!.. не зря мы его определили старшим. – А глубина-то, какая! Не сдержал своё удивление Игнат. Когда немного отдышался и стал растирать себе руки, то одну, то другую. – Классное испытание. Ты, Женька, не плохо придумал, а!.. и, обращаясь к Витьке Нестерову, посмотрел на Димку.– Ему Иксу, хватит и двух раз, смилостивился Игнат, глянув мельком в колодец, на пройденный путь, а ты Витёк, давай-давай, не отлынивай, Димка Икс ещё кандидат пока, ему, пожалуй больше нельзя, – может и сорваться. А ты у нас в деле. На фронте-то ещё и не такое может быть. Витька промолчал, прикусил губу и спрыгнул в колодец, крепко держась обеими руками за верёвку, свитую из конского волоса, помним. Повис и посмотрел вверх. По нему видно было, что он не очень-то хотел бы,… но раз надо, то надо. …Только руки ему счикнули. – Ох!.. – и он ухнул, провалился и, в три счёта, оказался в воде, ушёл по самую макушку… и дна не достал, конечно. Только «Плюх!» раздался. – Держись, Витька! – не промедлил скомандовать Игнат…. Витька держался. За верёвку. – Дна не достал? – Пошутил, было, Димка и тут же осёкся. – Воду-то не отчерпывали, достанешь тут, как же не так! – Колодец-то был заброшенный, вот она так и осталась высокой ещё с весеннего полноводья, сам бы должен понять Димочка лопоухий. И снова, долго ждали-переживали, – долезет, или нет. Он долез,… и… всё повторилось снова. Долез Витька и в третий раз… этого сеанса. Завис,… висит… Вот тут-то что-то и дёрнуло Женьку, какая-то властная сила и он полетел со всех ног… прочь от колодца!.. Помчался, только пятки засверкали!.. – Витька Нестеров тонет в колодце, – Выпалил Женька первой встречной. – Как, тонет?.. Где – Спросила Оксана Тарасовна, и, не дожидаясь ответа, кинулась в сторону, этого бельма, старого. Все так и знали, что-то похожее когда-то да стрясётся! Произойдёт. Женька не стал её удерживать, но всем нутром чуял, что она не сможет помочь: силы не хватит! Тут мужик нужен, или хотя бы несколько женщин. Надо собрать людей. Надо взрослого, дяденьку, да где его взять-то, все на фронте!.. Встретил Елену Евгеньевну. Вот, повезло! вот хорошо-то. Она – старшая воспитательница и исполняет обязанности директора детдома!.. – Витька Нестеров тонет! – Что ты сказал, сумасшедший, разве так шутят?! – остолбенела, – Где?! – Да, правда, же, правда! Не шучу я, Елена Евгеньевна, – затопал ногами и приседая, взмахнул прямыми руками, вниз, а потом с размахом вверх, вставая, выпрямляясь. В колодце же тонет!.. Я же говорю, я же вам сказал! – кричал Женька, – в том, в заброшенном, колодце, в лесу который! – Таким несогласованным предложением и с таким очумелым видом выпалил новость, что директриса, теперь, наконец-то! поверила. Теперь она не сомневалась в том, что что-то стряслось серьёзное. Она схватила Женьку за руку: – Пойдём, покажешь! – Нет, Елена Евгеньевна, – вырвался Казанцев, – там мужик нужен! Вытаскивать же надо, помочь же!.. Дяденьку!.. – Где я тебе его возьму, рожу, что ли?! – Вспылила, – дяденьку, дяденьку, заладил… – и осеклась. – Женя, миленький, а завхоз, Петрович! Он в стайке тащи его скорее, Скажи от моего имени, а то еще не поверит, а я побегу! Мне нужно быть там! Действуй, Женечка! – и кинулась, не оборачиваясь, со всех ног. – Я так и знала!… Ведь упрашивала же председателя колхоза закрыть-заколотить надёжной крышкой!.. и в школе на педсовете ставила вопрос ребром!..– Чуть ли не плакала на ходу… Все их попытки извлечь Витьку из колодца ни к чему не привели, как Женька и предчувствовал, только вконец измотали Витьку Нестерова. Он, бедный вцепился мёртвой хваткой в волосяную верёвку, тормозил осклизлыми ступнями ног и боялся пошевелиться, чтобы не соскользнуть, в который раз в этот бездонный колодец. А дальше,…опять было бы – «свободное падение» и погружение в ледяную воду, покрытую пожухшей листвой деревьев!.. Так, что… Витька был в шоке. Вцепился, как летучая мышь, перед самой зимой и висел на верёвке. Под самым, что ни на есть перекрытием, возле самого-то, самого сруба, но…. Дрожал всем телом. Зуб на зуб не попадал. Промок до нитки. Сухого пятнышка, понятно, не было…
И Петрович произнёс: – А ну-ка отлепитесь, отстаньте от сруба, чертенята! кому сказал! Повторять не буду! Дайте подойти… – и, одним махом выдернул, выбросил Витьку из колодца через сруб на склизкие плахи! Как ранней весной из проруби большой сак с полной пудовой мотнёй задыхающихся гольянов на вспученный лёд!.. Витька шмякнулся, как мокрая тяжёлая половая тряпка, секунды три полежал и сел, моргая испуганными глазами, не веря даже, что жив, и что всё уже позади, вернее, где-то там, в глубоком студёном, бесстыжем, безбожном… колодце! Что пришёл спаситель и… спас! – Вот что значит фронтовик! – вслух подумал Женька, выражая общее мнение всех четырёх, добровольцев и кандидата бежать на фронт, выручать своих отцов и мстить за погибших. И глазеющие, которых откуда-то набралось человек десять, были тоже такого мнения. И колодец мнил тоже: – И дел-то столько!… А Витька икал, икал не переставая. И его тогда ещё, кому не лень, по спине колотили. А ему, Витьке Нестерову, казалось, что всем детдомом. Замордовали отрока. ( может, прочитает старик Нестеров Виктор, отчество забыл, или вовсе не знал, согласится, может, где что и подправит, я не возражаю). Напряжение спало. А Петрович вдруг разразился басовитым хохотом, как гром на голову, давно дождя не было, а тут!.. Впал в детство, можно сказать – хохотал мужик, как мальчишка, хватаясь за живот: – Ну, точно, вылитый суслик, ну, точно, – он тыкал пальцем в только что поднявшегося на согнутые ноги, мокрого, дрожащего Витьку Нестерова. Ледяная вода струилась сверху вниз, образуя лужицу. – Ха-ха-ха! Витька. А Нестерову было не до смеха, хоть падай. Небо колесом… и коршун кружит, не к дождю ли? А Петрович педучилищ не кончал, в институте не учился. Он здешний, деревенский. Вот, вернулся с фронта домой покалеченный: ступни левой ноги нет, и в груди железный осколок ржавеет. Тонкости воспитательской не обучен Петрович. Что с него возьмёшь. Но мужик он настоящий, сами видели. – Ну, точно мы таких добывали весной задолго до войны мальчишками когда были, как вы теперь, – разговорился Петрович, легко притопывая левой деревянной ступнёй в яловой союзке сапога, – воду талую таскали из околка, вон из того, и в нору, в нору, в нору! – Петрович, с жаром рассказывая, ещё и демонстрировал, как это было, вроде как пьяный немножко, – вёдер десять вольёшь пока он, бедняга не выпрыгнет, как мина из ствола!.. А мы его, не долго думая, палками, палками, да, лопатой штыковой плашмя по башке, по башке добивали! Вот так!.. а он такой замухрышка…. А что, ведь кусается, стерва! И всё норовит вот за это место. – Он показал, за какое именно место, и покрутил по сторонам головой. И уже совсем тихим голосом добавил, – шкурки сдирали, распяливали на широкой доске. И сдавали. По рублю за штуку. А, что, всё заработок для пацана не плохой. И тут Вовка Ротермиль, заштатный шут гороховый, стал, будто наигрывать на пузе, как на балалайке. Балалайка! звучит-то, слышите как, как частушка целая. «Балалаечка, без струн, кто играет тот…» это инструмент! такой музыкальный. – Теперь ведь могут и не знать. Вот, вот это в его, Вовкиной, манере, – где –«Ха-ха-ха!» там и «Рота», как мы его называли, обычно, где в строку, а где и поперёк, обидно, подбадривали. – А, что, – у нас в детдоме и ещё есть воспитанники немцы по национальности. Например, Тамара Мельман (в седьмой класс перешла!) и её братишка Васька. Надёжные люди. Гитлеру капут, ноги бы ему переломать тоже, а то вот невинному Петровичу ступню отняли, оттяпали. И отца у Димки не стало. Что-то кино давно не показывали. Про разведчиков бы посмотреть! Что к чему прикинуть. – Вольно шёл и размышлял Женька, где-то в глубине своей души, на донышки её где-то, одобряя свои действия. – А сначала, – продолжал про себя Женька, – наверно Игнат возмутился. Наверное, он подумал, что я сбежал. Но я тут не причём, это какая-то сверхъестественная сила повлекла меня, как облако ветер. Так можно сказать высокопарно. А солнце клонилось к закату. День был на исходе. Всё будто ладно, однако, не получи свыше Женька простенького Озарения, плачевно бы завершилась эта его же затея. Впрочем, как резкое касание под острым углом к шероховатой взлетной полоске спичечного коробка рыжей головки, чирк и всполох! любые озарения просты, как божий день.
Шли всем гуртом, обгоняя друг друга. Авангард, потеряв интерес, скрылся за леском, но и новые любопытствующие воспитанники бежали навстречу. «Суслика» поддерживали под руки, похлопывали… Елена Евгеньевна, осознав, что могло произойти, белая как снег, шла, опустив голову опустошённая. Женька, и все другие, такой её не видели ещё ни разу. Первое от колодца детдомовское строение – пищеблок, так его по-тогдашнему назовём. Кухня, как зайдёшь – справа, столовая – слева. На него, как-то само собой получается, и курс держим. – Во, и под ложечкой сосёт, и кишка кишке рапорт отдаёт! – Подумалось Казанцеву Женьке. Тут его догнал братишка Вовка. Коснулся руки. Повис, как бы… – Что ты, Володя? – Спросил старший брат, почувствовав тревогу. – Да, так просто. Я с тобой,… – и замолчал. – Может, он тоже знает о побеге? Они же с Димкой друзья. А может и не знает, – подумал и тут же успокоил себя, поднял голову, выпрямил спину и улыбнулся. Оба брата отца вспомнили. Воюет где-то. Вовкины глаза, выражали, что-то своё, глубоко личное, важное и, в тоже время общее, что-то из прошлого. И Женька его вдруг понял. Однозначно. Пожал своей правой рукой его левую тёплую, родную ручонку. Тогда приотстали. Шли молча. И на глазах обоих навернулись непрошенные слёзы…. О причинах, которых … опять… – в другом рассказе. Жужжали оводы и донимали комары.
Солнце под пологим углом зренья. Вечера заря – в полгоризонта.
…И налил полный стакан не то Московской, водки,… не то, нет, местного производства, первача, судя по запаху, самогона! Всё содержимое выжал из бутылки. Подумал. Прикинул. И сказал серьёзно: – Нет, этого тебе будет… многовато, сынок. Чуть было не сгинул ты, однако.… и положил широкую ладонь Витьке на согнутую спину. Петровичу – лет сорок. Коренастый. Ростом повыше среднего будет. Густые, русые с проседью волосы взлохмачены. Потом он этого вонючего самогона немного отлил в кружку. Стакан подал Витьке и приказал: – Пей!.. Витька, было, отстранился, но Петрович настаивал, – пей, тебе говорят, а то схватишь крупозное воспаление лёгких, будешь знать, мать твою так! Отца на вас нет, ремня бы вложил на голую задницу, мать твою так, пей, говорю русским языком в последний раз, и дотронулся до широкого солдатского ремня со звездой во всё пузо на медной бляхе. Витька выдул… до самого дна, грамм сто сорок, не меньше, на зависть нам, мальчишкам, выпучил глазищи, захватал воздух, как выброшенный на берег карась и… выдохнул: – Ух!.. – На, вот тебе корку хлеба, глупыш, занюхай! И вот тебе огурец, сукин ты сын бестолковый, ешь, давай, ешь, говорю!.. – А это, – он заглянул в отставленную кружку, – я выпью при всём честном народе и при детях, за наше с тобой, Витька, здоровье. Будем считать, что у меня – день рождения сегодня, вот, так-то!.. – Заплеснув в широко раскрытый рот содержимое, крякнул. Тоже занюхал горбушечкой ржаного хлебца и добавил, откровенно чавкая, – думаю, что директорша наша меня с работы не уволит. В этот непедагогический процесс воспитатели почему-то не вмешивались. Да, женщин и понять можно, – Мужик говорит! Соскучились все они тогда по мужской крутизне.
– … И в постель, в постель его, – напутствовал Петрович, пусть хорошенько пропотеет!.. И пошагал в стайку к своим подопечным.
Тётя Катя – кастелянша из своих тряпичных сланцев, что на стеллажах её склада, принесла одеяло. Не пожалела, чтобы укутать Витьку, даже ватное, предназначенное для девочек, одеяло с голубым, ласковым, по-видимому, атласным верхом.
И снится Женьке фронт. Бой. Да, так явственно, со всеми подробностями, зрительными, чуть ли не цветными даже, и звуковыми. – Советские танки, окружённые нашими, же бойцами-солдатами пошли, наконец-то, в наступление!!.. Ура! Но тут вдруг опять налетели фашистские самолёты!.. рвутся снаряды. Справа, слева, спереди, сзади, образуя глубокие, как пустые силосные ямы с отвесными краями, воронки… и почему-то с водой, воронки-то, будто. Да, это же такие мощные взрывы, – до самых грунтовых вод достигают!.. бежит отец в распластанной осколком выцветшей гимнастёрке…. Одной рукой он прижимает к бедру левой ноги кирзовую, но офицерскую! полевую замызганную сумку, а другой прихлопнул рану на груди! и держит, – «А если отпустишь – хрип в груди, Женя!» – объясняет отец. Алая кровь течёт между его пальцами! А бомбы рвутся, рвутся! Рвутся!!.. поднимая расширяющиеся к небу конусы чёрной, мокрой земли, одним словом – грязи, гари. Красноармейцы, или даже, нет, теперь они уже солдаты! бегут, бегут, кричат ура! Но его, этого нашего победоносного «Ура» почему-то не слышно. Рвутся бомбы!.. И папка, будто, бежит, бежит зигзагами, отстаёт, отстаёт от наших и вдруг,… прыгает в одну из самых глубоких воронок… в воду будто, чтобы укрыться от жужжащих, как слепни осколков! Такая музыка слышится. Надсадили, – гном-миномёт измотан! Фронт. Осколки, пули…. Раны застилает бинт, не касается глубин… И тут… Евгений проснулся. Повторяя в уме, прокручивая последние строки. Распахнул глаза – всё на своих местах. Вовка свернулся кренделем… и ребятня спит. Некоторые из мальчишек даже похрапывают. Вон и Витька Нестеров, спихнув с себя тёплое девчоночье одеяло, дрыхнет, как убитый, правда, раскрасневшийся, как снегирь на морозе. Что-то и «Вылитому суслику», видимо, снится… День!.. Женька оторвал свою головёшку от подушки, отделил торс от соломенного же матраса, – сел!.. повернулся, отодвинул штору!.. – Общего подъёма ещё не было, а Солнышко-то! уже встаёт, обещая хорошую погоду. Женька заулыбался и рухнул… досыпать.
Шло построение «на завтрак!». Шеренга воспитанников успела вытянуться почти в полную длину неподалёку от порога спального корпуса на специально отведённой площадке. Вот появился, как же, задержавшийся! (медсестра Полина Борисовна мерила температуру – 36 и шесть!) – в дверях Витька. Он бодро сбежал вниз по ступенькам крыльца, чем возмутил курицу-наседку: – Нельзя же так близко, – закудахтала она, накрывая растопыренными крыльями жёлтеньких, недавно вылупившихся из скорлупы, цыплят. Витька занял своё место. Сразу – за правофланговым Игнатом. Теперь Женька стал… даже не третьим: он же был небольшого роста. Светило солнце. – Цып-цып!.. – сказал Топ-Топ, братик Верки Новицкой, самый маленький воспитанник детдома. Неподалёку стоял и Петрович, недавно демобилизованный из Советской армии и принятый, как вы уже знаете, на должность завхоза. Ждал разнарядки. Ему нужна была «рабочая сила»! Слепило Солнце. Взрослые посмеиваются: «Витька-то наш Нестеров, гляди-ка, как огурчик! И голова с похмелья не болит»! и на него головами кивают. – Хоть бы тебе кашлянул, тьфу-тьфу-тьфу! Слава Боженьке, всё обошлось!.. – радуется Елена Евгеньевна. Она снова в форме и уголки её симпатичных алых от природы губ, как всегда показывают на устойчивое «ясно»! Вот и всё…
А, нет, вот ещё что – «Добровольцы»… почёсывали затылки, – предстояло отбыть наказание.
Трясогузка – прочь от меня спорой рысцой!!.. Крылья в запасе.
|
|
РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ |
|
Гл. редактор журнала "МОЛОКО"Лидия Сычева
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
